-мания или по-русски -бесие, которые блестяще исследовал акад. В. В. Виноградов в связи с историей слов мракобесие (обскурантизм), мракобес и под.
Русский язык активно подхватывает универсальные модели словосложений, развивающиеся в европейских языках, например: Евроденьги (ср. нефтедоллары), Еврокоммунизм, Еврорынок, Евросима (Wir wollen kein Euroshima – Мы не хотим Евросимы. Изв., 10.1.82), евромодель (Коммерсант, 7.10.93), еврозима (шутливое название «сиротской зимы» 1992–1993 гг. в европейских странах, может быть, калька с Eurowinter), а также евраизм (Я за «экономический евраизм» – РВ, 7.10.93) и т. п. Ср. также ряды вроде: охлократия, партократия и под.
В целом русский язык оказывается сейчас не просто терпимым, но именно восприимчивым к любым новообразованиям по иноязычным (и собственным периферийным) моделям: В Москве прошел фестиваль трэш-металлического рока «Адский аборт». Жертв нет. /… / Отношение властей к выступлению трэш-металлических групп… претерпело изменения. /… / Власти проглотят горькую пилюлю, приготовленную трэш-металлистами. Так было и во время последнего трэш-металлического шоу в парке Горького, где металлисты играли так, будто в зале сидел Дьявол /…/. Сам по себе трэш представляет из себя нечто, оставшееся в результате упрощения и утяжеления музыки от экологически чистых стилей хард- и хеви-рок… Эти стили похожи на трэш, как дом похож на пепелище. Но на дороге окончательной деградации хард- и хеви-рока трэш не стал последней остановкой. То, что играли в парке Горького отечественные «металлюги», определить как трэш было бы оскорблением уже к этому стилю. Полнейшая какофония, помноженная на русский мат и неумение играть на инструментах, представляла из себя новую ступень вырождения тяжелого рока – некий «совок-трэш», т. е. падение полное и окончательное (Изв., 2.6.92).
Невиданную ранее продуктивность развивает приставка пост- (и отчасти ее русский эквивалент после-):
Одно из наиболее неприятных явлений постперестроечной российской экономики… Последекабрьский период жизни… (Коммерсант, 1993, 5). Для восстановления генофонда и очищения от коммунистического и посткоммунистического ига потребуются столетия (Изв., 23.4.92). Сегодня добрососедские отношения России и Казахстана – определяющий фактор стабилизации ситуации на всем евразийском пространстве постсоветского периода (Изв., 16.11.92). Посттоталитарный восточноевропейский путь достижения конвертируемости… (Изв., 24.11.92). Постперестроечный российский «новояз»: натиск американизмов на русскую речь (Изв., 6.2.93). Кумиры постперестроечной эпохи… (АиФ, 1993, 4). Полковник Игорь Прелин очень любит такую посткоммунистическую арифметику… торгует бывшими секретами Лубянки (Изв., 1993, 18). Портрет художника в постсоветском интерьере (Изв., 1993, 37). Пакет его постреферендных указов содержит распоряжения об изменениях в органах госуправления (Изв., 12.5.93). Постсъездовская «суверенизация» автономий (Сегодня, 1993, 9). Сообщество вполне нормальных людей превратилось, как сказал один из депутатов Моссовета, в посткоммунистический отстойник (Куранты, 1993, 18). Руководительница центра постсоветских исследований… В среде постсоветских республик… (Куранты, 1993, 23). Наше собрание отражает постперестроечную ситуацию в России (Изв., 5.2.93). Постмодернизм в постсоветской литературе… посткоммунистическая элита… поставгустовская эпоха (Изв., 8.4.93). Россия единолично играет ту же роль в постсоветском пространстве… К выходу первого постбойкотного фильма (Сегодня, 25.5.93). Homo postsoveticus в зеркале демографии (Сегодня, 15.6.93). Есть московская интеллигенция, вольница посткоммунистического декаданса (Поиск, 1993, 28). Автор значительнейшего из постсолженицынских романов (РВ, 24.7.93). Явное освобождение Верхсовета от постреферендумного синдрома (РВ, 31.8.93).
Характерны и существительные: Виллы миллионеров становятся привычной принадлежностью подмосковного пейзажа эпохи постперестройки (Сегодня, 10.3.93). Это еще одна непривычная черта постперестройки (Сегодня, 8.6.93).
Разумеется, вкус к книжным новообразованиям поддерживается в первую очередь собственными словообразовательными средствами. Так, русский аналог рассматриваемой приставки также приобретает известную продуктивность: наряду с образованиями типа посткоммунистические страны, постперестроечная эпоха встречаются послеоттепельное разочарование, послепутчевая Россия (ср. перестроечный прилив веры и доперестроечный уклад жизни, а также доядерная эпоха).
Образования с этими ставшими вдруг популярными приставками вышли за пределы собственно политических терминов и обозначений:Буш делился планами постпрезидентской жизни (Изв., 10.11.92). Сейчас модно словечко «презентация». Но она бывает, когда книга только выходит, а мои «Видеомы» уже разошлись. Так что наш вечер – постпрезентация (Из интервью А. Вознесенского. Куранты, 1993, 18). Пост-Прокрустово ложе (ЛГ, 1992, 44). Ср. также: Наша предкапиталистическая отчизна (диктор ТВ программы «Вести», 31.1.93).
Ярким примером активизации книжной модели образования сложных прилагательных может быть чрезвычайно популярное русскоязычный (ср. термины четырехполосная автодорога, одноэтажная застройка, многоканальный телевизор, высокоразрешающая способность, крупнотоннажные суда и пр.).
7. Процессы, намечающиеся в грамматике и фонетике, орфографии и пунктуации
7.1. Слежение за языковой практикой масс-медиа вскрывает некоторые новшества даже в грамматике и фонетике, неизмеримо более устойчивых, чем стилистика, лексика, фразеология. Здесь «неологизмы» предстают, как известно из истории, первоначально по большей части в обличье нарушений нормы – орфоэпических, морфологических и синтаксических ошибок. Они вызывают в разные исторические периоды более или менее сильное сопротивление общества.
Сегодня таких ошибок особенно много, а нынешнее языковое чутье весьма терпимо даже к вольностям в правописании и расстановке знаков препинания. Масштабы динамики изменений таковы, что многие чуть ли не всерьез опасаются, что уже следующее за нами поколение заговорит на каком-то «новорусском языке», отвечающем вкусам, эмоциям и идеалам «новых русских».
Закрытые и малопроницаемые системы фонетического и грамматического ярусов языка, а также законодательно нормализуемые орфография и пунктуация, в принципе чуждые вариативности, в русской традиции отличаются особой ригидностью. Английский же язык Америки, на которую у нас равняются, отличается высокой вариативностью, известной свободой даже в правописании. У нас любое отклонение от принятых норм сразу же и безоговорочно воспринимается как нетерпимая ошибка даже тогда, когда оно происходит вполне в допускаемых системой рамках. Это качество, традиционное для русского литературного языка, сейчас предстает приметой того языка тоталитаризма, от которого общество хочет перейти к «младому неизвестному» языку демократической России. Насколько можно и нужно разрушить первый, чтобы перейти ко второму?
Такой «новый» язык (или его видимость?) создают, конечно, содержательные уровни семантики, лексики, стилистики. И вопрос, в сущности, сводится к тому, какие сдвиги в основах языка, в его фонетико-грамматическом «лице» детерминируются их изменениями. Несмотря на противодействие образованной части общества, консервативно охраняющей историческую устойчивость и одномерную неизменность норм фонетики, грамматики и орфографии, необычайная сила нынешнего языкового вкуса, делает и их податливыми моде, пусть и не до такой степени, как, скажем, в стилистике, по природе связанной с вариативностью средств выражения.
Примеры свидетельствуют о том, что в синтаксисе новые процессы порой идут не менее активно, чем в лексике, что даже морфология претерпевает сейчас заметные глазу сдвиги. «Выталкивание исключений», подведение их под регулярные ряды захватывает сейчас все новые грамматические формы. Сегодняшняя речевая практика, языковые идеалы масс-медиа, несомненно, характеризуются стремлением к известному упрощению системы, возникающему в периоды общественных перестроек и сопровождающего их бурного языкотворчества (это наблюдалось в русском языке 20-х годов, когда, кстати, и был предложен термин выталкивание исключений).
Уже отмечалась растущая на общей демократической волне либерализации терпимость к употреблению просторечных грамматических форм, несомненно, «ошибочных» с точки зрения литературной нормы. Все нейтральнее становится отношение к формам капает, глодает, махает, полоскает, метает, кудахтает, мяукает, пощипаем… при книжной норме каплет, гложет, машет, полощет, мечет, кудахчет, мяучит, пощипем…; ср. текет вместо течет, поехай, езжай вместо поезжай, съезди, отвлекемся вместо отвлечемся и т. д. Старые споры о возможности причастия будущего времени обретают новую перспективу: Освобождение Стародубцева выглядит событием сугубо индивидуальным, не отразящимся на судьбе дела ГКЧП (изв., 8.6.92). Понимаешь команду только тогда, когда получаешь тапком по морде (А. Маринина. «Украденный сон»).
Эпидемически распространяются просторечные формы ложить, заиметь (Ни одного африканца, который заимел бы свою фабрику, мне назвать не смогли – Изв., 24.11.88), употребление без уточнителей глаголов