1925
«Как крючник с грузом на плечах…»
Как крючник с грузом на плечах,
Дошёл до пыльной Испагани.
Мне испаганских улиц прах
Милей, чем пудры в Тегеране.
Окружены толпой друзей,
Мы наслаждаемся прохладой
И вереницу жарких дней
В тени проводим за оградой.
Здесь есть и вина и арак,
Мастика носится в кармане,
И вкусный подают коньяк
В резном серебряном стакане.
Здесь для востоковеда рай,
Нет только Чайкина с Ахмедом,
Рыдай же, Юрий Марр, рыдай,
Ты не заменишь их обедом.
<1925 Исфахан>
Гимн Захара, чёрного пса, проживавшего у меня в Исфахане и отличавшегося прожорливостью
Еда Еда
О пища
Пищи хлеб, входя в мой рот!
Хлеб, Кость, сало
Нечистоты, только бы в рот впихнуть!
Избей меня, но дай есть.
О, если бы пятую ногу!
Быстро пищу пропихивать
Через горло
Всё что есть в себя вколотить
и лежать,
Чтобы не рвало
Я был бы счастлив.
Захар. Исф., зима 1925/26 <октябрь 1925?>
Грузия. Годы лечения1927–1935
Некоей красавице, принёсшей цветы
Вчера цветы мне принесла
В палату незнакомка.
Уже на землю ночь легла,
Лягушки пели громко.
Я в жизни лучшие года
Пространствовал без цели.
Таких не видел никогда
Пленительных камелий.
Кто мне принёс их? Кто она?
Вопросом мучил ум я.
Цветы поставил у окна
И ночь не спал в раздумье.
<Декабрь 1927>
Сатира на судьбу и человечество(подражание Яг’ма)
Небо – блядь и люди – бляди,
Слева блядь и справа блядь,
Блядь – судьба, законы – бляди,
Даже сам я, право, блядь.
<20.II.1928>
«Я эту вещь прочёл и вспомнил с удивлением…»
Я эту вещь прочёл и вспомнил с удивлением,
Что, несмотря на всё, и я когда-то жил,
И грудь моя могла дышать без напряженья,
И кровь текла легко по лабиринтам жил.
Я тоже дни бросал и ночи, не считая,
И ветер их, крутя, взметал, чтоб вдаль умчать.
Но всё прошло, и вот гляжу и понимаю,
Что ветра больше нет и нечего бросать.
Когда последний час пробьёт и в вечность канет,
В тиши ночной под вопли петухов,
То знаю уж теперь, что он меня застанет
Без маски и среди лекарств, а не духов.
<21.II.1928>
Ода
Косить ресницей камыши,
Дробить десницей голыши,
Зубами скалы разгрызать,
Руками горы повергать,
Лежать у вымени тигрицы
Или к сосцам свирепой львицы
Прильнуть, гоня голодных львят,
Сосать из зуба кобры яд,
Шутить со скорпионьим жалом,
Играть с отравленным кинжалом,
Лобзать в уста шипящих змей,
Прижать врага к груди своей,
Класть руку крокодилу в пасть,
С вершин Эльбруса в бездну пасть,
Тонуть и зреть, как недруг силой
Твоею обладает милой,
Босому, жаждою томиму,
И зноем солнечным палиму,
Не зная точного пути,
В пустыне в августе идти, —
Всё легче, чем с тобой в разлуке
Переживать иные муки,
В тоске томиться и страдать
И от тебя известий ждать.
Но образумится судьба,
И Чайкин наградит раба —
Пришлёт мне длинных три письма
И тем возрадует весьма.
<1.III.1928>
«Здесь прекрасная погода…»
Здесь прекрасная погода
Дождик лупит все полгода
Подгнивают деревца
Ламца дрица гоп ца ца
Раньше был здесь санаторий
А теперь умираторий
Люди дохнут без конца
Ламца дрица ца ца
Кто сюда приедет новый
Месяц прыгает здоровый
С выражением лица
Ламца дрица ца ца
Погуляет, ляжет в номер
Через сутки, слышишь, помер
Ночью тащат мертвеца
Ламца дрица ца ца.
<16.III.1928>
Cumesica
(Написано по распоряжению С.М., только что прочитавшей книгу «Необыкновенный Доктор» и находившей, что мне вредно писать стихи о гробах и покойниках)
Как жаворонки высоко Остановились и запели
Я пью кобылье молоко Сплю в гамаке как в колыбели
Вернулась молодость моя И с каждым днём крепчают силы
А ведь сюда приехал я Больной расстроенный и хилый
Меня врачи вогнали в гроб И чтоб не ожил невзначай я
Они костыль мне вбили в лоб Но… пью кумыс и оживаю
Степей простор необозрим Так нежно кобылицы вымя
Полгода был полуживым А ныне числюсь меж живыми.
Гульрипш
Весна 1928 г.
(Люблю весну)
Когда наступает весна
Проходит зима
Всё обновляется: это тебе не осень
«Выйду за город…»
Выйду за город
Пойду по деревням и весям
Там и сям
Стоят трактиры
В трактире
Сыграю я на лире
И запою
Пока червонец есть
Ставь бородач
Бутылку за бутылкой
Блевотиной попутчика я смою
Свои грехи
<Весна 1928?>
«Близок, близок час расплаты…»
Близок, близок час расплаты.
Горек, горек казни миг.
Вспомни, жизнь свою, проклятый,
Вспомни мерзость дней своих.
Страшно с жизнью расставаться,
Но страшней за гробом путь.
Пусто, тёмно, нет желаний,
Не с кем, негде отдохнуть.
Эй, плати скорей по счёту,
Не задерживай других.
Нагрешился ты в охоту,
Горек будет жизни миг.
Тифлис 1928 – май
«Не знаю, как понять судьбы моей причуды…»
«Продай юбку с полосами
Купи брюки с волосами»
Не знаю, как понять судьбы моей причуды,
Я всё рыжею с каждым днём,
Я принимаю цвет посуды,
Слегка испорченной огнём.
Боюсь, за склонность к рыжим дамам
Судьба в весьма недолгий срок
Вдобавок к пережитым драмам
Мне поднесёт ещё урок.
И мой доселе тёмный волос
Напомнит цветом спелый колос.
Надену брюки я в полоску
И от тоски нарежусь в доску.
Забыв о прежних увлеченьях,
Блондином стану светлым, русым
И буду чувствовать влеченье
К брюнеткам жгучим с тёмным усом.
<22 мая 1928>
Сатира
О, небо! Жуткое кольцо.
Не разгляжу твоё лицо.
Ты ж день и ночь вертишься
И на меня глядишься.
Как тяжела небес рука
Без наковальни, молотка.
Мне за ударом шлёт удар,
Чтоб от удара стал я стар.
Чтоб я постиг небес вращенье
И задрожал от отвращенья,
Чтоб наблюдал теченье вод
И времени познал я ход.
Небес коварное кольцо
Безмолвно смотрит мне в лицо.
Холодное к моим невзгодам
Идёт всё тем же мерным ходом.
<30 мая 1928
Абастуман>
Гад и роза(басня)
Однажды сам себе не рад
Жил некий гад.
Влюбился в розу
И принял позу
Необычайной красоты.
И вот с небесной высоты
Светила им залюбовались,
В саду цветы заволновались,
Но роза
Погибла от мороза.
Мораль сей басни такова:
Мороз не пощадит и льва.
Тем более мороз
Губителен для роз.
31 мая 1928. Абастуман
Заклинание
Кашляй, кашляй, старый дьявол,
Кашляй грудью, кашляй ртом,
Чтоб в плевательнице плавал
Красный сок и сгусток в нём.
Кашель Ваш ли? Не продашь ли?
Против кашля чем помочь?
Вой, реви, рыгай и кашляй
День и ночь. День и ночь.
Грудь пусть рвётся наизнанку,
Гноем харкай, кровью блюй.
Завалившись на лежанку,
Задыхайся, кашляй, плюй.
Не от Саш ли, не от Маш ли,
Не от Даш ли Ваш недуг?
Ничего, товарищ, кашляй,
Кашляй дни и ночи, друг.
<1.VI.1928>
Баллада о родовитом и славном бароне Письке
Зашумели древес главы́,
Раздался вопль совы,
Почернело небес лицо,
Саламандра снесла яйцо.
Перед стаей гладных ворон
Восседает Писька барон.
Своего и чужого не разбирая,
Потерял, растратил, на чай раздал,
Ничего не осталось. В кармане
Даже во́ши нет на аркане.
И смущённый, глядя на стаю ворон,
Размышляет Писька барон.
Ему ум говорит: «Барон Писька,
Честь свою спасти торопись-ка,
Не забудь какого ты рода!
Должен быть образцом для народа!»
Взирая скорбно на ворон,
Сидит и думает Писька барон.
Ему сердце твердит: «Барон! Барон!
Если ты погибнешь, какой урон.
Рядам полка Дон-Жуанова,
Придётся собирать его заново».
Вспоминая дам, глядит на ворон
И вздыхает Писька барон.
Ночь проходит. В предутреннем мраке
Можно видеть, как в чёрном фраке,
По дороге из леса в поле,
Напрягая свою волю,
Под взлетевшей стаей ворон
Уходит Писька барон.
Абастуман 4/VI/1928
«Будем пить. Будем пить…»
«И пить будем, и гулять будем,
А смерть придёт, помирать будем»
Будем пить. Будем пить.
Будем выть и морды бить.
Развлекаться зеркалами,
Просыпаться под столами.
Из бутылки льётся свет.
Выпей, братец, смерти нет.
Чем возиться с мертвецами,
Закуси-ка огурцами.
Пей вино большим стаканом
И умрёшь мертвецки пьяным.
Не стесняйся, дуй вино.
Смерть надуешь заодно.
Медицина вся не вздор ли?
Перестань скулить о горле.
Нам не лёгким водку пить.
И с каверной можно жить.
<4 июня 1928>
«Проходит улица…»
Проходит улица
В чужом воротничке
Осёл глядит печально
Двери, окна, мосты и
Столб
Вдруг стали голосовать
Все вывески переменились
Проходят мимо
Я жду
Ищу
Где тот товарищ
С лицом пова́ренным?
Где женщина в коричневом платочке
С прорехой на чулке
В туфля́х?
Не вижу
Мимо прошёл Навтлуг
И вышло:
«Все на своих местах
А место моё
Пустое»
И строго к прохожим обратясь
Своим обычным голосом сказал:
«Остановитесь
Я потерялся».
<Начало июня 1928>
Басня о Чиже, о Брандмейстере, его знакомом, и об оного родителе
У одного Чижа в Москве
Брандмейстер был знакомый.
Он шил изрядно по канве
И песни пел с истомой.
Его отец, купец, скопец,
Свеж, как чернец иль огурец,
Был немец, молодец, подлец
И спец по выделке колец.
А Чиж знакомством дорожил
И не тужил.
Он приобрёл большие средства.
И внукам подарил наследство.
МОРАЛЬ
Фортуны милость, Вам скажу,
Достаться может и чижу.
<Начало июня 1928>
Повесть о том, как герцог Хуська с кастеляншей Федоськой беседовал и шик разводил
Раз как-то герцог Хуська
Кричал Федоське: «Ку́сь-ка,
Ан на́кось вы́куси, Куси́,
Да фиги с маслом попроси».
________И в кукише таится шик,
Коль ты в секрет его проник.
<Начало июня 1928>
Песнь о корной сырке
О сырка ко́рная! Кори́м
Корицу под корнями.
Пусть отсыреет старый Рим
Построим новый сами.
Сухая сы́рка! Сыр сырей
Сурового Сергея.
Царя царей без волдырей
Украсят серьги грея.
О Сы́рки сыр! Сырей сыра́
Трясётся рысью Сара.
Корней корявый, как кора,
Корит за сыр гусара.
<8.VI.1928>
Подражание Хайяму
Мы платом святости кувшин вина покрыли,
Мы прахом кабака лицо своё омыли,
Быть может, там под стойками, в пыли
Обрящем жизнь, что в школах загубили.
10. VI.1928
Абастуман
Чёрный соловей
Я был в лесу, где дуб растёт
…………………………………
Там на дубу, среди ветвей
Уселся чёрный Соловей.
Он мечет молнии из глаз,
Его громоподобен глас.
Ужасен рык, безмерен рост,
На лбу рога, где надо хвост.
Рассудком злобен, нравом дик,
Он кажет людям чёрный лик.
Абастуман 28/VI/28
Опыт технического упражнения на тяжёлую двойную или, вернее, с редифом рифму в подражание эпическому стиху персскомуОтрывок. Набросок
Рёв трубы грозе подобен Воют стрелы Гавэдум там
От дождя клинков по шлемам Многих громов слышен шум там
Стон и вопли недобитых У мужей туманят ум там
И в болотах вязкой крови Тонут клочья лишних дум там
Чрез заслон железной пыли Даже солнца луч угрюм там
Острой яростью пылая Пехлеваны злее пум там
Если двое там сцепились То не жить обоим двум там
Хоть по черепу чеканом Бьют не целясь, наобум там
Июнь – июль 1928 Абастуман
Кот под дубомБасня
Однажды некий философ,
Не тратя лишних слов,
На дубе поселился
И очень веселился.
Под этот дуб являлся кот.
Придёт, мяукнет, сядет, ждёт,
Что с дуба бросят пищу.
И пищу жрал котище.
Стал толстый (раньше ж был худой).
И напихав живот едой,
От сытости рыгая
И пищу извергая,
Ворчал, сменяя рыгом вздох:
«Ах, если б этот парень сдох!»
________Вот о коте что узнаём!
В кормильце видит он своём
Не цель любви до гроба,
А лишь объект для злобы.
<Июль – август 1928>
«Куда не взглянешь, вправо или влево…»
Куда не взглянешь, вправо или влево,
Во всём сквозит одна несправедливость.
В горах она, в лесах она и в море,
С поверхности до дна несправедливость.
На судне мы. Неумолимый кормчий
Упорно гнёт ход на несправедливость.
Ветер и прах, огонь и воды
И эфир. Все силы природы,
Наполненные живым укором,
Вопиют космическим хором:
Несправедливость Несправедливость
Осёл, получивший удар по заду,
Крот, убитый за взрытую гряду,
Собака с укоризненным взором
Возглашают животным хором:
Несправедливость Несправедливость
Судья на судилище грядущий,
Истца за собой ведущий,
И преступник, смущённый приговором,
Приплясывая, подпевают хором:
Несправедливость Несправедливость
Рабочий и работодатель
Обыватель, законодатель,
Ограбленный под ручку с вором,
Напевают вполголоса хором:
Несправедливость Несправедливость
<Июль – август 1928>
«Я к гибели иду. И так и эдак…»
Я к гибели иду. И так и эдак
Все три пути мне смерть сулят.
Что вывернуть мне напоследок,
Когда возврата нет назад.
12/VIII/1928
<Абастуман>
Стих в прозе
Когда умру, уничтожьте меня,
Как хотите. Только чтобы
Не заметили меня ангелы.
Чтобы не таскали меня в рай,
Не заставили вкусить блаженство.
________Когда умру, прошу, меня сожгите,
Чтоб ангелы меня оставили в покое.
Когда умру, мой труп не хороните.
Когда умру, сожгите труп
И прах развейте.
Когда умру, сожгите труп.
Если я умру, прошу Вас, меня сожгите,
Чтобы ангелы меня не заметили случайно.
Прах мой развейте и растряси(те),
А то ещё возродят необычайно,
Потащат в рай, заставят вкусить блаженство.
Не хочу, мне спокойная смерть дороже.
(Если я умру, пожалуйста).
Когда умру, прошу, меня сожгите,
Чтобы не заметили меня ангелы.
1928
Лето
BеKа(басня)
Однажды некое BK
Попало в бронхи старика.
И развлекаясь и плодясь,
Такую завело там грязь,
Такую мерзость запустенья,
Что сам старик пришёл в смущенье.
Смутился
И к эскулапу обратился.
(Куда уйдёшь, коль здравьем слаб,
От эскулапа цепких лап?)
А старец кашляет прескверно.
Вот обнаружили каверну.
Старик горит. Бронхит, плеврит,
И он на кладбище зарыт.
* * *Гниёт, но злобствует BK:
Оно сгубило старика.
I.X.1928
Нравоучительная басня о рыбе, желавшей поесть икры
Жила в Каспийском море рыба
Вдруг говорит: «Поесть икры бы!»
Но в тот же миг рыбак младой
Её на брег извлёк удой.
________Подчас о счастье мы мечтаем
Да фигу с маслом получаем.
20. XI.28
Абастуман
Клоп и эскулап(басня)
Спать некий эскулап собрался,
А клоп на лоб ему забрался
И ну сосать!
Мешает эскулапу спать.
Проснулся тот и по лбу хлоп!
Раздавлен клоп.
________Так всяк бесславно исчезает,
Кто в лоб врага кусать дерзает.
<20.XI.28
Абастуман>
«Милый друг, я так наивен…»
Милый друг, я так наивен,
Так беспомощен в торговле,
Всё равно мне – девять гривен
Иль дешевле сон под кровлей.
Сколько стоит наша пища,
Сколько стоят наши платья,
Я не знаю. Сам я нищий,
Остальные люди – братья.
Если голоден – накормят,
Если холодно – оденут.
Деньги, вещи – только форма
Для удобства и для мены.
Так что вы не удивляйтесь,
Что я глуп и непрактичен.
Не кричите, не ругайтесь,
Я не зол, хоть неприличен.
<1928>
«Надену я чёрные брюки…»
Надену я чёрные брюки,
В монахи поступлю.
Возьму кадило в руки
И водки бутыль куплю.
Я выпью водки немного.
Таранью закушу
И в дальнюю дорогу
Собраться поспешу.
Подрясник и котомку
Закину на плечо,
Любил тебя, незнакомка,
Любил я горячо.
А пташечки над нами
Так жалобно поют.
Любил тебя годами,
Забуду в пять минут.
<1928>
Басня, взятая из живого быта, опровергающая или подвергающая сомнению научно-литературные утверждения знаменитого писателя Максима Горького
Рождённый ползать летать не может.
Из молодой URSS
Летел на Запад, на конгресс,
Чтобы попасть туда скорей,
По воздуху знаток червей
Читать доклад о червяках.
Он ящичек держал в руках
И на конгресс издалека
В нём вёз живого червяка.
________Ты видишь, это прочитав:
И Горький может быть неправ.
<1928?>
Абастуманское
От пищи к пище промежутки
Размерены. Пищит живот.
Стихи свои два раза в сутки
Я выделяю как мокроту.
<1928?>
«Одеваю платье монаха…»
Одеваю платье монаха
И в какой-нибудь момент
Превращаюсь с маху
В нетрудовой элемент.
Клобук сдвинут набок,
Дёгтем пахнет сапожная мазь.
Где найти такую бабу,
Чтоб не сразу мне отдалась?
<1928?>
Абастуманск<ая> идиллия
В одной из рощ давным-давно
Прохожим сложено г<овн>о.
Являя мощь небесных сил,
Его изрядно дождь мочил,
Потом свирепый Аквилон
Дул на него со всех сторон,
И солнце, выйдя из-за туч,
На кучу слало жгучий луч.
А в глубине того кака
На солнце нежилось BK.
Подсохла куча. Экскременты
Рассыпались на элементы.
И каждый элемент в тоске
Любовной говорил Бэке:
«Бэка моя! Бэкашка!
Лицо своё покажь-ка!»
________Что скажешь им, BK, в ответ,
Когда лица на месте нет?
Гнусна, мерзка и жалка
Ты, коховская палка.
<1928?>
«Взгляни, в дверях стоит Харон…»
Взгляни, в дверях стоит Харон.
Когда я буду сидеть и пить,
Мне Парки тихо подточат нить,
И вдруг на двери, из окон, со стен
Войдёт с могильщиками Харон,
Властитель грозный могильных ям.
Он пальцем покажет меня друзьям
И скажет: «Теперь его черёд.
Покутим, когда и он умрёт».
И под плоские шутки и грубый смех
Прекратится дней моих бег.
<Абастумани 1928?>
Мои похороныПодражание Терентьеву
Кав. Бэка Тэбэце́ Тэбэцэ
Тень костей
Идут по рубцам мостовой
Кохом съеденные лошади
В сторону каверну сверни ж
У солнца небывалый вертиж
А ветер подсказывает трагедию
Выписку из больничного листка
Кашляй и плюй моё Рождество
А я
Весь в кохах
Пропитанный мокротой
Утончённый и незаразимый
Несу заразу
Заражая
Вас
(откашливание, отхаркивание
с надрывом судороги, лёгкий свист)
Бэкаимы свистят.
1928–1929
Безрадостная смерть
На окне пустынном нет герани.
Дом на полый череп стал похож.
Никогда и ни в каком коране
Оправданья Смерти не найдёшь.
<1928–1929?>
О врачах
* * *Хоть и не лев, но к тропику Козерога стремился,
Хоть и не дева, но заболел раком.
Но немцу стихов не сказал, а спросил: «Что делать?»
Сказал: «Три вещи считаю для Вас необходимыми:
Много спать, много есть и платить деньги.
Три вещи считаю для Вас запретными:
Вино, табак и громкий разговор».
А чтобы себе я это выполнял, то деньги взял,
Сказав: «Твои деньги мне,
Жизнь твоя тебе».
* * *Врачи способны на ложь и враки
И убеждают на ложе о раке,
Стремясь к червонцу, одеты во фраки.
Врачи способны на ложь и враки,
Они бесстыдны и убеждают
Больного даже на ложе в раке.
<1928–1929?>
Сухие кошки
Сырая мгла над городом нависла.
Туманный дымный вздох носился над землёй,
С Давидовской горы рассеянно и кисло
Глядела цепь недвижных фонарей.
Как скользки у прохожих лица.
Усталый мрачен тротуар.
И дворник яростно косится
На лица проходящих пар.
Сгустилась тьма, я выглянул в окошко.
Казалось, сотни рук тянулись от небес,
Чтоб задушить. А там, навеселе немножко
Шёл продавец, разряженный как бес.
На голове в мешках в берестяном лукошке
Лежали грудами сухие кошки.
2. I.1929
Состояние моего здоровья
Я чувствую себя великолепно:
Слегка оглох, немного слепну,
Но вообще держусь на ять,
Мне больше нечего терять.
Хромаю я. Утратил голос.
Мокроты гнойной полон рот.
Я стал лысеть. Последний волос
На днях, должно быть, упадёт.
Желудок мой не варит пищи
С тех пор, как я разбогател.
Я счастлив был, когда был нищий
И постоянно есть хотел.
Мой мозг изъеден злобным Кохом,
Их в нём несметное число.
И от тоски курчавым мохом
Моё сиденье поросло.
Вино уже не помогает,
Коньяк меня не веселит.
Друзья, так всякий погибает,
Кто мерзостью BK налит.
Абастуман III 31 1929
«Когда умру, меня не похоронят…»
Когда умру, меня не похоронят,
Мой труп не оросит друзей слеза,
Лишь филин жалобно застонет
Да ворон выклюет глаза.
Мне жаль себя, вкусив так мало мёда,
Когда б не умер я, умру я молодым.
Вот так всегда, бездушная природа,
Ты пламень обращаешь в дым.
Но если я умру в Абастумани,
Не услыхав обещанных стихов.
Так Вы не торопитесь, Маня:
Я и в могиле ждать готов.
<26 апреля 1929>
Дикий Ангел
Ладаном пахла земли ладонь.
Дано ль мне тот вновь услышать запах,
Ощутить солнца живительный огонь,
Чужеземцев увидеть в странных шляпах.
Зеленел лужайки неровный круг,
Деревья, казалось, имели лица.
Вдыхая цветов ароматный дух,
Я к ручью подошёл напиться.
Напившись, случайно наверх взглянул,
Там, спеша меж другими пернатыми,
Дикий Ангел в далёкую летел страну
В рваных брюках с большими заплатами.
<Декабрь 1929>
Пернатый Кот
«Любви все возрасты покорны», —
Так Гремин, кажется, сказал.
Он понимал людей бесспорно,
Зато котов совсем не знал.
Завидев чувств своих предмет,
Чтоб вместе с ним пропеть дуэт,
Видал ли ты, как с высоты
Отважно прыгают Коты?
Представь себе Кота пернатым.
Он в чёрных перьях весь, блестит,
В высотах став аэростатом,
Как ястреб, над землёй висит.
Что для него годов препоны?
Какие там в любви законы?
Сметёт, разрушит, превзойдёт
Преграды все Пернатый Кот.
1929
Кот Пердун
В стране, где редки звуки струн,
Жил Кот Пердун.
Кошачий пук
Затмил там струн звучащих звук.
Коль сладок был его удел,
Он так пердел,
Что всяк внимавший был сражён
Или, вернее, пропержён.
Кто спросит: «Почему туман
Окутал град Абастуман?
То не пары ль земли в броженье?»,
Ответствуй: «Нет! Кота перженье,
Приняв густой тумана вид,
Клубами над землёй висит.
Тут вовсе не в броженье сила,
А в том, что кот у нас – перди́ла.
Спеши сюда. Такой пердёж
Кошачий лишь у нас найдёшь».
<1929>
Дим. Петр. Гордееву
В Абастумане я от скуки
Завёл Кота, чтоб строил штуки.
Он добродушен, чёрен, мал,
Я в честь тебя его назвал.
«Петрович», – говорю, – «покушай»
Или «Не гадь, Димитрий, слушай».
Я ящичек с землёй построил,
В нём Институт ему устроил.
Кормлю, пою и ублажаю
И в Институт его сажаю.
Но он оттуда убегает,
Труды повсюду оставляет.
Повсюду: здесь и там, и тут
Его не тянет в институт.
1929
Обращение к Димитрию Петровичу
Люблю тебя, Петра творенье.
<1929?>
«Когда под грузом многих планов…»
Посвящение
Татьяне Вечорке-Толстой
Когда под грузом многих планов
Я ритм искал на дне зеркал,
В тумане лживых донжуанов
Твой облик женственный мелькал.
Я много написал вещей,
В них совмещая грех и совесть.
Так, например, из брюк и щей
Я строил о герое повесть.
Отдельных строк любезно ком
Я смял и брошу Вам в столицу
И, с Вами лично не знаком,
Своих стихов дарю Вам лица.
<Конец 1920-х – 1930-е?>
Звукопись
Звукописные лампады. Расписные алтари.
Златотканые наряды. Златом полные лари.
Над рядами тяжких чарок ярок, жарок тёмный лик.
Как подарок из-под арок, из-под сводов смерти клик.
Ну-ка, дьявол в жёстких ризах,
В кровью меченых крестах,
Выходи на чёрный вызов
С кастаньетами в перстах.
Щёлкай тонко, звонко, с толком,
По ковру туфлями бей,
Вой совой, собакой, волком,
Засвисти как соловей.
Дым кадильный застит очи,
Гаснут свечи. Виснет мрак.
Рясу сняв, надевши фрак,
Дьявол стал и выйти хочет.
23/VII 1930 г.
«Ненасытным четвёртым глазом…»
Ненасытным четвёртым глазом
Измеряю чудесный мир.
У меня двойной разум,
Двумя ртами ем дней сыр.
Угрожаю небес лику
Острой сталью хладных Секир.
Вдеваю цветок гвоздику,
Как Оскар, идущий на пир.
28. VII.1930
<Н.Я. Марру>
Старик! Я слышал много раз,
Что книги пишешь ты для нас,
Но непонятен твой язык,
Не всяк читать тебя привык.
Строенье фраз тяжеловесно,
О чём ты пишешь, неизвестно,
И тяжек бег твоих идей.
Читай, узри и холодей.
Взгляни, как он в главе страницы
Блеснёт подобием зарницы,
Как фразы дальше вниз летят,
За водопадом водопад,
И как он сразу кончит фразу,
Набив период до отказу.
Ты годы многие учился,
Пока учёный получился.
Но сколько надо нам страдать,
Чтоб без труда тебя читать.
<1930–1931>
На картину Херхеулидзе «Двайни́к»
Под плач гиен, под смех, под в
ой
Я ночью видел образ твой.
По старой выцветшей стене
Подкрался тенью он ко мне.
Глаза прищурил, тело сжал
И впился в спину, как кинжал.
Он в сердце медленно вонзался
И ртом разорванным смеялся.
С тех пор всегда следит за мной
Твоей улыбки мерзкий гной.
Ю.М. <Осень 1931 г.>
Соланин
«О страшный Яд грызущий Корморан»
О страшный зверь, бегущий Со-ла-нин!
Ты с болотистых равнин,
Словно чад, как яд, как дым,
Встанешь призраком немым.
Распростёртыми крылами
Вздуешь ты из пепла пламя
И опустишься в огонь,
Злобный Конь.
О страшный зверь, Ревущий Бро́ка́ли́н!!
Мерно тяжкою стопою,
Недоступною тропою
Ты бежишь по гребням гор,
Вперив в небо бледный взор.
Хищный вдруг из бурных скал
Заблестит зубов оскал.
Под железными когтями
Вмиг погаснет пламя в яме.
От пяты твоей жестокой
В чёрной пропасти глубокой
В жилах станет острый холод,
Будет солью мозг расколот,
И опять вокруг вершин
Будет мчаться Прокалин.
Соланинчик, добрый Зверь,
В райский сад открой нам дверь.
Там одеты, как кухарки,
Спят над пряжей дуры Парки,
Там вдали Харон гуляет,
Там за сценой Кербер лает,
Там в буфете Пётр и Павел,
Мужики тяжёлых правил,
И бутылки с лимонадом
На прилавке стали рядом.
Соланин, чего ты ждёшь?
Я умру и ты умрёшь.
И над дальним горизонтом,
Над Евксинским древним Понтом,
Там, где ты извечно лаешь,
Лёгким облаком растаешь,
Бывший мира властелин
СО́ЛА́НИ́Н
1VII.1932
«Когда нетвёрдыми шагами…»
Когда нетвёрдыми шагами
Ребёнок входит в мир,
Предметы излучают пламя,
Взор ищет: где ж факир?
Рассвет таинственен и ярок,
И непонятны песни Парок,
И многие очарования
Рождает каждый миг.
Внимая, плод его названия
Вошедший не постиг.
В дверь каждую он глянуть хочет,
Задорный, точно кочет.
Он звёзды трогает руками,
Кладёт луну себе в карман,
А то следит за облаками,
В них видя, что не видно нам.
С коляской, с деревом, но с кошкой
Про всё болтая понемножку.
Ему всё чуждо, что мрачит.
Он тёмной комнаты боится,
Хоть тот, кто в чёрном цвете скрыт,
Не смеет перед ним открыться.
Как утро свежестью полно,
Роя́сь в луче, блестят пылинки,
И разукрашенное окно —
Цветы переводной картинки.
Но кто-то грубый сможет ведь
Всё грязной тряпкою стереть.
<16.X–32 Тифлис>
При посылке «калямкара»
В провинциальном Исфахане,
Столице бывшей персиан,
Где лишь шесть дней в году туман
На голубом небес экране,
Там на базаре мастера
Куют, рисуют, шьют и красят,
В громадных чанах что-то квасят,
И их движенье как игра.
В сыром и мрачном подземелье
Искусник грубым штампом бьёт,
На ткань узор вчерне кладёт,
А краски пахнут едкой пылью.
Несут, спеша, узлы полотен
Мочить в реке ученики,
И вот по берегу реки
Кладут их рядом много сотен,
Потом обратно их составят,
А фон закрасит ученик,
А мелочи Уста-старик
На всех полотнах кистью правит.
Их называют «калямкар»,
Как занавески прибивают,
Друзьям на память посылают.
И Вы, прошу, примите в дар.
Весна 1935 г.
«О ты, что на землю валишь…»
О ты, что на землю валишь
Театральных слонов и львов,
О ты, что одним ударом
Кабана положить готов.
Крокодилы и с ними рядом
Носороги со вспененным ртом
Под твоим смертоносным взглядом
Убегают, крутя хвостом.
Но бесстрашен со всякой зверюгой,
Ты, что ставишь законы лесам,
Что ты можешь сделать с супругой,
Которой боишься сам?!
1935
«Я век свой прожил незаметно…»
Я век свой прожил незаметно,
Тоской по славе не отравлен.
Искал отнюдь не славы, нет! Но
По смерти буду я прославлен.
И между строк чужих работ,
Едва читатель книгу тронет,
Нежданно облик мой всплывёт
И вновь в чужих словах утонет.
И на страницах новых книг,
Ещё не зревших типографий,
Собой напомню свой же стих
В посмертном неотменном штрафе.
И станут все меня искать,
Мужчины, женщины и люди,
И станет славою блистать
В моих произведений груде.
<1930-е?>
Комментарии