У каждой из подруг была главная история юности. Софья Михайловна училась в Петрограде на Бестужевских курсах и влюбилась в Александра Блока. Старалась бывать на всех его поэтических вечерах. Написала поэту письмо и послала ему свои стихи. Правда, о своих стихах она никогда не вспоминала, а говорила, что Блоку послала стихи её сестра. Однако, как теперь известно, стихи Софьи Михайловой также сохранились в архиве поэта. Нина Николаевна в отроческие годы увлеклась эсеровским движением настолько, что в 1909 году её посадили за хранение нелегальной литературы. В камере вместе с ней сидели меньшевички и большевичка, которой угрожала каторга. Большевичке прислали записку с планом побега. Записку обнаружила надзирательница. Заключённых стали стыдить. Нина Николаевна, страдавшая от рождения сильнейшей близорукостью, попросила показать ей записку. Выхватила бумажку из рук начальницы и тут же проглотила. За такую дерзость всю камеру лишили передач. В знак протеста политические заявили, что не будут пить кипячёную воду и умрут от холеры. Протест подействовал, и через неделю запрет на передачи был снят.
Два раза в месяц Нина Николаевна устраивала у себя литературные субботы, неизменной посетительницей которых была Софья Михайловна (эти субботы начались, кажется, ещё в 1917 году). У Нины Николаевны собирались местные поэты и прозаики и просто любители литературы. Хозяйка дома часто читала свои стихи. Обсуждали новинки из «Нового мира», передачи русской службы «Би-Би-Си». Нина Николаевна получала мизерную пенсию – 30 рублей, экономила, но два раза в месяц стол ломился от еды. Гости тоже не являлись с пустыми руками. Нина Николаевна плохо слышала. Гостям приходилось кричать, и она кричала в ответ. Была резкой и прямой. Постоянными посетителями Нины Николаевны была супружеская чета Бобро – Виктор Порфирьевич и Тамара Феофановна. Они работали на заводе, но следили за литературой. Виктор Порфирьевич в небольшом подпитии любил петь политические частушки, такие как: «Ленин умер, Троцкий рад, Зиновьев едет в Петроград…» Часто приходила Тата Боярская, автор неопубликованного романа о детском доме в годы войны. Иногда появлялся известный библиофил Константин Сергеевич Герасимов, специалист по Брюсову, который писал сонеты. Приходил старый тбилисец по фамилии Антонов с двумя сыновьями Целиком и Воликом. Волик был известным экскурсоводом, водил небольшие туристские группы в походы по окрестностям Тбилиси. Бывал у Нины Николаевны вечный студент Литературного института, прозаик Миша Размадзе с женой Валей, скрипачка Светлана Пирадова, автор солнечных стихов о природе. Эти же люди приходили и к Софье Михайловне, но не все сразу, а по отдельности. Фиксированных дней для приёма гостей у неё не было.
Улица Энгельса, 44
На этой улице, в старом спокойном районе Тбилиси Сололаки, жила Софья Михайловна. На горе, у подножия которой располагалась длинная улица Энгельса, находился старинный Ботанический сад, где я довольно часто гуляла, когда приезжала в Тбилиси. Если к Нине Николаевне я регулярно приходила в гости и не только через субботу, то у Софьи Михайловны несколько раз останавливалась. Когда в 1974 году я решила приехать в Грузию на несколько месяцев, то написала Софье Михайловне. Она быстро откликнулась письмом: «Как я Вам говорила, приезжайте прямо ко мне, а потом будет видно, где Вам будет удобнее и лучше…» Привезти она попросила только «2 пачки бумаги для машинки – здесь не достать, и 2 чернильные ручки по 35 коп.», – письмо от 19 октября 1974 года. В другом письме она вспомнила, что в Тбилиси дефицитны ленты для пишущей машинки. Только однажды Софья Михайловна попросила меня купить ей плащ, на который выслала деньги. Я выбрала в «Пассаже» плащ классического фасона песочного цвета и послала его по почте. К моему огорчению Софья Михайловна хотя и похвалила меня за выбор, но сообщила, что плащ слишком для неё наряден, поэтому она подарила его молодой приятельнице.
Комната Софьи Михайловны располагалась на третьем этаже большого пятиэтажного дома. Окна выходили во двор. Кухня и большая кладовка также принадлежали ей, а вот уборная, совмещённая с душем, была общая с соседями. Я спала на диване рядом с обеденным столом, а хозяйка, «премудрая Софи», как её называли некоторые из гостей, на кровати за красивой ширмой. Кроме кровати за ширмой находился стеллаж с любимыми книгами. Другие книги хранились на полках, а наиболее ценные в старинном шкафу. Комнату украшали привезённые из Ирана резные чашки, ложки и другие сувениры, которые охотно показывались гостям, а иногда и дарились. Мне была подарена деревянная резная чашечка красного цвета, кое-где склеенная воском. Дно чашечки было покрашено в золотой цвет.
Телефона у Софьи Михайловны не было. Гости приходили просто так, что в Тбилиси было нормой. Хозяйка неизменно угощала гостей кофе или чаем. Приносила на большом подносе чашки, сахарницу с серебряными щипчиками для колки сахара, конфеты и печенье в вазочках. Гости приносили пирожные, сдобный, прослоённый перетёртыми с сахаром и мукой орехами круглый пирог – каду, домашние заготовки, импортные дефицитные консервы фирмы «Глобус». Постоянно навещавшая Софью Михайловну преподавательница русского языка Оля Гогитидзе, дочь её старинной подруги, приносила запечённую в фольге сладкую тыкву. Друг Оли, Гурам, однажды принёс белила и покрасил оконные рамы. Практически каждый день к Софье Михайловне забегали соседи. Учительница Нора с первого этажа, у которой был телефон. Ей звонили, чтобы передать Софье Михайловне важное сообщение. Соседи показывали, какое хорошее мясо купили в магазине, иногда приносили попробовать только что приготовленную еду. Девяностолетняя старушка, пани Стефания, владевшая когда-то шляпной мастерской, рассказывала, как на базаре к ней подошёл старичок её возраста, похвалил за опрятность и предложил жить вместе. Сама Софья Михайловна со смехом вспоминала, как на могиле мужа к ней подошёл водонос и спросил, какую пенсию она получает. Узнав, что 70 рублей – минимальная пенсия была 30 – зауважал и спросил, не хочет ли она выйти замуж за простого, но порядочного человека, который будет её любить до конца жизни. Получив вежливый, но твёрдый отказ, водонос попросил разрешения поцеловать на прощание понравившуюся ему даму и удалился.
Почти всегда я видела Софью Михайловну ровной и спокойной. Она имела своё мнение по каждому вопросу, но никогда не давила на окружающих, старалась в каждом человеке найти что-то хорошее, предупредить возможную просьбу, принести людям радость. Однажды мы пошли вместе к её старинной знакомой, учительнице Нине Комовой, которая писала стихи. Софья Михайловна посоветовалась, сколько пирожных принести к чаю. Я предложила четыре. Софья Михайловна купила дюжину. Комизм заключался в том, что Нина Комова стала читать нам стихи и так увлеклась, что забыла и о пирожных, и о чае. А через несколько дней Софья Михайловна получила от подруги покаянное письмо. Только один раз я была свидетельницей стресса, случившегося с моей гостеприимной хозяйкой. У неё умер племянник. Жена племянника прилетела в Тбилиси, чтобы лично сообщить о горе, чем вызвала уважение всего окружения Софьи Михайловны. На следующий день к Софье Михайловне пришли друзья. Она не выдержала подчёркнутого внимания и заботы. Когда Софье Михайловне не позволили самой открыть консервную банку, она закричала и выскочила на лестницу. Минут через десять вернулась, а на следующий день сказала мне, что после нервного срыва ей полегчало.
Каждое утро после завтрака, а иногда и до завтрака Софья Михайловна садилась за пишущую машинку «Ундервуд» и перепечатывала материалы из архива Юрия Николаевича, его письма, стихи, отдельные заметки. Машинка была старая, буквы скакали. Софья Михайловна быстро уставала и делала много опечаток, но работу не прекращала. Научные материалы она давала затем перепечатывать приходившей к ней машинистке-азербайджанке, которая всегда оставалась пить чай, рассказывала о грузиноведах-иранистах, для которых работала, в особенности о Иосифе (Сосо) Мегрелидзе, ученике Николая Яковлевича Марра, друге и соавторе Юрия Николаевича. Нередко навещал Софью Михайловну и сам Сосо – большой и вальяжный. Когда он вспоминал, как в 1930-е годы некоторые учёные боялись Николая Яковлевича, Софья Михайловна, знавшая языковеда как своего свёкра, отказывалась верить. Она отличалась доверчивостью и наивностью. Как вспоминал Юрий Николаевич в письме к К. Чайкину от 1934 года, Софья Михайловна поверила в сочинённую им историю о крокодиле, который приполз на балкон туберкулёзного санатория в Абастумани и потребовал еду.
Чаще других к Софье Михайловне приходил иранист Александр (Шура) Гвахария, ставший со временем академиком. Вместе с Софьей Михайловной они работали над изданием переписки Юрия Марра с Константином Чайкиным по вопросам грузино-персидских связей. В последний том этой переписки наряду с научными рассуждениями вошли и шуточные стихи Марра, передающие ту игровую атмосферу, в которой двое молодых людей делали научные открытия. Обаятельный, добрый человек и хороший друг, Шура Гвахария помог Софье Михайловне опубликовать в академическом журнале «Мацне» и в неакадемической «Литературной Грузии» главы из её воспоминаний о покойном супруге. Другом Шуры Гвахария и Софьи Михайловны был ленинградский иранист Юрий Ефимович Борщевский, написавший статью о переписке Чайкина и Марра. Осенью 1976 года мы почти одновременно оказались в Тбилиси. Я остановилась у Софьи Михайловны, а Юрий Ефимович – у Шуры. Борщевский почти каждый день заглядывал к Софье Михайловне и приносил ей что-нибудь вкусное, а мне наказывал «заботиться о старушке и по утрам подавать ей кофе». За то время, когда я жила у Софьи Михайловны, к ней заходили такие ленинградские гости, как заведующая Кавказским кабинетом Русудана Рубеновна Орбели и археолог Анна Ивановна Болтунова, вполне оправдывавшая, по словам Софьи Михайловны, свою фамилию.
О том, что Юрий Николаевич писал стихи, я узнала от Софьи Михайловны и вначале не придала этому значения. Значительно позже Софья Михайловна показала мне рукописные футуристические тексты своего мужа, которые заинтересовали меня фактурой начертания и в особенности буквосплётами принципиально различных алфавитов – кириллицы и «арабицы». Софья Михайловна разыскивала листочки со стихами, которые попа