При изменении нормы любого языка сознательно усваиваемые меры играют значительную роль, что хорошо видно на примере орфографических реформ. Но в то же время и литературные языки в чем-то развиваются стихийно и бессознательно, хотя ввиду существования нормы это происходит внутри определенных рамок. Новые слова, особенно в культурной сфере, очень часто изобретаются сознательно, а их авторы бывают известны. Однако одни из этих слов приживаются в языке, другие — нет. Например, в середине ХХ в. Александр Иванович Смирницкий (1903–1954) ввел в русскую грамматическую терминологию два изобретенных им слова: словоформа и типоформа, из которых первое стало общеизвестным среди лингвистов, а второе никем, кроме самого Смирницкого, не употреблялось. Даже эсперанто — не «искусственный язык», каким его многие по инерции считают: он уже более столетия развивается независимо от сознательных устремлений его нормализаторов.
Тем не менее литературная норма влияет на развитие языков, обычно замедляя его. В конце 1920-х гг. Поливанов, отмечая, что русский литературный язык пока что не так уж сильно изменился по сравнению с дореволюционным временем, предсказывал его более существенные изменения «через два-три поколения». Он исходил из того, что «социальный субстрат» носителей этого языка после 1917 г. начал значительно расширяться за счет двух источников: людей, ранее владевших лишь русскими диалектами или просторечием, и носителей иных языков СССР. В таких случаях, как показывала история многих языков, прежние языки или диалекты оказывают значительное влияние на осваиваемый язык. Но теперь очевидно, что прогноз не оправдался: русский литературный язык за весь ХХ в. мало изменился (исключая часть лексики, всегда наиболее легко меняющейся в языке), несмотря на все социальные изменения. Это хорошо показано в книге Михаила Викторовича Панова «История русского литературного произношения». Литературные нормы русского языка были сформированы еще в XIX в., но оказались очень устойчивыми. Они могли временно расшатываться в революционные эпохи (что происходило и после 1917 г., и после 1991 г.), но затем наступала стабилизация.
И еще одна проблема, к которой пока что трудно подступиться: происхождение языка. Все реконструкции, получаемые компаративистами, основаны на предположении о том, что реконструируемые языки принципиально не отличаются по своим свойствам от реально зафиксированных языков. Ни одна реконструкция, основанная на сравнительно-историческом методе, не может ничего предложить для решения проблемы происхождения языка, хотя еще Бопп надеялся на это. Эта проблема, очень волновавшая многих в XVIII–XIX вв., потом стала вообще отвергаться и считаться ненаучной, поскольку нет никакого эмпирического материала для ее решения. Тем не менее она не может быть снята с повестки дня. Хотя в ХХ в. ей занимались меньше, чем в два предыдущих века, но в конце этого столетия она вновь стала достаточно популярной. Выше уже указывалось, какое значительное место занимает эта проблема в концепции Хомского.
Однако прямых данных о том, как появился язык, не прибавилось, и специалисты по происхождению языка могут использовать лишь косвенные данные. Если отвлечься от не подкрепленных фактами прозрений, то можно выделить четыре априорно возможных стратегии. Во-первых, это ретроспективное движение от более поздних состояний языка; как указывал Мейе, от этой идеи серьезные языковеды отказались уже к 1870-м гг. Во-вторых, это поиски сохранившихся реликтов времени появления языка: частей скелета и первобытных орудий. Однако мягкие ткани, к которым относится активный голосовой аппарат, не сохраняются, а судить об эволюции этого аппарата по черепам невозможно; трудно связать с появлением языка и находки орудий. В-третьих, это сопоставление человеческих языков с языками различных животных, в первую очередь обезьян; в последние десятилетия оно ведется очень активно. Поскольку из-за иного строения гортани человекообразных обезьян нельзя научить звуковой речи, с ними научились говорить на языке глухонемых. Однако изучается общение обезьян с людьми, разумеется владеющими языком, что нарушает чистоту эксперимента. Кроме того, выяснилось, что при этом общении обнаруживается порог, примерно соответствующий уровню двухлетнего ребенка, выше которого животное продвинуться не может. В-четвертых, это те или иные аналоги — чаще всего с детской речью и образованием пиджинов. Однако аналогия — неполна: носители пиджинов уже владеют некоторыми языковыми системами, а дети находятся в среде, уже пользующейся языком. Тем не менее разные гипотезы продолжают строить. Но на сегодняшний день убедительной реконструкции происхождения языка не предложено. Это — одна из проблем, перешедших в XXI в., и пока трудно сказать, когда она будет каким-либо образом решена.
Наконец, еще одна проблема, связанная с историческим языкознанием, но относящаяся к сферам, лежащим в иной плоскости. Сравнительно-исторический метод очень сложен, и неспециалисты редко могут оценить и проверить систему доказательств в лингвистической компаративистике. Но получаемые здесь результаты понятны каждому и связаны с проблемами, волнующими многих, даже если речь идет о далеком прошлом. Какие языки родственны нашему языку, а какие нет? Кто раньше поселился на той или иной территории — носители нашего языка или те, с кем мы сейчас в конфликте? При этом за пределами науки постоянно смешиваются родство языков и родство народов, хотя они могут не соответствовать друг другу. К тому же в этой сфере, помимо научных исследований, много дилетантских и зачастую тенденциозных сочинений, которые неспециалисту не всегда легко разграничить. Те или иные научные выводы могут влиять на поведение того или иного этноса. Не только врачу, но и языковеду следует не забывать о принципе: «Не навреди!»
13Функции языка
Теперь посмотрим, как лингвисты изучают важнейший и самый сложный вопрос: «Как функционирует язык?» Мы уже говорили, что на этот счет существует немало гипотез и теоретических рассуждений, но разработанных методов работы с материалом пока недостаточно.
Первый вопрос, который надо здесь рассмотреть, уже давно поднимавшийся, состоит в том, для чего человеку нужен язык. Как сказано в «Тезисах Пражского лингвистического кружка» (1929), «являясь продуктом человеческой деятельности, язык вместе с тем имеет целевую направленность…. Язык есть система средств выражения, служащая какой-то определенной цели».
Какая из этих целей главная? Большинство ученых XIX и XX вв. считали, что язык прежде всего является средством общения между людьми. В этом случае говорят о коммуникативной функции языка. Например, в «Тезисах» главным в языке признавалось «социальное назначение (связь с другими)». Об этом же говорилось и в упоминавшейся выше книге «Марксизм и философия языка», появившейся в том же 1929 г.
Иную точку зрения чуть позже (1933) высказал Эдвард Сепир, занимавшийся не только типологией, но и функционированием языка. Этот выдающийся ученый, использовавший структурные методы для описания языков (он был видным исследователем индейских языков Северной Америки), постоянно спорил со слишком узким подходом структуралистов. Не отрицая, разумеется, важности коммуникативной функции языка, он выдвигал на первый план другую функцию, названную им символической (теперь ее чаще называют когнитивной, то есть познавательной). Он писал: «Язык в основе своей есть система фонетических символов для выражения поддающихся передаче мыслей и чувств…. Язык воспринимается как совершенная символическая система, использующая абсолютно однородные средства для обозначения любых объектов и передачи любых значений, на которые способна данная культура, независимо от того, реализуются ли эти средства в форме реальных сообщений или же в форме такого идеального субститута сообщения, как мышление. Содержание всякой культуры может быть выражено с помощью ее языка…. Изначально язык является звуковой реализацией тенденции рассматривать языковые явления символически…, именно это средство сделало его удобным средством коммуникации».
Итак, язык прежде всего — средство приобретения и закрепления опыта людей, человеческого познания мира. Как указывал еще Гумбольдт, «язык есть орган, образующий мысль». Но он же подчеркивал и то, что «человек понимает себя только тогда, когда на опыте убедится, что его слова понятны также и другим людям». То есть символическая функция неотделима от коммуникативной. При этом надо учитывать и непосредственное общение людей (диалог в обычном смысле), и обращение к более широкому кругу людей, включая последующие поколения. Сепир особо отмечал функцию языка, связанную с хранением и накоплением культуры. Обращение к опыту предшествующих поколений может в некоторых культурах происходить и в звуковой форме (вспомним устную передачу грамматики Панини в течение многих веков), но, разумеется, наилучшим способом хранения и накопления культуры является письменность (в ХХ в. с ней впервые начали конкурировать визуальные способы передачи информации).
Сепир обращал внимание и на другие функции языка: «Язык — мощный фактор социализации, может быть, самый мощный из существующих». В частности, язык — «символ социальной солидарности»: «Он говорит, как мы» равнозначно утверждению «Он один из наших». Сепир отмечал, что роль языка двойственна: «Несмотря на то, что язык действует как социализующая и унифицирующая сила, он в то же время является наиболее мощным и единственно известным фактором развития индивидуальности». Личность всегда в той или иной мере выражается в индивидуальных языковых особенностях, этим вопросом также занимался Сепир.
Функция, отмеченная Сепиром и позже названная Якобсоном фатической, направлена, как указывал Сепир, на «установление социального контакта между членами временно образуемой группы, например, во время приема гостей. Важно не столько то, что при этом говорится, сколько то, что вообще ведется разговор». Так называемая светская беседа — типичный пример реализации именно этой функции почти в чистом виде. Говорящий показывает свое дружелюбное отношение к собеседникам, а предмет разговора (здоровье, погода и пр.) существенной роли не играет; обычно в обществе существуют определенные шаблоны такой беседы. Разумеется, с помощью языка можно проявить недружелюбное отношение к собеседникам и сигнализировать о желании прекратить разговор.