Статья про Томсона стала моей первой публикацией в журнале Панькова, потом их было больше десятка, входил я и в состав редколлегии журнала. Занимался я и Бахтиным, но получившуюся в итоге книгу назвал «Волошинов, Бахтин и лингвистика», поставив вопреки алфавитному порядку Волошинова на первое место. Не могу сказать, что Волошинов был крупнее как ученый, но его судьба показалась мне не менее интересной. Если о Бахтине сейчас написано очень много и у нас, и за рубежом, то о Волошинове гораздо меньше (хотя надо отметить содержательные исследования Н. Л. Васильева и Н. А. Панькова), он остается в тени более знаменитого друга, и многие исследователи считают, что в тени ему и место. Хочется разобраться в его судьбе.
Как уже было сказано, до недавнего времени нужно было специально доказывать сам факт существования Валентина Николаевича. Еще в 1995 г. Н. Л. Васильев писал: «Волошинов был вполне реальным человеком, а не мифологемой». В ответ Н. А. Паньков указывал: «Осмелюсь утверждать, что Волошинов – несмотря на фактическую действительность своего бытия… – как раз и является до сих пор именно мифологемой». Это так, но попробую вслед за биографом ученого Н. Л. Васильевым рассмотреть его – человека.
До сих пор о недолгой жизни Волошинова известно немного, особенно о его детстве и юности. Даже в годе его рождения бывали расхождения: называли то 1894, то 1895. Теперь документально подтверждается, что родился он 18 (30) июня 1895 г. в Петербурге. В этом городе, при нем дважды менявшем название, он прожил всю жизнь с перерывом в 1919–1922 гг. По-разному называли и профессию его отца: то чиновник, то присяжный поверенный, что, кажется, вернее всего.
У меня была некоторое время еще одна гипотеза, в которую хотелось верить, хотя вроде бы она не подтверждается. Фамилия Волошинов, не слишком частая, мне встречалась еще в 70-е гг. по другому поводу: в связи с историей русской японистики. В 1898 г. в Петербурге уже вторым изданием вышел «Русско-японский переводчик», составленный полковником Генерального штаба Николаем Аркадьевичем Волошиновым. В это время в России публикации по японскому языку были наперечет. Автор «переводчика» принадлежал к разведывательному ведомству, предшественнику ГРУ, и специализировался по балканским делам. Кроме того, он издавал военные разговорники, иногда с краткими грамматическими очерками, по разным языкам, включая монгольский и японский. Двух последних языков он, правда, не знал и в японском случае пошел по пути наименьшего сопротивления: тот же набор фраз, что и для других языков, он отдал переводить случайно оказавшемуся в Петербурге японцу по фамилии Ханауда, как-то владевшему русским языком. Монгольский «переводчик» редактировал профессор А. М. Позднеев (брат япониста Д. М. Позднеева), указавший в предисловии, что он опустил весь раздел о военно-морском флоте, поскольку «монголы – не мореплаватели». Японский «переводчик» редактировать оказалось некому: этот язык тогда в Петербурге никто не знал. С мореплаванием, правда, у японцев все было в порядке, но на японский язык были переведены такие очень актуальные для приближавшейся русско-японской войны фразы как: Сколько здесь мулов? и Проведи меня к англичанам. С наукой в «переводчике» было плоховато, но его автор явно был интересным человеком. Сразу возникали гипотезы: а, может быть, Валентин Николаевич предпочитал скрывать службу отца в царской разведке? Или, может быть, два Волошиновых были не отцом и сыном, а более отдаленными родственниками? Но все же доказательств их родства нет, немного и сведений о дальнейшей судьбе родителей будущего ученого.
Вернемся на почву фактов. Несомненно, что по происхождению Волошинов принадлежал к привилегированным слоям населения. В 1913 г. он окончил двенадцатую петербургскую гимназию и поступил на юридический факультет университета. Из всего, что известно о раннем периоде его жизни, обращают на себя внимание два факта. В одной из позднейших анкет он указывал: «Имею… музыкальные композиции (фортепьянные и вокальные) в издании Иогансен (Петроград) 1913 года». То есть в восемнадцать лет Волошинов уже выступал как композитор. К сожалению, я ничего не знаю о том, где и у кого он учился музыке и композиции. Другой факт: Волошинов учился в гимназии с Б. М. Зубакиным, дружба с которым у него сохранилась надолго. Зубакин был весьма разносторонней личностью: поэтом-импровизатором, скульптором и мистиком-розенкрейцером. Он организовал в Петрограде розенкрейцерский кружок, в который входил и Волошинов. Связана с кружком также была А. И. Цветаева, сестра М. И. Цветаевой.
В 1916/1917 учебном году Волошинов оставил университет, объясняя это материальными трудностями; к этой причине могла добавляться и другая: к профессии юриста он потом никогда не пытался вернуться, и, видимо, она его перестала привлекать. Два последующих года он, как в ту пору и многие другие, менял места службы и жил случайными заработками, а в начале 1919 г. переехал из Петрограда в небольшой город Невель (теперь Псковской области). В Петрограде было голодно и холодно, и тогда многие отправлялись в провинцию, где материально бывало лучше.
Но Невель оказался подарком судьбы: там разными путями собралось сразу несколько ярких людей, составивших целый кружок. Там оказались вышеупомянутый Б. М. Зубакин, перспективный литературовед Л. В. Пумпянский, совсем молодая М. В. Юдина, ставшая впоследствии известной пианисткой. Но более всех выделялись двое.
Одним из них был Матвей Исаевич Каган, уже упоминавшийся в очерке о Н. И. Конраде, молодой, но старший из всех по возрасту, безусловно, выделявшийся своим образованием. Каган учился в Марбурге, был любимым учеником знаменитого тогда философа-неокантианца Г. Когена. Издалека он увлекся революционными идеями и приехал в Россию творить новый мир, но скоро стал в нем разочаровываться, потом он несколько раз менял к нему отношение и умер в 1937 г. (своей смертью) в резком несогласии с происходящим. Реализовался он как специалист по экономике, но по духу был философ, мыслитель. По воспоминаниям его дочери, относящимся к более позднему времени, Каган, приходя с работы, просто сидел, курил и думал, отрешившись от повседневных забот. На первых порах он, безусловно, был интеллектуальным центром кружка.
Другой член кружка по всем данным, казалось, не мог соперничать с Каганом. Он был на шесть лет его моложе (и на несколько месяцев моложе Волошинова). С детства он болел остеомиелитом и с трудом передвигался, что ограничивало его деятельность за пределами кружка друзей. И, главное, он не только не учился в Германии, но не имел (и в отличие от Волошинова никогда не будет иметь) законченного образования. После четвертого класса он по болезни прервал обучение в гимназии, а потом никаких документов о том, что он учился где-нибудь, хотя в Одессе, а потом в Петрограде он, возможно, посещал лекции в университетах (как раз в Одессе он мог слышать лекции вышеупомянутого А. И. Томсона). Это был Михаил Михайлович Бахтин. И именно он, а не М. И. Каган, в итоге стал центром кружка, который существовал, частично меняя состав, в Невеле, Витебске и Ленинграде до конца 20-х годов. Членов кружка и называют «кругом Бахтина». Философствовали в нем все, но лучше всего это умел делать именно он.
В Невеле Волошинов заведовал музыкальной секцией в местном отделе народного образования, вел класс рояля в музыкальной школе, преподавал в школе историю литературы. Постепенно большая часть невельского кружка (кроме М. И. Кагана и Б. М. Зубакина) перебралась в соседний более крупный город Витебск, в 1921 г. туда переехал и Волошинов. Витебск на короткое время стал крупным культурным центром, где тем или иным образом оказались многие деятели искусств: получившие потом мировую известность художники К. С. Малевич и М. З. Шагал, видные музыканты. В Витебске даже основали консерваторию, где Волошинов преподавал. Работал он также заведующим музыкальным отделом губполитпросвета, заместителем заведующего подотделом искусств губернского отдела народного образования, много выступал с лекциями, вел занятия в музыкальной студии и даже организовал камерный оркестр. В Витебске выходил журнал «Искусство», где Волошинов печатал музыковедческие статьи о Л. ван Бетховене и М. П. Мусоргском, а также стихи, одно из стихотворений было посвящено памяти А. А. Блока.
Кружок Бахтина в Витебске пополнился новыми участниками, среди которых были известный впоследствии музыковед И. И. Соллертинский и литературовед, начальник Волошинова по подотделу искусств П. Н. Медведев. Но более всего Волошинов сблизился в это время с Бахтиным, они жили в одной квартире. В этом же доме они нашли себе жен, обе свадьбы состоялись в 1921 г. Жена Бахтина Елена Александровна прожила с ним полвека и посвятила жизнь уходу за ним, а брак Волошинова впоследствии распался. По свидетельству одной из мемуаристок, Волошинов оставил на обоях стихи:
Здесь жили поэт и философ
В суровые зимние дни,
И много проклятых вопросов
Решали в то время они.
Роль мыслителя Валентин Николаевич отдавал Бахтину, а себя считал поэтом, хотя печатался он очень мало (кроме Витебска, уже в Петрограде П. Н. Медведев опубликовал еще три его стихотворения и несколько музыковедческих статей и рецензий в редактируемых им «Записках Передвижного театра»). Больше осталось неопубликованным: в анкете 1922 г. он упоминал «произведения в рукописи: книга стихов; три поэмы; драма в стихах». На склоне лет Бахтин оценивал покойного друга как «маленького поэта». Таким он, вероятно, и был. Но в то же время перечисленные стихи и статьи о музыке – единственные сочинения Волошинова, авторство которых никем, кажется, не подвергается сомнению.
В 1922 г. Волошинов вернулся в Петроград. Ему 27 лет, но у него еще не закончено образование и нет определенной профессии. Из Витебска его послали учиться в Петроградском университете, но разверстка была только на физико-математический факультет, где человек с уже определившимися гуманитарными интересами не хотел учиться, не было и желания продолжать юридическое образование. Валентин Николаевич просил зачислить его на литературно-художественное отделение факультета общественных наук, но по как