енили во Вьетнаме в годы, когда он был колонией Франции, и в КНДР при Ким Ир Сене. Во Вьетнаме их заменили латиницей (сохранившейся и при независимости), а в КНДР — корейским фонетическим письмом.
Следующий этап — слоговой (силлабический), при котором знак передает звучание, а не слово. Однако на этом этапе знаки не всегда соответствуют тому, что мы привыкли называть звуками. В наибольшей степени такие письменности сохранились в Индии и сопредельных с ней странах, в Японии и обеих Кореях. В индийских письменностях простые знаки передают слоги, состоящие либо из одного гласного, либо из слога типа «согласный + гласный а»; если в слоге другой гласный, то знак видоизменяется, для передачи отсутствия гласного в конце слова используется особый значок. В японской кане выделяются не слоги в нашем понимании, а особые единицы: слог, состоящий из согласного и гласного (или одного гласного), пишется одним знаком каны, но вторые части дифтонгов и долгих гласных, а также немногочисленные в этом языке конечнослоговые согласные требуют отдельного знака. Именно эта единица (он, буквально «звук»), а не заимствованная позже из европейской науки фонема является главной звуковой единицей для японцев. И когда говорят, например, что японские стихи в жанре танка состоят из 31 слога, это неточно: там такое количество онов, а слогов в нашем понимании может быть меньше. В японской кане 46 «букв», то есть их больше, чем в кириллице или латинице, но ненамного. Надо учитывать значительные ограничения на состав слога в японском языке. Именно из-за сложившихся представлений о звуковых единицах в Японии с большим трудом осваивалась латинская письменность: от знакомства с ней до ее полноценного освоения прошло более столетия. Делить последовательность «согласный + гласный» на две части японцам всегда было трудно.
Наконец, дальнейшее развитие письма привело к появлению алфавитных письменностей. Промежуточным звеном стали консонантные системы письма, где обозначаются лишь согласные звуки — или долгие (но не краткие) гласные. Первой такой системой, которая считается первичной для всех алфавитов, было древнесемитское (финикийское) письмо, появившееся в восточном Средиземноморье во второй половине 2 тысячелетия до н. э. Семитские языки обладают особой чертой в своем строе: там корни состоят из согласных, между которыми вставляются гласные с грамматическим значением. В связи с этим консонантное письмо распространилось среди носителей семитских языков. До сих пор им пользуются для арабского языка, иврита и ряда других языков. Однако для иного по строю идиша были придуманы способы обозначения гласных, а для тюркских и иранских языков, где с распространением мусульманской культуры было принято арабское письмо, в начале ХХ в. предлагались реформированные письменности с обозначением гласных, которые, однако, были в СССР вытеснены латиницей, а затем кириллицей.
Первым письмом, где обозначались как согласные, так и долгие и краткие гласные, стало греческое, происшедшее из финикийского; оно сформировалось в VIII–VII вв. до н. э. От него произошли другие европейские алфавиты, в том числе латинский и кириллический. Эти письменности используют буквы, которые в качестве общего правила соответствуют фонемам, однако такое соответствие далеко не взаимно однозначно: в русской письменности последовательности из четырех фонем йул'а на письме соответствует графическое слово из трех букв (одна из которых к тому же прописная) Юля. Конечно, учение о фонеме было разработано значительно позже, чем сложились основные алфавитные письменности, но, как уже говорилось, «стихийные фонологи» учитывали свои интуитивные представления о лингвистически значимых свойствах звуков, а в ХХ в. происходило и научное конструирование алфавитов на основе фонологических концепций.
Отмечу, кстати, что и кириллическая, и латинская письменности являются, как и, например, японская и в меньшей степени китайская, смешанными иероглифо-фонетическими. Языков, совсем не пользующихся иероглифами, видимо, не бывает. Мы постоянно пользуемся иероглифами, то есть знаками, используемыми по значению, а не звучанию (в большинстве, но не на 100 % одинаковыми для кириллицы и латиницы), например: 4, %, + (см. верхний ряд клавиатуры компьютера, состоящий из иероглифов и знаков препинания). Даже такое, казалось бы, экзотическое для нас, но широко используемое в Японии подписывание сбоку или сверху иероглифа его прочтения, когда оно, возможно, не всем известно, может встретиться и у нас. Мне пришлось видеть в Москве надпись у входа в поликлинику во время эпидемии гриппа, где людей с повышенной температурой просили проходить через отдельную дверь. Там к иероглифу, состоящему из латинской буквы t с кружком вверху справа — t°, было приписано его чтение: температурой.
Определенную связь с типом письма имеет и роль, которую письмо играло и играет в разных культурах. Особенно это относится к культурам Дальнего Востока. В Китае сложность иероглифов требовала обращать на них особое внимание. Кроме того, звуковые различия между так называемыми китайскими диалектами настолько велики, что их носители не понимают друг друга. Но в пределах всего Китая имелись единая письменность и основанный на ней язык культуры — вэньянь. Затем его место занял новый язык — путунхуа; однако и он долгое время распространялся в основном в иероглифическом виде. Мне еще в 1993 г. приходилось наблюдать в Гонконге, как высокообразованные, но умевшие говорить лишь по-пекински российские китаисты не могли разговаривать с местным населением, поскольку там распространен иной диалект. Зато читать им было несложно. Лишь после образования в 1949 г. КНР началось активное распространение через школу, радио и телевидение пекинского произношения. Отчасти та же ситуация была и в Японии: хотя там фонетическое письмо играет более значимую роль, звуковые различия диалектов и там велики.
Такая роль иероглифов требовала их исследования, и, как уже упоминалось, китайская лингвистическая традиция была с самого начала связана с изучением письма. Иероглифика вызывала особое почтение и ощущение ее эстетической значимости как в Китае, так и в Японии, Корее и Вьетнаме. Искусство каллиграфии играет заметную роль в дальневосточных культурах. Не так давно видный японский социолингвист Т. Сибата (1918–2007) писал: в Европе слово — прежде всего, нечто произнесенное, но для японца оно в первую очередь осознается как нечто написанное. И эти представления воспитываются у японцев с детства. Специалисты отмечают, что японские дети лучше и быстрее воспринимают визуальный компонент телевидения, а их американские сверстники более ориентируются на вербальный компонент и плохо реагируют на передачи без звука. При этом надо учитывать, что в визуальный компонент входит не только внеязыковое изображение, но также письменные тексты, роль которых на японском телевидении из-за иероглифики значительнее, чем в других странах. И иностранные наблюдатели замечают, что японцы, припоминая какое-нибудь слово, пишут пальцами в воздухе соответствующий иероглиф и лишь после этого произносят не столько слово, сколько его чтение.
Противоположная ситуация, как выше уже отмечалось, сложилась в индийской культуре, где даже лингвистические труды создавались и передавались устно. Европа находилась где-то посередине. С одной стороны, грамотным в обычном смысле, но далеким от лингвистики человеком письменная речь воспринимается как более важная по сравнению с устной. Как отмечала первая у нас женщина — профессор общего языкознания Розалия Осиповна Шор (1894–1939), для таких людей «основной единицей речи обычно представляется графическое слово». Звуки постоянно воспринимаются через буквы, хотя их соотношение, как уже сказано, далеко не однозначно. Вот пример: в газетном интервью актриса рассказывает, как ей пришлось по роли произносить слова по-испански, но, выйдя на сцену, она все забыла. Но «к счастью, память в последний момент включилась, и текст я произнесла, перепутав только одну букву». Ясно, что она перепутала не буквы, а звуки, но она представила себе письменный текст на неизвестном ей языке, по которому учила роль. Звуки и буквы постоянно смешивали и лингвисты, даже Гумбольдт; окончательно их разграничили в европейской науке лишь во второй половине XIX в.
С другой стороны, собственно изучение графики в отличие от изучения фонетики не играло в европейской традиции большой роли. Видимо, причиной послужила относительная простота фонетического письма (в начале книги я упоминал, что в античном мире обучение грамоте считалось ремеслом). А престиж, которым до того всё же пользовалось письмо, резко упал в эпоху романтизма, в первой половине XIX в. Тогда распространилось представление, согласно которому настоящее бытие язык имеет только в устной форме, поскольку устную речь используют все, а письменную — только сравнительно узкий круг образованных людей. Письмо стали считать «искусственной» формой, ограниченной в своем функционировании. Такое представление, появившееся в период, когда в Европе было еще много неграмотных, сохранялось и тогда, когда грамотность стала всеобщей. По-видимому, отсюда происходит смешение двух разных противопоставлений в языке: устного письменного и разговорного книжного, о чём дальше пойдет речь. С этим было связано и другое мнение: письменность — лишь вспомогательная перекодировка устной речи, практически необходимая, но не играющая самостоятельной роли. Так, как мы видели, считал в начале ХХ в. и Ф. де Соссюр. Лингвисты приравнивали письмо к другим, действительно вспомогательным системам коммуникации вроде сигнализации флажками и телеграфной азбуки Морзе, считая, что язык при разных способах реализации (как иногда это называют лингвисты, в разных манифестациях) остается тем же самым. Так вслед за Соссюром считали в большинстве своем и структуралисты.
При этом многое не учитывалось, хотя, безусловно, в разных языках соотношение устного и письменного вариантов языка может быть различным. Значительнее всего оно в языках с иероглифической письменностью. Рассказывают о таком случае. 15 августа 1945 г., когда император Хирохито выступил по радио (впервые в истории страны) с заявлением о капитуляции, многие слушатели его не поняли, а некоторые даже решили, что он объявляет о победе в войне. Дело было, прежде всего, в том, что в японском языке, особенно среди многочисленных заимствований из китайского языка, весьма распространена омонимия, снимаемая на письме благодаря иероглифам, но неустранимая в устной речи. Когда в Японии в 1920-е гг. появилось радио, первоначально в радиопередачах просто читали уже написанные тексты, например статьи из газет, которые отличались сильно выраженной книжностью с громадным количеством китаизмов, и статьи эти невозможно было адекватно воспринять на слух. А император читал именно письменный текст.