ошение к языку – орудию культуры и хранителю ее основного фонда, выразителю духа, опыта и «исторической памяти» народа. Важной задачей лингвистической экологии он признает выработку свободных от вкусовщины рекомендаций по употреблению иностранных слов, привитие широкой публике элементарной терпимости и уважения к правам ближнего: мне это не нравится, и я, конечно, этим не пользуюсь, но понимаю, что другим оно может быть по душе. Он пишет: «Не надо быть ура-оптимистом и полагать безоговорочно, что, мол, “русский язык сам собой правит”, а значит, все выправит и преодолеет. Но не будем впадать и в другую крайность и с пессимистическим оттенком призывать: «Спасите великана!»
В статье приводятся строки поэта Е. Винокурова, которыми закончим и наше рассмотрение заимствований:
И с каждым днем
сильнее ценим все мы
покой лесов и чистоту воды,
в кругу экологической проблемы,
охраны окружающей среды…
и наш язык!
Он часть большой природы!..
4. Переосмысления, сдвиги в семантике слов
4.1. Существенные перемещения лексических массивов, стилистические сдвиги, разнообразные семантические преобразования могут быть признаны весьма активным явлением в современном языкотворчестве – даже на фоне всеохватывающего обращения к нелитературным сферам языка или на фоне бурных процессов в словообразовании. Они наиболее прямолинейно, иной раз зеркально отражают происходящее в обществе, возникающие и уходящие потребности коммуникации, речевые вкусы, новое языковое чутье (см.: Ю. А. Бельчиков. «Что было выражено словом, то было и в жизни…» РР, 1993, 3; ср. также Р. Н. Попов. Новые слова на газетной полосе. РЯШ, 1993, 1).
В целом активно развернувшиеся процессы в семантической сфере можно охарактеризовать как диаметрально противоположные тем, что сознательно были запущены в советском обществе. Они имели целью создание базы для идеологической индоктринации людей, языковые механизмы которой убедительно исследованы в книге Н. А. Купиной «Тоталитарный язык» (Екатеринбург – Пермь, 1995). В настоящее время происходит последовательное разрушение описанных ею «идеологем», особенно созданных в политической, философской, религиозной (точнее: антирелигиозной), этической и художественной сферах, а также критический, часто сатирико-юмористический пересмотр соответствующих прецедентных «сверхтекстов». Полное развитие получают тенденции, скрыто наметившиеся в языке времен тоталитаризма.
Здесь трудно не вспомнить общеизвестную работу В. Клемперера «Lingua tertium imperii» (Berlin – Frankfurt/M., 1949). Семантико-языковые явления, связанные с тоталитарным обществом («язык тоталитаризма и тоталитаризм языка»), а затем с их преодолением в посттоталитарном обществе вызывают сейчас обостренный интерес не только в России, но и других странах, особенно в Польше и Украине. Достаточно назвать работу А. Вежбицкой «Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой обороны» (ВЯ, 1993, 4); сборник «Мова тоталiтарного суспiльства (Киiв, 1995) и другие публикации.
Характерно замечание Б. Н. Ельцина: «Термин “оппозиция” у нас имеет неприятный оттенок. Произносят его с трудом. На полпути были найдены слова “альтернатива” и “плюрализм”. На реплику интервьюера: «Мне кажется, что “оппозиция” и “альтернатива” – это одно и то же, – Ельцин продолжил: «В принципе да. Но никто не хочет это признавать. Такие слова, как “оппозиция”, “фракция”, внушают некоторым страх. Они тут же ассоциируются со словами “враги народа”. Однако необходимо привыкнуть к тому, что в демократизирующемся обществе все это – реальные факты. И если сегодня кое-кому не удается произнести это слово, со временем он научится» (АиФ, 1989, 27).
Обсуждение подобных противопоставлений встречается беспрестанно: …поставил в один смысловой ряд такие понятия, как «оппозиция» и «экстремизм». Здоровая, нормальная, товарищеская оппозиция – величайшее изобретение демократии. Но пока живо поколение, что изучало «Краткий курс истории ВКП(б)», слова «оппозиция», как и «фракция», вселяют суеверный ужас и для употребления не годятся (Изв., 5.7.89). Надо было по всем линиям подчеркивать не оппозицию, а противостояние (АиФ, 1994, 8).
Уход от классового принципа понимания социального устройства ведет последовательно к диаметральному семантико-оценочному пересмотру таких слов, как, с одной стороны, плюрализм, капиталист, империализм, социал-демократический, национализм, коммерсант, фермер, торговец, миллионер, рынок (рыночная экономика, нравы свободного рынка), приватизация, разгосударствление, частный (частная собственность, частная торговля, частная фабрика), с другой стороны, социализм, ленинизм, пропаганда, коммунистический, диктатура, пролетарский, суверенитет, патриотизм, советский, плановый (плановое хозяйство, пятилетний план, перевыполнение плана), соцсоревнование. Сменили знак полярности, как бы обменялись местами в оценочно-идейном плане понятия верный ленинец, атеист, коммунист, комсомолец, пионер и антисоветчик, верующий, социал-демократ, диссидент, бой-скаут.
Изменение отношения к обозначаемым реалиям, меняет содержательную оценку и стилистическую окраску слов акция, биржа, маклер, безработица, забастовка, стачком, голодовка, демонстрация (демонстрация протеста, несанкционированная демонстрация), оппозиция, конфронтация, суверенитет, сепаратизм, консолидация, полиция, чиновник. Напротив, такие нейтральные слова недалекого прошлого, как большевизм (необольшевизм), номенклатура (партноменклатура), аппарат (советский аппарат, партаппарат), обком, райком, партком и под., получают резко негативную окраску.
В то же время по существу сходные реалии меняют свой словесный облик, подчеркивая переход в принципиально иную понятийно-идеологическую систему. Так, слово соборность заменяет коллективизм, утрачивая свойственную людям советского воспитания ассоциацию со словом собор, с названием церкви. И не случайно читательница задает вопрос: «В одной из телевизионных передач услышала слово “соборность”, хотя речь шла не о религии, а об охране природы. Как это понять?»
Газета помещает такой ответ: Термин «соборность» в русской религиозной философии означал свободное единение людей на основе любви друг к другу и к Богу. В современном языке религиозный смысл понятия, как это нередко случается, отошел на задний план. Под соборностью все чаще начинают понимать добровольное объединение усилий для достижения каких-либо жизненно важных целей… Идея собирания, «соборности» сейчас чрезвычайно актуальна. Моральное оздоровление общества, борьба против загрязнения среды, за возрождение полузабытых культурных ценностей – все это настоятельно требует свободного союза людей независимо от их убеждений и жизненной ориентации (Пр., 3.3.89).
Сходным образом слово духовность успешно вытесняет былые партийность и народность, оказавшись, как это ни странно, вполне взаимозаменяемым с ними в нынешней официальной риторике. Монолитное единодушие и единомыслие предстают авторитарностью и тоталитаризмом, «одноглазым» или «однополушарным» мышлением. Одно и то же событие, именовавшееся революцией, теперь обозначается как переворот.
Это хорошо ощущается журналистами, вызывая замечания вроде: Сегодня соцсоревнование стали называть рейтингом (АиФ, 1994, 5). Победа иностранного аналога в параллелях, рассмотренных в 3.1, объясняется именно вкусовым желанием людей уйти от словоупотребления советской эпохи.
Старый партийный термин отмежеваться заменяется заимствованным аналогом дистанцироваться, впервые отмеченном в 1971 году (Словарь-справочник «Новые слова и значения», М., 1984), массово употребляемым (без кавычек) с начала 90-х годов: Себя называет лейбористом и резко дистанцируется от коммунистов (РВ, 20.10.93). В силу своих религиозных убеждений, вековых традиций и обычаев старообрядцы дистанцируются от политики (Голос Родины, 1993, 44). Партия «Выбор России» начинает раскалываться. Одна часть дистанцируется от Ельцина, другая намерена быть в открытой оппозиции Черномырдину (Пр., 21.1.94). Ельцин в послании дистанцируется от правительства (Пр., 1.3.94). Николаеву, если он собирается «служить до генералиссимуса», сподручнее дистанцироваться от нынешней президентской команды (Изв., 9.2.95). Он дистанцировался от наиболее влиятельных структур и людей (Изв., 15.2.95).
Постоянно возникают своеобразные семантико-лингвистические конфликты. Перестали, например, соответствовать традиционной противопоставленности в качестве политических терминов прилагательные левый (теперь – демократ, либерал, революционер) и правый (теперь – коммунист, «державник», совсем парадоксальное «красно-коричневый»). Развернутую игру с применением этих слов и цветообозначений в политике дает статья «Радикальные центристы и романтические прагматики»: Необычайную путаницу вносит определение «правого» и «левого»… Наша шкала политических движений «перевернута» по отношению к западной, в «леваках» у нас ходят верные тэтчеровцы, а в «крайне правых» – «багровые» большевики… «Западную» шкалу можно представить в виде радуги – «красные» – коммунисты, «оранжевые» – левые социалисты и анархисты, «желтые» – социал-демократы, «зеленые» – либералы, «голубые» – либеральные консерваторы, «синие» – правые консерваторы, «фиолетовые» – правые радикалы и фундаменталисты. Обрамляют этот спектр инфракрасные сталинисты (маоисты) и «ультрафиолетовые» наци… Наши демократы переливаются всеми оттенками «зеленого» – от «салатовых» из блока «Новая Россия» до изумрудных «демороссов» и сторонников «экономической свободы» цвета «морской волны». А сбоку – «посиневшим» Аксючицем к ним притиснут «ярко-голубой» Травкин… Гражданский союз ходил бы в «желтых» и «розовых», считаясь левой социал-демократией, еврокоммунистами, короче – «лево-левым центром»