прорыв фронта, прорыв из окружения отнюдь не имеющее обязательно положительного характера (поэтому оправдано уточняющее обстоятельство, вскоре, впрочем, утраченное: Значительного прорыва вперед не было – Изв., 20.7.89): Решение главы государства Шри-Ланки… расценивается как крупный прорыв в урегулировании этнического конфликта (Пр., 18.4.89). В 20-е годы мы добились крупных прорывов в биологии, физике, экономике (Изв., 3.7.89). Формулировка: строить «социалистическую рыночную экономику» рассматривается как теоретический прорыв (о XIV съезде Компартии Китая. Изв., 19.10.92).
Новое значение слова прорыв позволительно интерпретировать не только как самобытное развитие семантики, но и как результат американского влияния. Вот авторитетное свидетельство: В 1946 году Небольсин основал свою компанию. Вскоре произошло то, что американцы называют словом «прорыв». «Ю. С. стил корпорейшн» заказала компании проект… (Пр., 3.11.89). В самом деле, для публицистики США обычны такие контексты, как Major technological breakthroughs, such as the ones in electronics, that have occured in our era, inevitably alter man’s image of himself and of his environment… a list of recent Russian breakthroughs that have found demand on the world market (We/Мы, 1993, 17). Такое употребление естественно у русских эмигрантов (например, в эссе Ю. Мамлева «В поисках России» говорится, что при чтении русской классики за рубежом «возникновение новых духовных прорывов неизбежно – тем более что вы подсознательно соотносите вселенную русских книг, их подтекст с окружающим миром» – ЛГ, 1989, 39), а также и у журналистов-международников, от которых идет и в более широкий обиход.
Многие исследователи отмечали специфическое развитие семантики слов застой и гласность, которые послужили ключевыми символами эпохи, оставшейся в памяти как «Горбачевская перестройка», и стали уже если не архаизмами, то историзмами: Перестройка сформулировала теоретические концепции прорывного характера – и натолкнулась на живучесть догматических настроений, на доперестроечный идеологический фундаментализм (А. Н. Яковлев. Пр., 8.2.90).
Новые значения – путеводный знак дня. С перестройкой, гласностью, подвижками и прорывами связаны лишь несколько своеобразных лет 1986–1990 гг. Трудно угадать, выживут ли они действительно как явления лексикона; в повседневном обиходе они уже кажутся устарелыми, скомпрометированными и в обиход нового поколения могут, видимо, войти лишь как окрашенные принадлежности прошедшей эпохи. В то же время примеры свидетельствуют, что тот же прорыв сохраняет свое в известной мере странное, но эмоциональное значение положительного достижения – уже вне ясных ассоциаций с употреблением М. С. Горбачева и его единомышленников, но в явном согласии с языковыми вкусами и настроениями эпохи, с общими устремлениями к либерализации средств выражения, к опрощению и нелитературной экспрессии.
Много новых значений связано с различного типа переносами. Новые экономические условия существования людей породили, например, в слове челнок (ср. челночный „регулярно перемещающийся туда и обратно“; тут возможно и влияние американского употребления слова shuttle – „поезд, самолёт, совершающий частые рейсы между двумя пунктами“) обозначение лица, занимающегося переброской товара для выгодной продажи через границы страны: Тем, кого в народе зовут «челноками», не нужны никакие двусторонние межправительственные соглашения… Посадка «челноков» на рейс Москва – Пекин закончилась чуть ли не дракой (МН, 1993, 17). Наши российские коробейники (на жаргоне новоявленных «бизнесменов» – «челноки») не вызывают положительных эмоций (Пр., 11.1.94). Сошедшие с поезда челноки располагались тут же, на привокзальной площади и торговали продуктами в жуткой грязи (Изв., 16.11.94). «Челноки» сделали турецкие гардины весьма популярным товаром в России. Историческая роль «челночной» торговли еще ждет своего описания (Изв., 29.3.95). Поезд Гомель – Москва набит людьми, которых прежде звали презрительно «мешочниками», а теперь они – «челноки», коммерсанты (Изв., 31.3.95).
4.3. К семантическим процессам, активно развернувшимся в современном русском словаре, следует отнести актуализацию отдельных единиц. Ярким примером служат уже рассмотренные нами смены ориентаций и оценок в терминах и формулах обращения, а также реабилитация массы топонимов. К жизни вернулись многие слова, которые, казалось, навсегда вышли в тираж: гильдия, купец, негоциант, гувернантка, гимназист, гимназия, лицей и др. Возрождаются, на глазах утрачивая насаждавшуюся их увязку с враждебным миром насилия, забытые дореволюционные и новые заимствования типа акцептант, аукцион, брокер, дивиденд, менеджмент, корпорация, концерн, трест и под.
Это остро ощущается всеми – с осуждением ли, с одобрением, удивлением: Бонна, гувернантка, экономка – слова дореволюционного лексикона. Но запестрели они в газетных объявлениях (АиФ, 1994, 5). На смену многолетнему, как фикус, социалистическому понятию «достал» всплыло и пошло в обращение – «купил». Удивительно, право. Пошел и купил. (Изв., 20.10.94). Ср. и такую оценку: Она мало чего знала про американский бизнес, тогда и слово-то это было почти ругательным (Форум, 1993, 4, с. 55).
Наводится порядок в новом распределении власти, что сопровождается возвращением в обиход слов мэр, мэрия, префект, субпрефект, префектура, департамент, муниципальный и пр. В ходе ликвидации в конце 1993 года параллелизма властных структур устраняются советы, а самое это слово и сочетания с ним заменяются иными: администрация, дума, глава администрации, губернатор и т. д.
Громадные массивы слов переходят из пассивного словаря в активный или из узкой, по большей части оценочно окрашенной сферы функционирования в общее употребление. В первую очередь это лексика, сознательно устранявшаяся из обихода из-за своей действительной или мнимой принадлежности к отвергаемым и даже к разрушаемым социальным институтам.
Ярким примером служит актуализация конфессиональной лексики и идиоматики: ад, аллилуйя, алтарь, амвон, аминь, ангел, апостол, архимандрит, (архи)епископ, благовест, благодать, Бог, вера, вериги, вечеря, владыка, всенощная, геенна, Господь, грех, греховный, духовник, заповедь, заутреня, звон, исповедь, киот, ковчег, коленопреклоненный, колокольный, крест, крестить и креститься, лампадный, литургия, мирской, митрополит, молитва, монастырь, настоятель, нимб, обряд, осанна, окропить, освятить, отпевать, пастырь, патриарх, покаяние, поститься, праведник, православие, приснопамятный, провидение, промысл, пророк, (прото)иерей, протопоп, рай, риза, рождество, святой, священник, складень, Спас, судный, суетный, схима, таинство, упокой, херувим, хоругвь, храм, церковь.
Все эти термины в словарях советской эпохи имели пометы типа арх., стар., устар. В дореволюционной России:… У верующих:… Все они сейчас выписаны нами из текущей периодики, и эти пометы, конечно, уже никак не соответствуют их восприятию. Нормой сейчас стало, например, нейтральное употребление многих слов и выражений, которые в советскую эпоху имели насмешливо-иронический оттенок: праведник, праведный, вечная память, почить в бозе, ничтоже сумняшеся, как на духу и подобные.
Сюда примыкают и восстанавливаемые (ибо их незаконно зачисляли в религиозную лексику из-за старославянского происхождения и преждевременно обращали в архаику) общелитературные слова из старой книжности с высокоторжественным, поэтическим и иногда ироническим оттенком: благорасположенность, благотворитель, воистину, вопрошать, глашатай, гордыня, деяние, державный, духовный, жертвенный, инакомыслие, кончина, лик, милость, нетленный, падший, подвижник, покаяние, покаянный, ратный, стезя, судилище, супостат, учтивость и т. д.
Важно заметить, что церковно-славянизмы, в отличие от предшествующей эпохи, не воспринимаются как сугубо книжные и не создают эффекта пестроты текста. Это стоит в связи с общей стилевой тенденцией к все более дробным текстам, включающим на меньших отрезках контрастные единицы, прежде всего совмещающие книжные и разговорные элементы. Ее действие усиливается тем, что, сразу приняв эти средства выражения естественными словами жизни, лишь временно находившимися под искусственным запретом, люди предпочитают их даже, когда имеются более нейтральные синонимы (скажем, стеречь, метать, а не охранять, бросать).
Оживают даже специфические слова вроде аскеза „отказ от благ, подвижничество“. Во всяком случае, вполне нормально сейчас воспринимаются такие, например, фразы, в которые автор не вкладывает и из которых читатель не извлекает иронии: Что касается рекламы, то и она не должна безобразить лик стольного града (Куранты, 1993, 31). Торжествующему вкусу соответствуют призывы вернуться к сочетанию сестра милосердия (вместо медсестра) или к словам прошение, проситель (вместо заявление, заявитель).
Заметно ускоряется, вообще-то идущий беспрерывно, процесс уточнения многих наименований. Поиск исходного, «верного» значения слова становится доминантным и всеохватывающим, приобретая нередко и тенденциозную односторонность. Устанавливая, скажем, что вроде бы нейтральное слово мероприятие происходит от выражения принять меры (я знал, что это значит, когда в детстве отец грозил: смотри – приму меры!), люди сегодня склонны приписать ему неприятный оттенок дисциплинарности: принять меры, прежде всего, значит „приструнить, наказать“.
Люди уже избегают употреблять это слово в контекстах вроде план мероприятий профкома, провести собрание и другие мероприятия и обозначают им только карательные милицейские акции: