ние сохраняется у отпричастных, сравните: непогрешимость (1864) — непогрешимый (1864) и т. д.
К концу XIX — началу XX в. увеличилось количество образований на -ость, созданных на основе недавних прилагательных со значением моральной оценки; так, приводятся в Словаре под редакцией Грота (1891—1899) и в 3-м издании Толкового словаря В. И. Даля под редакцией И. А. Бодуэна-де-Куртене (1903—1909):
значимость ← значимый (1676), общественность ← общественный (1731), открытость ← открытый (1731), обнаженность ← обнаженный (1731), скучноватость ← скучноватый (1847), смягченность ← смягченный (1792), складчатость ← складчатый (1847) и т. д.
Особенно интенсивно образования на -ость развиваются в литературном русском языке к середине XX в. и далее; согласно Толковому словарю под редакцией Д. Н. Ушакова (последний том вышел в 1940 г.) и большому академическому, в 17 томах, Словарю русского литературного языка (последний том вышел в 1966 г.) на исследованные буквы Н, О, П, С находим следующие результаты идентификации:
надоедливость ← надоедливый (1864), нарочитость ← нарочитый (1057), насыщенность ← насыщенный (XII), натянутость ← натянутый (1731), истинность ← истинный (XI), отзывчивость ← отзывчивый (1792), повседневность ← повседневный (XV), повсеместность ← повсеместный (1801), порядочность ← порядочный (1731), предельность ← предельный (XV), предметность ← предметный (1847), пространственность ← пространственный (1939), своевременность ← своевременный (1847), секретность ← секретный (1782), семейственность ← семейственный (1847), сердечность ← сердечный (XI), сердитость ← сердитый (XI), систематичность ← систематичный (1865), скоропалительность ← скоропалительный (1865), слащавость ← слащавый (XI), слитность ← слитный (1794), сменность ← сменный (1793) и т.д.
Эти образования выделяются некоторыми особенностями.
По-прежнему отпричастные прилагательные становятся базой для имен на -ость спонтанно, но число их увеличивается:
перевоплощенность (1939) — перевоплощенный (1939), слаженность (1940) — слаженный (1847), одаренность (1938) — одаренный (1938), одержимость (1938) — одержимый (1938), осведомленность (1938) — осведомленный (1938), предрасположенность (1939) — предрасположенный (1939), пресыщенность (1939) — пресыщенный (1939), примиренность (1939) — примиренный (1782), слиянность (1940) — слиянный (1940), слышимость (1940) — слышимый (1940) и др.
Во-вторых, новые заимствования сразу же подвергаются идентификации — это слова родового смысла, и они требуют соответствующего оформления, сравните: силуэтный (1940) → силуэтность (1940) при силуэт как более конкретное по значению слово; сравните выше: секретность, систематичность и подобные заимствованные слова.
В-третьих, сложные слова недавнего образования также образуют имена на -ость, и во все увеличивающемся количестве; они также обладают родовым значением и нуждаются в идентификации такого значения, сравните; предрасположенность (1939) ← предрасположенный (1939), пространственность (сер. XX в.) ← пространственный (1939), скачкообразность (1940) ← скачкообразный (1940), сногшибательность (1940) ← сногшибательный (1940), см. выше: скоропалительность и др.
Приведенный материал (который можно увеличивать бесконечно, и каждый может это сделать, просматривая словари в хронологическом их появлении) дает основание для некоторых выводов.
Существует несомненная хронологическая последовательность в появлении имен прилагательных и имен существительных, образованных от них посредством суффикса -ость; первые служат для выделения типичного признака исходного имени (идеация), а вторые закрепляют его в отвлеченном по смыслу новом имени существительном (идентификация), сравните:
правда → правдивый (XI в.) → правдивость (1672),
правда → праведный (1076) → праведность (1847),
правило → правильный (XII в.) → правильность (1731) и т. д. Это значит, что идентификация следует за идеацией, составляя непременный результат последней — идеация направляет семантический процесс обобщения существенных признаков и свойств.
Только что приведенное сопоставление показывает, что актуализируются только те результаты идеации, которые чем-то важны именно для данного времени; к примеру, правдивость актуальна в XVII в., правильность — в век Просвещения, а праведность выработана в русле идей славянофилов в первой половине XIX в. То же относится к любому из предъявленных примеров, стоит только задуматься над ним и вписать в культурную парадигму того времени, когда он появился.
Наконец, скажем и о причинах, почему сегодня так трудно уяснить логическую последовательность моментов (в широком смысле) идеации, т. е. выделения абстрактных признаков средствами родного (в данном случае — русского) языка. То, что в истории имело свою последовательность развития и становления: ментализация → идеация → идентификация — теперь происходит одновременно, и не только по причине ускорившихся жизненных ритмов. Дело в том, что выработанные системой способы идентификации — доведения до понятия вычлененных признаков — теперь можно безболезненно использовать одномоментно (по историческим меркам).
Вот пример, который кажется убедительным.
В эпоху недавней «перестройки» и «гласности» на страницах печати появились выражения волосатая рука, мохнатая рука, косматая рука и другие, выражающие отвращение к незаконному обогащению и разным проявлениям «блата». Исторический корень такого выявления типичных признаков слова рука понятен: этимон слова, его словесный образ, предполагает указание на «хватание», «цапание». После принятия христианства и развития ментализации, путем семантического калькирования соответствующего греческого слова, появилось и символическое значение слова рука: рука стала пониматься как символ власти. Таким образом, в перестроечном типичном признаке — волосатая, косматая, мохнатая — на фоне символического значения проявилось исходное образное значение славянского слова, выражающего осуждаемый обществом захват собственности под покровительством власти. Лет через десять, но уже в начале 1990-х годов, состоялась идентификация нового понятия, которое выразилось в хлестком слове волосатость («у него такая волосатость!» — и речь не об орангутанге). Почему именно «волосатый» признак был избран, объяснять не нужно: это также лежит в сфере славянского подсознательного (ментального), именно с волосом связывающего мистические силы черного колдовства.
Так на протяжении 10-15 лет состоялось развитие нового понятия, которое пока что стыдливо избегают словари, даже Большой словарь русского жаргона (2000 г.), который под словом волосатый отделывается указанием на хиппи, а также многочисленные словари воровского жаргона (и для нихволосатый — только хиппи). А это значит, что цензура не исчезла — как не исчезла и глубокая потребность русского человека неожиданным оживлением славянского слова выразить суть происходящих жизненных процессов.
Вопросы для обсуждения:
1. Что означает термин идеация ?
2. Назовите периоды идеации в русском языке.
3. Раскройте суть смысловой цепочки: ментализация → идеация → идентификация.
Темы для рефератов:
1. Суффиксы русского языка как показатель процесса идеации.
2. Словообразование русского языка как показатель развития мышления.
3. Паронимы русского языка с позиций русской ментальности.
Литература:
1. Колесов В. В. Философия русского слова. — СПб.: ЮНА, 2002. — 446 с.
2. Колесов В. В. Идеация как ментальный процесс // Язык. История. Культура: к 50-летию Кемеровского государственного университета и 25-летнему юбилею кафедры исторического языкознания и славянских языков КемГУ / отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: ИПК «Графика», 2003. — С. 11-16. (Серия «Филологический сборник». Вып. 5).
1.6. «Судьба» и «счастье» в русской ментальности
В русском подсознании эти два концепта соединены общностью проявлений и расположением на линии жизни, которую следует пройти своим путем: воспоминание о прошлом → переживание в настоящем → предвкушение будущего.
Человеку нечто суждено с рождения — это судьба; он проживает жизнь в настоящем — это страдания свободы; и всё это с тем, чтобы обрести счастье. К счастью идут, к нему стремятся, его предвкушают как награду. «Счастье — состояние (говорит наш современник), — в котором пребывает человек, достигший любой цели, которую считает особенно ценной»; надежда на ожидание счастья важней самого счастья. Что суждено — того не миновать, но страсти в миру способны отчасти изменить судьбу. Судьба — не рок-фатум, изначально обрекающий на неизменность приговора. Судьба — проявление видовых оттенков, это и доля, и участь, и удача, и знаменитый русский авось. Действие судьбы распространяется и на настоящее время, потому что свойственное русскому пониманию представление о прошлом и будущем как реально существующем в настоящем предполагается верой в судьбу. Судьба охватывает все три отрезка времен. По мнению А. Ф. Лосева, напрасно «забросили это понятие “судьбы” и заменили его понятием “причинности”, ведь “судьба — совершенно реальная, абсолютно жизненная категория... жесткий лик самой жизни” и распоряжается нами только судьба, не кто-нибудь иной».
Но также и счастье неопределенно во времени. Его не только ждешь как цели, его и переживаешь как прошлое; счастье понимаешь «задним умом», когда уже поздно: «Счастье не действительность, а только воспоминание» (В. О. Ключевский).
В силовом поле между Законом и Благодатью живет человек, и судит его Судьба; судьба — не закон, а напряжение личной совести. Уже греческие хронисты отмечали, что славяне не верят в судьбу-фатум. Отношение к судьбе проясняет и понимание свободы воли, свободы вообще. Судьба — это символ всего, что происходит с человеком помимо его воли, и случайности, и предопределения, и предрасположенности в этических категориях добра и зла, суда и приговора, мести и возмездия, награды. Так говорят нам нынешние исследователи концепта «судьба». Русский язык множит оттенки, воспринимая латинские термины, но фатум и есть