(Г. Павлов. Компрометация фраппированием, ЛГ, 1986, 32).
Менеджер – что это: зазывала, вышибала или какое-то устройство? Спонсор – обманщик или гуманный человек? Шоу – большая толпа на остановке, очередь за дефицитом? (Письмо читателя, Пр., 17.3.89).
В отличие от большинства других сфер материальной и духовной жизни великий и могучий русский язык не перестает обогащаться. Вот и с началом марта многие граждане России начнут называть других своих сограждан индосантами, индосатами и даже авалистами. Речь идет о вполне невинных финансовых терминах, обозначающих в первом случае – лицо, передающее права по чеку другому лицу посредством передаточной надписи, во втором – лицо, эти права получающее, в третьем – лицо, гарантирующее платеж по чеку (Изв., 14.2.92).
Рекламные объявления в газетах и журналах невозможно читать без обиды за русский язык. То и дело наталкиваешься на какие-то эксклюзивные права, форвардные контракты и фьючерные сделки. А как вам нравятся «трастовые услуги для организаций и частных лиц»?… Эксклюзивные значит исключительные, форвардные – упреждающие, фьючерные – будущие (автор тут ошибается: как уже замечено, правильно фьючерсные «относящиеся к фьючерсам, т. е. к предоплатам». – В. К.), а трастовые – принимаемые на веру… (Открытое образование, 1992, 1).
Сходной позиции, хотя, конечно, значительно аккуратнее, историчнее, придерживаются многие лингвисты. Констатируя неизбежность заимствований, они призывают к очень осторожному отношению к ним, утверждают принципиальную возможность и желательность любое понятие выразить средствами русского языка. Из последних публикаций такого рода назовем статью Н. В. Новиковой «Звонкое иноязычие» (РР, 1992, 3 и 4), которая подходит к заимствованиям с трезвых стилистико-социолингвистических позиций, но не удерживается и от в общем-то верного субъективного предупреждения: «Мы все более подвергаемся гипнотическому воздействию “американо-нижегородского” сленга, за которым довольно ясно стоит захлестнувшая многие слои нашего общества американомания». В самом деле, чувствительная во всем мире американизация у нас сейчас достигла размеров мании или, если вспомнить русский перевод, бесия.
Галопирующая американизация нашей жизни, в самом деле, очевидна повсюду – на университетских лекциях и в магазинах, в научных трудах и по радио, телевидению, в культуре и в быту, в русском языке. Исходя из ориентации на западные ценности демократии, рыночной экономики, прав человека, она питается более глубокими корнями в уставшем от имперско-тоталитарной изоляции обществе. Этот дух сильнее всего в молодежных слоях, определяя их психологию, притязания, их вкус, в том числе и языковой. Язык здесь ясно отражает и, отражая, сильнее укрепляет – с каким бы осуждением мы к этому не относились – новую ментальность современного поколения. Очень многие люди настроены сейчас не на возмущенно-безаппеляционное отвержение иностранщины, а на ее принятие, пусть и не всегда безоговорочное. И в речи американизмы вызывают, скорее, добродушное посмеивание, нежели непримиримое осуждение.
Это и позволяет использовать их в качестве средства мягкого подшучивания, насмешливого следования моде, например, в поздравлении к Международному женскому дню 8 марта: Сударыни! Женщины! Гражданочки! Просто леди и железные леди! Миссы и миссисы!.. Желаем вам счастья в менеджменте, хорошего семейного консенсуса и плюрализма в личной жизни! И чтоб у вас никогда не было стагнации, а, наоборот, презентации по всем статьям! Крепкого вам имиджа в труде, красивого фейса и отличного спонсора в быту! Короче, отличной вам альтернативы в семейной жизни… (ЛГ, 1990, 10). Не намного серьезнее и такие вирши, в которых больше иронии, чем негодования (ЛГ, 1989, 51):
Коллоквиум штормило.
Схватились дискутанты.
Один сказал:
– Маркетинг!
Другой отрезал:
– Брифинг!
А третий рявкнул:
– Клиринг!
И грохнул кулаком.
Так в нашем регионе
Достигнут был консенсус
Посредством плюрализма,
Хотя и эксклюзивно,
Но что весьма престижно –
Без спонсоров притом!
Впрочем, такой язык существует и вне доброй иронии. Вот отражение живой (отнюдь не шутливой!) речи в беллетристике: «Они ж тебя не будут по-настоящему кейсом по фейсу, а фейсом об тейбл. С понтом наставят игрушечный пистоль. (С. Иванов. Ну, Аристарх! «Форум», 1993, 1, с. 34).
История судит по-своему, и сегодня, через три-четыре года после своего массового появления, многие из использованных фельетонистами слов уже не обращают на себя внимания. Процесс заимствования вечен и при многих издержках в целом плодотворен; судьбы же отдельных слов неоднозначны. В принципе иноязычные слова – нормальное явление, и без них трудно приобщаться к мировой культуре. К тому же, как заметил еще А. С. Пушкин, русский язык снисходителен к чужим словам, «переимчив и общежителен», способен принять многое, сохраняя самого себя. Нельзя не упомянуть и то, что эти слова часто содействуют интернационализации – процессу, несомненно, прогрессивному, пока он не покушается на этническую самобытность.
Говорят: «Свое не полюбишь, чужое не поймешь». Верно! Но верно и то, что, не полюбив чужого, трудно понять свое! Увы, как свидетельство нетерпимого загрязнения языка, будет, скорее всего, истолкована (чуть было не написал, горе мне, интерпретирована!) такая адресованная в редакцию газеты читательская просьба, в которой с тем же успехом можно увидеть и доказательство желания публики принять новшества, особенно освященные авторитетом, и освоить их: В выступлении… применены термины, которых нет даже в БСЭ: эвентуальный, фаустрехт, саммит. Если есть возможность разъяснить мне эти термины, то я буду вам благодарен. Газета отвечала: Слово фаустрехт в переводе с немецкого означает кулачное право, а саммит в переводе с английского – встреча в верхах или встреча на высшем уровне. Эвентуальный – прилагательное французского происхождения следует читать как возможный (при известных обстоятельствах) или случайный (Пр., 28.1.90).
Еще показательнее позиция журналиста В. Выжутовича, который в передовице «Нет слов» (Изв., 1.10.89) восклицает: Слова консенсус, плюрализм, конверсия, войдя в обиход, закрепили политику гласности, демократических преобразований, стремления к разоружению. И если мы хотим навсегда избавиться от двоемыслия, давайте учиться выражать новую политику новыми же словами.
Разумеется, иностранные слова засоряют речь, особенно если есть им очевидные русские аналоги, если значение их неясно, необщеизвестно и когда их употребляют для ради моды и по худому знанию родного языка, неосмысленно, без надобности или, того хуже, чтобы замаскировать псевдоученостью недоумие. Но и тут жизнь оказывается своевольнее: как, скажите, рассудить нормативную правомерность новейшего или вновь возвращаемого слова мэр? Не так давно фельетонист изобразил как недопустимую нелепость переносное обращение к председателю горсовета народных депутатов Старой Руссы со словом мэр: «Если в Старой Руссе есть мэр, то кто же в Новгороде – губернатор?» Он решительно заявлял, что «мэры, муниципалитеты, губернаторы берутся у нас по великому небрежению к великому русскому языку. Злосчастный мэр – не то французский, не то английский, пересаженный на нашу землю, внедрился сначала в обиходную речь, а затем перекочевал на страницы газет. Он очень полюбился комментаторам и обозревателям, репортерам. Доброе, привычное, а главное, единоправильное слово председатель стало вдруг немодным» (Пр., 26.8.89). Сегодня «единоправильным» в Москве признано именно мэр, а в Новгороде – губернатор.
Не без смущенных оговорок (дескать, против фактов идти безнадежно), признают допустимость многих новых слов лингвисты, работающие в области нормализации языка и его преподавания. Так, в статье А. П. Окуневой и Л. Д. Захаровой под показательным заглавием «Новые слова или новая система отношений» (РЯ, 1992, 1–2, с. 17–19) утверждается правомерность слов маркетинг, менеджер, менеджмент, ноу-хау (ср. также: А. П. Окунева. Биржа, брокер, дивиденд… РЯ, 1991, 9, сс. 9–12).
Мнение, что могучий от природы русский язык от вторжения иноземных слов становится лишь более гибким и соотносительным с современной действительностью, разделяется многими. Вряд ли, впрочем, справедливо сделать вывод, будто надо взирать спокойно на происходящее: увлечение массой американизмов, дескать, временно, быстротечно и преходяще, язык, мол, сам переварит и освоит нужное и полезное, он сам себе санитар и очищается без наших усилий. А такие мнения в нашем обществе, смертельно уставшем от борьбы против всего и всех, укореняются все шире и шире. Их крайность столь же неприемлема, что и крайний нигилизм традиции.
Вообще культурно-речевую деятельность нельзя основывать на импрессионистских оценках. Сейчас стали говорить об «экологии языка» – науке, которая призвана органично совместить неизбежные изменения языка и заботу о его неприкосновенности как национального достояния, памятника истории. Мудр был Петр I, когда отписывал российскому послу: «В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно».
Как и во всем, тут нужна мера, те самые сообразность и соразмерность, о которых пекся А. С. Пушкин. Существует, видимо, некая норма поглощения иностранных слов русским языком, и если она соблюдается, процесс идет естественно, незаметно. Сегодня она, несомненно, превышена, к тому же заимствованиями из одного источника. Они оказываются чужеродно-однообразным и столь массивным телом, что напоминают опухоль в словарном организме, который не успевает создавать им противоядие или перерабатывать их, частично осваивать, частично отсеивать. Такая обработка к тому же не просто стихийна, она нуждается в сознательном управлении людьми.
Л. И. Скворцов в статье «Культура языка и экология слова» (РР, 1988, 4, сс. 3–9) определяет «лингвоэкологию» как бережное отн