2.1. Общественный вкус нынешнего времени, несомненно, диктует демократизацию речи, что естественнее всего связывается с обновлением литературного канона за счет внутренних языковых ресурсов, за счет заимствований из вне- и нелитературных сфер общенародного языка. Через речь, которая по сегодняшней моде наводняется просторечием, диалектизмами и жаргонизмами, в систему литературного языка приходит много новшеств разного качества.
В сущности, все, что обреталось в раскованной бытовой речи (и многое сверх того!) сейчас допускается в письменные тексты, во всяком случае в сферу масс-медиа. Пуристически настроенные ревнители литературности говорят о «недопустимой вседозволенности». Однако история учит, что развитие любого национально-литературного, «стандартного» языка знает эпохи либерализации и консервации, в смене которых и достигается сбалансированное обновление.
Сейчас литературный язык оказался под ударом просторечной стихии, стал «расползаться» в сущностном и географическом пространстве, повторяя в принципе ситуацию 20-х годов нашего столетия: «в литературу, освобожденную от цензурных рогаток, неудержимым потоком вливается язык улицы – не только московской или петербургской, но также ньюйоркской и иерусалимской» (Цит. рецензию на стенограмму доклада Г. О. Винокура «Язык писателя и норма» (1939 г.) ВЯ, 1994, 1, с. 153). Тут можно заметить, что русская речь зарубежья – при изменившемся отношении метрополии к русской диаспоре, вообще к эмиграции – стала оказывать несомненное влияние и на язык метрополии. (см. Ю. Н. Караулов. О русском языке зарубежья, ВЯ, 1992, 6).
Сегодня общественный вкус, оборачиваясь сплошь и рядом крайностями моды, определяется всеохватной переоценкой ценностей. Ее напряженность при открытых шлюзах создает взрыв интереса к ранее недопускавшемуся, литературно и культурно запретному, нецензурному. Пример берется с американской масс-культуры, давно уже освободившейся от эстетико-нравственных ограничений и разом навалившейся на молодежь в форме бесчисленных видео: видеосалонов, видеокафе, видеопроката, ночного кабельного кино… И все же при всех перехлестах и этических послаблениях перед нами естественный процесс, и многих пугающий перепад уровней допустимого и непечатного сменится, надо верить, новым балансом разных речевых слоев в литературном каноне.
Постоянное присутствие жаргонизмов в письменных текстах ведет к их «замораживанию», как бы стабилизирует их, олитературивая и, конечно, снижая их жаргонность. Отрываясь от жаргона, такие единицы теряют свой экспрессивный аромат, т. е. мотив обращения к ним, и со временем могут стать просто принадлежностью литературного стандарта. Актуальность этих процессов, еще более естественных применительно к диалектам и просторечию, вызывает сейчас пристальный интерес к ним лингвистов (см.: Н. А. Беликова. О вхождении жаргона в литературный язык. Канд. дисс., РГПУ, Л., 1992). Нельзя не заметить и частой смысловой диффузности жаргонизмов, делающей весьма неоднозначной их, так сказать, литературную судьбу.
Автор статьи о междометной функции жаргонизмов верно утверждает их привлекательность грубоватым остроумием, оригинальностью во что бы то ни стало и эпатирующей противопоставленностью принятой норме. Процитировав слова Д. С. Лихачева: «Обывательское мнение определяет жаргон как грубый, вульгарный, озорной, циничный. Сами арготирующие склонны воспринимать его как язык хлесткий, удалой, лихой и остроумный» (Арготические слова профессиональной речи. «Развитие грамматики и лексики русского языка», М., 1964, с. 311), она делает вывод, с которым все же трудно согласиться полностью: «Жаргон часто является выразителем особой, вульгарной и даже уголовной идеологии. Вместе с жаргонным словом входит в нашу жизнь понятие, недостойное того, чтобы получить право на существование. Огрубляется, становится примитивным не только язык, но и мировоззрение говорящего» (О. Б. Трубина. Ох – когда трудно, и ах – когда чудно. РР, 1993, 1, с. 121; ср. также ВЯ, 1992, 3, с. 94).
С появлением в газетах уголовной хроники в общий язык широким потоком полилась «блатная музыка», не говоря уже о «приблатненных» просторечных элементах, вроде слова бабки в значении деньги (см. РЯЗР, 1994, 3). К ним относятся штука (или значительно реже – кусок; очень старое косая забыто) – название ранее не виданной тысячерублевой купюры, лимон – как обозначают столь же не мыслимую ранее сумму в миллион. Стольник, кажется, вполне вытеснил старые разговорные сотнягу, сотенную, а чирик – десятку и червонец; пятьсот рублей именуется пятихаткой: Колбаса стоила мне червонец (или, по-нынешнему, «чирик») (ЛГ, 1990, 36). У них даже жаргон свой: 100 рублей – «катя», 500 – «пятихатка», тысяча – «штука» (ЧС, 9.6.93). На недавних концертах А. Пугачевой в Краснодаре билеты в кассах шли по 15 «штук», а с рук – за 50 (Куранты, 1993, 9). Работяги погрузили в машину восемь тонн медных труб… Продать они их не успели (кстати, трубы «тянут» на полтора «лимона»): на Совхозной улице воров «тормознула» милиция (Куранты, 1993, 8). Следователи из ГУВД Москвы также открестились от этого дела («мы брали кого-то недавно, но «лимонов» на 300»)… (Коммерсант, 1993, 9). «Пол-арбуза» (полмиллиарда рублей) уволок со склада кто-то из своих (АиФ, 1993, 20).
Укажем к месту на жаргонизмы зеленые, зелененькие, грины, баксы (в жаргоне известно с 70-х годов – см.: В. Кунин. Интердевочка. «Аврора», 1988, 2. сс. 93, 134 и др.), распространившиеся так же широко, как и обозначаемые ими американские доллары: Откуда ребята берут «баксы»… (АиФ, 1991, 42). Один самолето-вылет обойдется ООН в 30 тысяч баксов (Изв., 4.3.92). За мебель… была уплачена кругленькая сумма в «гринах» (ВМ, 7.12.92). Жизнь доктора чеченцы оценили в один миллион «баксов»… Вымогатели требовали, чтобы он перевел в западные банки «зеленый лимон» (Куранты, 1993, 13). Храните ваши денежки в «зелененьких»… Умные люди все так советуют: «деревянные» – не «зелень» (РВ, 1993, 176). У клиентов доллары, правда, приобретаются за 580 рублей за «грин»… Рубль получит от «зеленого» новые удары (Куранты, 1993, 17; тут хочется, конечно, напомнить про зеленых чертиков!).
Репортеры совершенно свободно вводят в свой текст очевидные арготизмы: Его люди контролировали Лобню, Рузу, Катуар, Шереметьево-2 (здесь «держали» грузовой комплекс, АвтоВАЗ, таксистов, проституток и торговые ряды). Общак банды (ср. В Москве скопилось 10 миллиардов «общаковых» рублей – АиФ, 1994, 23) превышал 100 миллионов рублей, она была отлично вооружена и имела неплохие связи с правоохранительными органами Дмитрова… Приставил к его лбу пистолет и потребовал поделиться владениями, в противном случае пообещав «грохнуть на месте»… «Выставили» квартиру одного художника… (Коммерсант, 29.10.92). Ты ведь другой человек, нужно всегда «косить» под себя (Экстра-М, 1994, 7). Алла Пугачева и Филипп Киркоров оказались «кинутыми» на достаточно серьезную сумму (их ограбили. ВМ, 27.1.95). Зондеркоманда огнестрельным путем «гасила» излишне независимых дельцов (Изв., 21.3.95). Дверь должница открыть отказалась, назначила «стрелку» на следующий день на улице (РВ, 24.7.93). Эту дамочку «обули» в четырех финансовых компаниях… «обули» на триста тысяч (ВМ, 25.2.95). В одном лишь номере «Аргументов и фактов» (1992, 49–50) находим: вор в законе, вор на мокруху не пойдет, мочить, был на зоне, родился на зоне, майданник (жулик в поездах), бомбить хату (грабить квартиру, а также торговать собой: Хохлушки приехали на сезон, побомбить – ВМ, 28.1.95), упакованная хата (богатая и хорошо запертая), кусок (тысяча), пятихатка (пятьсот), мент, сыскарь, гоп-стоп (разбой и грабеж), сучиться (доносить), клепаная косуха (модная кожаная куртка), посадить на перо (ударить ножом), дурь (анаша, конопля).
Интервьюеры стремятся максимально точно воспроизводить жаргонную речь: Я совершенно четко сформулировал – скромный рэкетир. «Курирую» три частных ресторана и одно кафе… В рестораны, которые мы пасем, никто не сунется. Это наше суверенное пастбище, и мы заинтересованы в его процветании… Бандитов и прочих преступников у нас до фига, согласен? Да не тушуйся, я не обижусь… Старик! Не держи меня за фрайера… А настучать – у тебя материала никакого (Изв., 18.3.93). Им показалось, что с крутой тетки можно просто так поиметь 300 тысяч «деревянных». Тетка смекнула, что, если не настучит о вымогательстве «куда надо», «молодежь» ее «пришьет», а перед этим вытрясет все, что только можно… Рэкетиров «взяли» с поличным в момент передачи денег (Куранты, 1993, 9). Последовательно фиксирует молодежный жаргон журнал «Юность» в разделе «20-я комната»: Я один из тех, кого называют «хиппарями», «волосатыми». «Хиппую» уже довольно давно… Я-то думал, что мы одни и «хиппи» у нас больше нет нигде… «Волосатых» без повода забирают в милицию (1987, 6, с. 86).
Дословно передавая разъяснения уголовников, журналисты фактически сознательно вводят и пропагандируют жаргонизмы. Так в статье «Профессия-киллер» читаем такие откровения: «Вальщики» – так в бандитских группировках называют тех, кто идет на самое тяжкое преступление – заказное убийство… Я «валю», как правило, конкретного человека, в чем-то замешанного… Мы, как волки в лесу, своего рода санитары… Рано или поздно меня тоже «завалят». Сначала «валят» клиента, а потом того, кто «завалил» (АиФ, 1994, 13).
Сплошь и рядом блатная речь становится естественным достоянием самих интервьюеров. «Это правда, что вору в законе общаться в открытую с представителями прессы «западло»