да под немцем жили. Хороший быу человек: для людей старался, партизанам дапамагал. Потом наши пришли – и что? Был бы дрянцо-человек – повесили бы, и весь сказ. А тут и повесили, и деревню всю замордовали, потому что худого про него не казали. В общем, хороший человек – это настоящая беда.
– А как же хороший человек может торговать родиной? – поймал Григорий Степаныча.
– А что такого? – не понял Степаныч. – Прицениться надо…
С этого разговора или с чего еще, но скоро почти все работники школы были уверены в несусветных богатствах Льва Ильича, заныканных им неведомо куда…
«Может, застрелиться?» – неожиданно для самого себя подумал Недомерок, когда его снова накрыла минутная паника.
Положение его и вправду было незавидное.
Еще вчера, вызванный в управление, он источал уверенность в себе и в блестящем окончании затянувшейся операции «Лесная школа». Надо было согласовать приезд оперативной группы, встретиться с прокурором для получения санкций на обыск и задержание, договориться о телефонной связи, успокоить взбудораженное начальство…
– Ты, капитан, смотри – головой, пля… Помаешь?.. Чтоб улики – комар носу, пля… Вот какие улики!.. Они там сдурели. – Полковник доверительно кивнул на белый телефон, соединяющий с республиканским начальством. – Требуют все закончить, пля, оставить изменника недоразоблаченным и чуть ли не целоваться с ним… Время, памаешь ли, у них изменилось – ну не пля? Думают, что звериная ненависть наших заклятых врагов исчезнет сама собой. Камлают свое: «перестройка, перестройка»… А годы борьбы? А падшие товарищи? Да они там просто зассали, пля… Но мы будем защищать этих ссунов, даже если они сами не хотят защищаться… И родину будем защищать – больше некому… И мы закончим операцию, но по-нашему: победно закончим. Поэтому на тебе, капитан, – сам помаешь. Чтоб без сучка и – как там дальше? – задорненько?! Вот и заканчивай все, но – задорненько. А не то сгною. Будешь до конца дней хлебать грязную воду и лещей цеплять на крючки цековских засранцев…
«Да какие там крючки? Какие лещи и засранцы? У нас все продумано и все схвачено. Завтра поутру подозреваемый возвращается из Москвы. С собой у него непременно будут враждебные пасквили. Убеждаемся, что улики на месте, и готовимся к приезду опергруппы. То есть смотрим, чтобы в последнюю минуту подозреваемый преступник не сбежал, не уничтожил обличительные документы и вообще ничем не помешал. Потом приезжают коллеги. Обыск. Изымаем вражескую литературу. Подозреваемого арестовываем и к вечеру доставляем в управление. Там он бьется головой о стены камеры от вечера пятницы вплоть до понедельника, а за это время мы составляем добровольные показания его коллег. Все. Финита ля…»
Удивительное дело, но капитана даже не беспокоил тот очевидный факт, что ранее после частых приездов предполагаемого преступника из Москвы никаких особых улик вражеской деятельности обнаружить не удавалось. Подумаешь, ранее!.. Тогда особо и не искали, да и не было такой тщательной подготовки. Завтра по приходу дизеля завхоз Степаныч на школьной гнедой, впряженной в раздолбанную телегу, нагонит подозреваемого по дороге в интернат и подвезет прямиком в руки встречающего их Недомерка. Ни минуты не будет враг без надзора, а это значит, что он не успеет приховать вещественные улики в каком-либо тайнике, и все будет точнехонько по плану Матюшина…
«А вдруг все окажется еще лучше, – размечтался Леонид Валентинович, – вдруг при обыске найдутся шифроблокноты и выяснится, что Прыгин этот не просто антисоветский балабол, а самый настоящий агент…»
Об этом, конечно же, оставалось только мечтать, ведь негласные обыски (к сожалению, всегда поспешные) ничего такого и близко не обнаружили. Но Матюшина это не останавливало – он мечтал…
Правда, это было вчера. А сегодня с утра Степаныч пригрохотал на своей телеге один и, махнув рукой куда-то назад, прокричал Недомерку:
– Не захотел на телеге… Гутарит, что спина болит – не можна трясти…
– А вещи? – вскричал Недомерок. – Вещи-то мог ему подвезти?!
– Не сообразил, – хлопнул себя по лбу Степаныч.
И вот капитан-физрук стоит возле медизолятора и бесполезно потеет. Скоро приедет опергруппа. Может, они все-таки найдут улики прямо на обыске – профессионалы ведь?.. А может, остановить операцию?.. А может, застрелиться?..
Через пару минут Недомерок смог взять себя в руки. День недавно лениво перевалился на вторую половину, и время еще было. Главное – использовать его толково. Как это он так промахнулся с Недоумком? Неужто тот и в самом деле не разговаривает? А вдруг и это тоже хитроумный сговор преступника и пособника?..
Необыкновенной удачей навстречу капитану выскочил Сергей Никанорыч, о котором Недомерок в нервотрепке сегодняшнего дня напрочь забыл.
– Мне сказали, что физрук – это вы, – подмигнул Сергей Никанорыч Недомерку, вцепившись в рукав его мастерки. – А я несчастный отец заблудшей дочери, – сокрушенно и одновременно весело сетовал худосочный старик. – Заблудшей, можно сказать, во вражеские сети…
Это был тот самый союзник, которого так не хватало сейчас капитану. Союзник хотел говорить, хотел сочувствия и понимания, хотел оказывать пользу и содействие, хотел учить и командовать, но согласен был поучать и помогать.
Недомерок поручил Сергею Никанорычу тайно обшарить всю квартиру, в которой, по словам старика, процветает антисоветский разврат. Обшарить и запомнить, где лежат враждебные и клеветнические книги, чтобы потом указать эти места кому надо…
Матюшин особо не надеялся на помощь отставного коллеги в нахождении улик преступной деятельности. Он вызвал его сюда несколько дней назад совсем для другого. Это был дальний прицел. Недомерок собирался поручить ему, так сказать, перевербовку дочери обратно в советского человека, чтобы этот советский человек выступил позже в судебном процессе над бывшим мужем и громогласно…
Да и неважно уже, как капитан-физрук планировал свое грандиозное сражение. Все понеслось кувырком. Опереться было не на кого. А менее всего – на Сергея Никанорыча. Очень скоро капитан буквально бегал от отставника, а тот пыхтел следом, звякая тяжелым от наград добротным пиджаком.
– А можно еще так, – громко шипел запыхавшийся ветеран, выцепив в очередной раз Недомерка, – можно ликвидировать при попытке к бегству… Я знаю – мы такие штуки делали…
«Самого бы тебя ликвидировать», – вполне разумно фантазировал Недомерок, ходко убегая от преследователя.
У Сергея Никанорыча не было никаких шансов угнаться за молодым и прытким коллегой, тем более что Недомерок находился в отличной форме после столь продолжительных тренировок на уроках физкультуры.
– Куда же вы? – закричал старик, наплевав на конспирацию, которой был верен много десятков славных лет. – Вы мне поручили про книги…
– Так что там книги? – вернулся Недомерок, пойманный на прочную лесу надежды.
– Полно… – восстанавливал дыхание старый, но зоркий, чекист. – Полным полно антисоветской литературы. Советской совсем не видно. Ни «Молодой гвардии», ни Островского, ни даже про Штирлица, – ничего. Зато антисоветчины бери – не хочу. Есенин, пошляк и пьяница, – так все четыре тома, Зощенко – на тебе, Ахматова – эта… прости господи…
Недомерок усвистал, да не просто усвистал, а с каким-то нелепым подпрыгом. Мечта Сергея Никанорыча возглавить операцию по полному уничтожению собственного зятя разлетелась вдребезги…
«Надо прекратить истерику, – приказал себе Недомерок. – Не хвататься за все сразу, а сфокусироваться на том, что еще можно сделать».
Время неумолимо приближалось к финалу операции. О грядущем обыске можно было уже себя не расстраивать. Будет – как будет. А вот необходимые добровольные показания, которые уличат подозреваемого в преступной деятельности, можно еще успеть подготовить. Хотя бы начать готовить…
В том важном отделе управления КГБ, в котором работал капитан Матюшин, преступников и вправду изобличали только изъятой у них антисоветской литературой и чистосердечными показаниями свидетелей. Тех, как правило, делали из соседей, сослуживцев, друзей, и чрезвычайно ценились их предварительные добровольные показания, которые в процессе увлекательной работы становились свидетельскими.
Наиболее подходящим на роль добровольного разоблачителя Недомерку представлялся воспитатель седьмого класса Василий Викторович. По образованию он был учителем биологии, но биологов, что филологов: плюнь – не промажешь, и потому Василий Викторович работал воспитателем. Главным в нем было не биологическое образование, а не очень давняя армейская служба. Все самое лучшее и самое яркое у Василия Викторовича осталось там. Из его рассказов (практически без слов – на одних вздохах и матерных пробормотах) выходило, что тут, среди вольняшек, никогда уже ему не упиваться той водярой, теми бабами и дружбанами.
«Да и вся жизнь осталась там, потому как разве ж здесь жизнь?»
Ничего более внятного о своей службе, например о месторасположении такой дивной военной части, Василий Викторович не говорил.
Единственным воспитательным мероприятием, которому Василий Викторович отдавался с увлечением, была подготовка к конкурсу строя и песни. Каждое 9 мая в школе проводился этот конкурс, и класс Василия Викторовича занимал заслуженное первое место, а уже на следующий день начинались репетиции к будущему конкурсу. Надо признать, что школьники маршировали самозабвенно, а пели про «отслужу два года и вернусь» так и вовсе – на разрыв глотки. Трудно было представить, что несколько минут назад за ними приходилось гоняться и силком втаскивать в строй…
– Надо поговорить, – бросил Василию Викторовичу Недомерок, когда тот приблизился, маршируя вместе с воспитанниками. – Жду у себя в тренерской (так назывался закуток учителя физкультуры, выгороженный в раздевалке при спортзале).
– Сержант в запасе по вашему приказанию… – уже через пару минут проорал во всю глотку Василий Викторович, застыв в дверях тренерской почти в «смирно».