м для приема родителей, которым незачем бродить по школе и высматривать, что там да как. Но и работать с важными бумагами тоже удобнее было в этом уединенном месте – не кабинет даже, а комната-сейф.
Для представительных приемов и для публичных взбучек или торжеств у директора был главный кабинет, что рядом с учительской, в учебном корпусе. Был у Федора Андреевича еще и учебный кабинет – кабинет физики, так как именно эту дисциплину он преподавал. Там все было устроено по последнему слову педагогических методик: диковинная раздвигающаяся доска, сделанная из толстенного шлифованного стекла, автоматическое управление кинопроектором и фильмоскопом со слайдами и разные другие чудеса.
Но вернемся к Федору Андреевичу. Через некоторое время он упрятал свою заначку в сейф и уже совершенно не раскаивался в грубости в адрес капитана Матюшина.
«Да и никакая это не грубость… Так и должен вести себя настоящий мужчина в подобных ситуациях… Ишь, взяли моду – звонить да пужать… Хотел бы я посмотреть на рожу этого капитана, – думал Федор Андреевич, запирая дверь кабинета и клацая рубильником. – Вот, должно быть, умора!..»
Желание Федора Андреевича увидеть эту рожу необыкновенно быстро сбылось – всего-то через несколько дней.
«Рожа как рожа – не особо противная… Ишь раскраснелся!.. А лыбится-то, лыбится – еще чуток и морду вывихнет!.. Радуется, что ущучил…»
Федор Андреевич так и не сумел сконцентрироваться и прочесть все написанное в красной книжечке сотрудника КГБ, которую капитан Матюшин держал перед его глазами, не позволяя взять поближе.
Капитан и вправду улыбался, но не из злорадства, а по службе, располагая к себе собеседника, – как его и учили. Впрочем, не только по службе. Ему все здесь нравилось: и заснеженная аллея с заиндевевшими деревьями, по которой он только что шел, и девушка, что обогнала его на этой аллее, а потом обернулась и подмигнула (он точно видел – подмигнула), и более всего нравилось предстоящее дело…
– А как вас по имени-отчеству, – чуть вежливее, чем ему хотелось, спросил Федор Андреевич.
Капитан снова раскрыл свое удостоверение…
– Нет-нет, без чинов, – отмахнулся от страшной книжечки директор.
Федор Андреевич был несколько расслаблен – в валенках и домашней телогрейке он мало походил на подтянутого в меру строгого директора, которого знали, например, в облоно. Но ведь и день был вполне домашний: зимние каникулы, раннее утро…
В конце концов, Федор Андреевич понял, что именно надо от него представителю вездесущего департамента. Кликнул завуча, позвонил бухгалтеру, вызвал завхоза. Через пару часов новый учитель физкультуры школы-интерната заселялся в тесноватое бревенчатое общежитие из двух комнат, в которых проживали две молоденькие воспитательницы, выпускницы местного педа. Воспитательниц уплотнили в одну комнату, а в другую заселился улыбчивый физрук…
– Вы же понимаете? – долго тряс руку директора новый учитель. – Никому ни слова. Государственная тайна. Под страхом уголовного преследования…
– Так не маленькие… – Федор Андреевич почему-то заговорил о себе во множественном числе. – Усе разумеем… Как рыба…
– И рассчитываю на ваше полное содействие и помощь в выявлении… в разоблачении, – не отпускал руку директора капитан-физрук. – Одно дело делаем…
– Это вы про что, извиняйте?..
– Храним идеалы, – не сразу сообразил капитан, – воспитуем советского человека…
– Ну да, – поспешно согласился Федор Андреевич.
– С вашей помощью мы враз разоблачим этого затаившегося врага, – продолжал вербовать капитан.
– А если человек просто запутался? – робко возразил Федор Андреевич.
– Распутаем… Все распутаем, – угрожал, а может и успокаивал капитан, не переставая улыбаться.
«Спекся Ильич», – понял Федор Андреевич.
Уже полтора года прошло с того зимнего дня, полного радужных надежд капитана Матюшина, а он ничего нового, считай, не распутал, топчется на одном месте, правда уже без неизменной располагающей к доверию улыбки…
Еле дождавшись, когда Йеф и Степаныч покинут изолятор, Недомерок вломился туда и бросился за помощью к дежурному врачу Семену Михайловичу, солидному хирургу из Витебска, на которого по знакомству свалилась такая синекура – полставки практического безделья. Семена Михайловича Недомерок уже давно завербовал себе в помощь, и поэтому можно было избежать долгих прелюдий.
– Что с ним? – кивнул Недомерок на Угуча.
– Не знаю. Говорят, изошел криком, теперь отдыхает, – как-то уж слишком равнодушно пробормотал врач, готовя капельницу. – Без сознания…
– Этот бугай располагает важными сведениями. Дай ему что-нибудь, чтобы развязать язык. Я его поспрашаю, пока он в бессознанке…
– Шпионских романов начитались? – обрел дар речи хирург. – Могу предложить немного спирта…
– Поможет? – с сомнением спросил Недомерок. – Он заговорит?
– Спирт не ему – вам, – хмыкнул врач.
– Я тебе о серьезном деле, – начал заводиться Недомерок.
– А вы мне не тычьте, – встречно вскинулся врач, но тут же потишел, заюзил, залебезил. – Ему-то зачем? Он же вообще не говорит… Как он может заговорить от спирта или еще от чего, если он совсем не…
– Кто не говорит? – не понял Недомерок.
– Так он, – показал врач на Угуча. – Вы что – слышали, как он говорит?
– Не помню… Вроде слышал… А может и нет…
Капитан-физрук Матюшин в свои первые школьные дни завербовал себе в помощь почти всех работников интерната – мужчин точно всех. Разнообразием методов вербовки он своих новоиспеченных агентов не баловал – все, как и с директором, – красная книжка, гостайна, рот на замок вплоть до уголовной ответственности и обязательно: «разоблачим» и «выведем на чистую воду»…
Правда, бумаг не подписывали. Но молчали в перепуге несколько дней кряду – никому ни-ни. Молча собирались за столом Григория Недобитка и молча пили, безуспешно стараясь придумать хоть какую-то тему застольной беседы. Каждого распирала тайна, и ни о чем другом думать не получалось. Государственная тайна. Перемигивались со значительным видом: мол, я вам не кто-то тут, а ого-го!..
Уже и не вспомнить, кто первый проговорился. Жизнь сразу же наладилась и потекла по-прежнему, а встречаясь с Недомерком, с видом нашкодивших заговорщиков прижимали палец к губам: мол, я ни гу-гу…
Недомерок отворачивался, делая вид, что не понимает этих таинственных гримас.
«Вот же бестолочь, – злился он. – Столько глаз и ушей завербовано в оперативную помощь, а толку – ноль… А что, если они все сговорились с преступником и попросту водят меня за нос? – Даже дыхалку перехватило от такой догадки. – Нет, не может быть. Каждый из них потеет всерьез, – вспомнил капитан с некоторым самодовольством и гордостью (гордостью не за себя, а за всю службу). – Этот страх не сыграешь…»
И вправду потели – а кто бы не потел? Только идиоты непуганые, а нормальному человеку, ясное дело, боязно, – это же ума не хватит, чтобы представить только все гадости, которые этот Свисток-с-кепкой может насвистать на твою голову. Вот и потеешь, потому что и услужить надо, чтобы беду отвести, и себя соблюсти требуется, потому как беда, может, еще и мимо просвистит, а с собой надо будет и дальше как-то жить, и все должно быть так, чтобы люди не чурались, и самому не стыдно было…
В такой вот мутоте (с одной стороны – так, а с другой – совсем даже эдак) и крутились навербованные Недомерком агенты, и добиться от них чего-нибудь ясного и определенного – никак, хоть вдребезги расшибись.
Я уже хотел приписать эти качества извечной неопределенности уникальным жизненным свойствам моих земляков-белорусов, но вспомнил, что и капитан Матюшин – тоже белорус, а в нем и в помине нет никакой подобной мутоты. Он, и проснувшись среди беззвездной ночи, первым делом думает, как принести больше пользы своей родине, и чтобы она его заметила и оценила – оценила и продвинула, но совсем не для личной славы с богатством, а для того, чтобы еще больше пользы можно было ей принести.
А ведь кроме капитана ни один человечек, куда ни глянь вокруг, в этой темной ночи не думает о родине. И не потому что спят все поголовно – даже и проснувшись, например, по малой нужде, никто и не подумает подумать о родине. Стоит вот так проснувшийся гражданин, делает свои малые дела и по древнему зову смотрит в небеса. Что он там выискивает? Любуется мирозданием и думает о нравственном законе внутри Недомерка? Нет, это разве что Кант, а остальные невесть зачем озирают небосвод. Может, выискивают по звездам свой жизненный путь? Так и ночка выдалась без единой звезды – какой там путь?..
Если в такую жуткую ночь не думать о родине – совсем пропадет она. Хорошо, что у нее есть Недомерок…
Однако есть и еще один человек под темным небосводом, который думает о родине. Не так вот в лоб о своей для нее пользе, как капитан Матюшин, но думает. Это Лев Ильич. Он, например, считает, что мы все приходим в мир, чтобы сделать его лучше. Пусть это не прямо о родине, но и о ней тоже…
Вот и оказывается, что самый близкий человек для Недомерка во всей округе – это его главный враг и противник, а не кто-то из его добровольных агентов. И еще в одном схожи Недомерок и Недотепок – оба они живут вперед, обгоняя медленные жизни своих коллег и соседей, разгоняя окружающее их вязкое время, где спешить – это насмешить, где дела откладываются на вечное завтра, а если и заканчиваются, то все равно недоделанными…
Они раскручивали затхлое время в сквозняки, а время тормозило их и окорачивало…
– Куды ты спешишь, Ильич? – посмеивается обычно водитель школьного автобуса Сергей Викентьевич, отправляясь с Йефом в Витебск загружаться разной хозяйственной мелочевкой, от тетрадей и карандашей до железных коробок с фильмами, которые надо сменять на новые в областном киноархиве (Лев Ильич освоил кинопроекторы, без пользы томившиеся в кинобудке, и запустил просмотр фильмов в актовом зале к огромной радости воспитателей и воспитанников, одинаково маявшихся вечерами без общего дела). – Куды спешить?.. – философствовал водитель. – Ус