В немецком и русском, как сказано, стилистическая функция речи имеет важное значение. Она проявляется во всем, включая порядок слов в предложении. В русском языке он вообще свободен, в немецком (литературном) более связан, но в общем не так, как в английском или французском. В русском предложении «Завтра утром я пойду гулять» возможно до двадцати перестановок слов. В русском свободно используется инверсия и дистантное расположение связанных согласованием слов («черные налетели птицы»), в немецком такие возможности ограничены; там глагол вступает в рамочную конструкцию, и если он поставлен в начале предложения — значит, это особое логическое выделение мысли.
Вернемся к символическому обозначению связи между вещью, ее идеей (понятием) и словом, которое означает понятие и указывает на вещь — к семантическому треугольнику. Тут обретается такое же тройственное соотношение, как и во многих других проекциях действительного и помысленного мира. Все три компонента вступают в синергийное взаимодействие, создавая динамическую переменчивость отношений.
Со стороны «вещи» (конкретного человека): одни и те же особенности характера, эмоции или чувства могут быть у представителей любого народа, но проявляются они в разное время, в различных обстоятельствах и в различающихся степенях качества. Например, все могут быть самоуверенными, но все зависит от включенности данного состояния в общую систему народного мировосприятия. «Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что всё, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина» (Толстой 1863-1869, III, 1: 10). Оставим оценку немца (писатель готовится сказать о бездарном немецком деятеле, а таких в любой нации предостаточно), но вот что важно. Выделенные в тексте слова показывают, что самоуверенность проявляется у француза — в слове, у англичанина — в деле (в вещи), у русского и немца — в идее, но по-разному: русский к идее идет (от вещи), а немец из нее исходит.
Итак, у всех всё есть, но по-разному преломляется в системе, выражается различными оттенками. Кроме того, внешние формы проявления национальной ментальности развиваются постепенно, они историчны. Связанное с самоуверенностью состояние самолюбия (самооценка самоуважением) в английском языке фиксируется с 1640 г. как изменение в восприятии анормальности в поведении личности; в русском языке самолюбство связано с распространением просветительской идеологии XVIII в., «в системе которой положительное отношение человека к себе перестало оцениваться однозначно отрицательно» (Круглов 1998: 88). Это проблема гордости, которая перестала быть гордыней.
Со стороны идеи возможны такие же несовпадения, но уже не у отдельных лиц, а у разных народов. Это не чувства и не эмоции, а более крупные группы проявления национального характера. Например, как отмечает В. Шубарт, первая идея бывает французской, заключительное изобретение становится немецким; у англичанина «инстинкт добычи» — он торговец, а немец — солдат (русский — крестьянин, т. е. по основному смыслу слова — настоящий христианин ); немец хочет уединения и отличия от других, англичанин тоже ищет уединения, не отличаясь от других, а француз хочет отличаться от других, но не в уединении; француз с «изначальным страхом» борется не волей (как немец), не чувством (как русский), а в мысли — рассудком (Шубарт 2000).
Со стороны слова создается особенно сложное положение. Одно и то же слово может значить разное, но и одно и то же может быть обозначено различными словами; то, что для европейца «свобода» — у русского «свобода и воля», и тогда европеец вынужден домысливать русское понимание — примерно так: «Неуловимый идеал свободы часто определялся в России как воля плюс пространство» (Биллингтон 2001: 13). В действительности явно наоборот. Такое же соотношение и в других случаях, «правда и истина» — на Западе одна сухая «истина», «сознание и совесть» — только «сознание» и т. д. Двоение сущего как суть существенного для русского реалиста в слове — обычная вещь, но это — не удвоение сущностей, как мог бы подумать номиналист, а разведение двух ипостасей сущего. Это — восхождение в степенях идеальности: от вещного к вечному.
Кажется странной неопределенно маркированная характеристика именно русской ментальности. Однако такая неопределенность всего лишь ошибка описания, и не больше того. Всюду основанием сравнения в приведенных сопоставлениях выступает именно русская ментальность, представленная фигурой умолчания, из нее исходят при сопоставлениях, и естественно, что при сравнении с другими ментальностями и в русской представлено многое из того, что является общим для многих народов. Это подтверждает общечеловечность многих черт русской ментальности. Тем не менее в другой перспективе сравнения положение может измениться, и на фоне английской, немецкой или французской ментальности русская выделится признаками различения. Такие признаки различения могут определиться «от идеи» (она уже задана) или «от вещи» (она уже дана), но не «от слова», которое можно заменить другим словом и тем самым тут же устранить возникшее несовпадение в выражении национальной ментальности: гордость вместо гордыни, совесть вместо сознательности, правда вместо истины и т. д. Именно это и имеют в виду западные авторы, говоря о русской ментальности: она часто ускользает за словом — русским полновесным словом — и потому для них кажется загадочно неуловимой. Может быть, потому, что западный интеллектуал не владеет диалектикой или просто не умеет за словом видеть суть дела.
Вопросы для обсуждения:
1. Как выстраиваются современные языки по степеням обобщенности логических схем, представленных в них? По каким признакам и особенностям?
2. Как преобразуется семантический треугольник?
3. Опишите различия между реалистским, номиналистским и концептуальным восприятием мира в европейских языках.
4. В каких категориях разных европейских языков наиболее ярко представлены особенности национальной ментальности?
Темы для рефератов:
1. Слова-дублеты, отображающие особенности русской ментальности (правда-истина, свобода-воля, гордость-гордыня и пр.).
2. Синкретизм древнего мышления.
Литература и примечания:
1. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. — М., 1955. — С. 43 и 27, 392; ниже цитаты: С. 394, 317, 378, 217, 326, 389, 391, 392, 380, 396.
2. Бердяев Н. А. Философия неравенства // Русское зарубежье. — Л., 1991. — С. 64.
3. Биллингтон Дж. X. Икона и топор. — М., 2001. — С. 13.
4. Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. — М., 1954. — Т. 3. — С. 314.
5. Де Кюстин А. Николаевская Россия. — М., 1990. — С. 94.
6. Есперсен О. Философия грамматики. — М., 1958. — С. 81 и 87.
7. Ильин И. А. Собрание сочинений. — М., 1997. — Т. 6, кн. 2. — С. 373.
8. Карсавин Л. П. Культура Средних веков. — Прага, 1918. — С. 115.
9. Колесов В. В. Русская ментальность на фоне западноевропейской // Образ мира в зеркале языка : сб. науч. ст. / отв. соред. В. В. Колесов, М. В. Пименова, В. И. Теркулов. — М.: Флинта: Наука, 2011. — 567 с. — С. 5-16. (Серия «Концептуальный и лингвальный миры». Вып. 1).
10. Коялович М. О. История русского самосознания по литературным памятникам и научным источникам. — Минск, 1997. — С. 163.
11. Круглов В. М. Имена чувств в русском языке XVIII века. — СПб., 1998. — С. 88.
12. Моисеев Н. Н. Судьба цивилизации: путь разума. — М., 2000. — С. 408.
13. Оруэлл Дж. Эссе-статьи. — М., 1992. — Т. 2. — С. 223.
14. По тропам науки. — М., 1962. — С. 146.
15. Пришвин М. М. Собрание сочинений. — М., 1986. — Т. 8. — С. 559.
16. Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития. — М., 1990. — С. 175 и 174.
17. Розанов В. В. Сочинения. — М., 1990. — С. 333.
18. Соловьев В. С. Сочинения : в 2 т. — М., 1988. — Т. 1. — С. 113. — Т.2. — С. 696.
19. Соловьев В. С. Сочинения. — М., 1990. — Т. 5. — С. 7-8, 39, 91-92.
20. Толстой Л. Н. Война и мир. — Т. III. — Кн. 1. — Глава 10.
21. Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. — М., 1913. — Т. 1. — С. 70.
22. Фуллье А. Темперамент и характер. — М., 1896. — С. 124, 112, 122.
23. Хомяков А. С. О старом и новом. — М., 1988. — С. 354.
24. Шубарт В. Европа и душа Востока. — М., 2000. — С. 210, 241, 245 и 249.
1.2. Источники древнерусской культуры и истоки русской ментальности
Современную Россию мы знаем — старую надобно угадать.
Основным источником в изучении истории языка ли, литературы или идей является письменный текст, счастливо сохранившийся до наших дней. Достоверность источника, его содержательность имеют первостепенное значение при оценке тех терминов и суждений, на основе которых мы и восстанавливаем малоизвестную историю русских идей. Прежде чем говорить о терминах и связанных с ними понятий, необходимо вглядеться в источники наших сведений о прошлом. Обсудим некоторые вопросы истории древнерусской литературы, которая еще не разграничивала свои тексты на художественные, научные или идеологически важные. Каждый текст мог содержать в себе и научные сведения, и развиваемые автором идеи, и обязательно был художественным в том смысле, какой придавался этому понятию в те времена.