Алексей Иванович хотел было прямо здесь поведать о своих сногсшибательных находках, но решил, что весомее будет за столом. Однако открытие напирало изнутри, понуждая перетаптываться и нетерпеливо поглядывать на дверь котельной. Но скоро успокоился и он, опустился на корточки рядом с приятелями.
А вы можете так вот сидеть на корточках, пристроив натруженные руки у себя на коленях? Не просто сидеть, а отдыхать? Ну хотя бы в облегченном варианте – спиной о какой-либо забор или о стену той же котельной, возле которой устроились школьные работники? Вот, к примеру, Лев Ильич не может. Присядет, на минуточку, выкурит скоренько сигаретку и – вперед, полетел по каким-то неотложным делам. И Недомерок не может. Пристроится, бывало, переминается при этом, перенося тяжесть с одного колена на другое, и вот уже усвистал вынюхивать, куда побежал Лев Ильич. Не усидеть им на корточках, не отдыхается. А ведь это поза философов и мудрецов. Деды наших героев сидели так же, угощая один другого ароматным табачком собственной изготовки. Отцы наших героев в свое время сидели ровно так, стреляя друг у дружки дерущую глотку махру крупной фабричной нарезки. Теперь вот сидят они, постреливая безвкусные высыпающиеся сигареты. Если бы не домашние с их вечной суетой и не начальство с их вечными фантазиями, то мои земляки-мудрецы философствовали бы таким макаром, пока не откроются для них нараспах все истины.
Или, по крайней мере, пока не откроется для них дверь котельной.
Недомерок выскользнул из котельной, что собственная тень, и эта тень смотрела на людей вокруг мутным глазом, даже и не вокруг смотрела, а в бездонный омут внутри себя. Толку от Недобитка (а ведь лейтенант, боевой офицер) было не больше, чем ранее от сержанта.
«Чего это они здесь собрались? – недоумевал Недомерок, уставившись на своих секретных помощников. – Прям наглая демонстрация безделья. Вместо того чтобы изобличать врага, сидят и чего-то сочиняют. Может даже и про меня сочиняют?»
Слова «демонстрация» и «сочиняют» как-то звонко сцепились в сознании капитана, и молнией осенила его спасительная идея.
«Вся эта диссида с чего, собственно, пошла-поехала? С провокационной демонстрации на Красной площади, когда мы спасали чехов. Не может враг про это молчать. Должен всем рассказывать. Наверное, и детям рассказывал. Надо, чтобы дети про это вспомнили и написали. Сами написали, в сочинениях. Вот это будут улики, всем уликам улики – не отвертишься!.. Это же, можно сказать, растление невинного сознания. Да за это не сажать надо, а как бешеную собаку…»
Мужики, ожидавшие у котельной, медленно распрямлялись, чувствуя некоторую свою ответственность за непереносимые беды, так явно читаемые во всем облике Недомерка. Но когда они подняли виноватые взоры на своего резидента, того было не узнать – капитан искрился энергией и рвался прямо с места в кипучую деятельность. Усвистал, даже не кивнув.
Мужики, посмеиваясь, перемещались с яркого света в пыльный сумрак помещения. Каким-то чудесным образом над каждым из них возникал солнечный столб, но это всего лишь пыль поднималась вверх от резких движений, и там, вверху, светилась на солнце в узкой щели открытой двери. Малой силой погудывал один котел, почти не добавляя жара.
Григорий водрузил на стол трехлитровую банку с самогоном, и всем стало ясно, что сегодняшняя работа теперь побоку.
– Через несколько часов шабат, – сообщил Алексей Иванович, точечно информированный случайными прорехами в глушилках. – Это у евреев праздник такой, – сказал он в ответ на непонимающий взгляд Степаныча. – Работать нельзя, – еще раз попробовал пояснить Алексей Иванович. – Вот мы и не будем…
– Мы и без ихнего шабату не будем, – восстановил национальную гордость Степаныч.
– А Ильичу нашему Недомерок, по всему, устроит такой шабат, что тот совсем не будет рад, – неожиданно для самого себя срифмовал Сергей Викентьевич и сам же засмеялся.
– Чего он тя пытау? – спросил у Григория Степаныч, аккуратненько разливая мутный напиток по стаканам.
– Так ерунда полная… Ходил я к Ильичу, когда он в Москву собирался. Книжку относил. Прочитал и пошел каку другую взять…
– Знамо дело, – перебил Алексей Иванович, – я тоже беру иногда почитать на ночь.
– Не об том разговор, – отмахнулся от электрика Степаныч. – Все берут, да без толку…
Тут требуется маленькое пояснение. Какое-то время назад школу взбудоражили пересуды о том, что Лев Ильич где-то прячет несметные деньжищи. Степаныч под воздействием этих сплетен, и не желая признавать, что именно его наветы и послужили их рождению, взялся внезапно наведываться к Йефу домой. Предлагал всякую помощь, долго засиживался за чаем, шарил зорким и проницательным глазом по стенам (ведь здесь где-то – больше негде). Однажды спросил: мол, зачем вам столько книг – полки ломятся? А Йеф в ответ возьми и скажи: «В них все наше богатство». Степаныча как молнией прошибло.
Стал он с того дня усердным читателем. Сразу же отобрал книг десять – брал не подряд, а вразнобой. Йеф не очень обрадовался приобщению завхоза к мировой культуре, но книги дал. Еле выждав дня три-четыре, Степаныч приволок книги назад и взялся шарить, выбирая еще. Как-то так утряслось, что Йеф стал давать не более одной книжки и безо всякого радушия. Это было точным знаком, что Степаныч на верном пути. Надо было только отыскать, в каких книжках устроены денежные тайники.
В какой-то злосчастный день Степаныч ляпанул про свои догадки за этим вот самым столом, и скоро уже все работники и даже весь педагогический состав интерната стали читателями личной библиотеки Льва Ильича. Сначала читали с небывалым энтузиазмом и что ни попадя, а потом как-то вся эта блажь сошла на нет, и только самые упорные продолжали брать книжки у Йефа, а уж совсем упертые – те как-то незаметно и вправду приобщились к чтению…
– Так вот, – продолжал Григорий, – я ему и говорю все, как есть. Книгу, мол, прочитал и отнес – ничего криминального. А он не отстает: а какая книга? а про что? а об чем говорили?.. Ну совсем убормотал – голова кругом. А дальше – сплошной анекдот. Я спрашиваю у него, а какого рожна такая великая организация не может поставить несколько жучков. Не в каменном же веке живем! Жучок впендюрил – и слушай, что сказал да кому сказал… Ну, не так?.. А он тут и сказани: «Мы, – говорит, – три жучка поставили, так он их нашел и уничтожил, а больше и нет. Я, говорит, к начальству, а мне разнос за порчу драгоценного оборудования и – шиш с маслом». Велели ему работать по старинке, а жучки они, оказывается, тратят на прослушку своих жонок и любовниц. Представляете, мужики, если даже в ГБ такой бардак, то чего ожидать от других?..
– Я все уразумеу, – радостно шлепнул ладонями по столу Алексей Иванович. – Это были жучки…
Оказывается, с год назад Лев Ильич пригласил школьного электрика к себе и пожаловался на то, что во всех трех комнатах коротят розетки. Алексей Иванович развинтил их одну за другой и из каждой вытащил по одинаковому инородному телу, безграмотно подключенному к электрическим проводам. Йев безжалостно растоптал все три, не дав электрику даже рассмотреть это диво…
– Да кто ж так ставит деликатное изделие? – возмущался электрик. – Вот вам и КГБ. А мы усе «штирлиц-штирлиц», а они даже жучка не могут по уму…
Алексей Иванович слегка захмелел, но это от того лишь, что резко взяли. По опыту было известно, что следует плавно продолжать, и охмележ как рукой снимет…
– Ну только полюбуйтесь, – обвалился на застолье гневливый голос, который ни с каким другим не спутаешь…
В открытой двери, прямо против солнца – аж глазам больно – стоял директор интерната и очень недовольно оглядывал сборище своих сотрудников. Но недоволен он был не ими, а самим собой.
Только что, считай, по приказу Недомерка он отправил Льва Ильича домой, а его воспитанников завел в класс. Там капитан-физрук раздал ученикам листы бумаги и велел написать сочинение о том, что именно Лев Ильич говорил им о демонстрациях.
– О каких демонстрациях? – спросил ученик по прозвищу Чума.
– О любых, – разрешил капитан. – О тех, что на Красной площади, – намекнул он на желаемое, – когда наши танки спасали Прагу, – направил он память детей в нужную сторону. – Может, про Новочеркасск говорил… – с надеждой сказал капитан.
Федору Андреевичу срочно захотелось выпить. С тем он и заглянул в котельную, но, обнаружив веселое застолье, решил начать со взбучки.
– Никто не желает робить, – грознел голосом Федор Андреевич.
– Так шабат, – виновато развел руками Степаныч.
– Один человек пашет как ненормальный, и тот Недомерок, – сокрушался директор, укорил всех разом и ахнул в себя уважительно предложенный стакан.
– Я, Андреич, вот чего хотел узнать, – сдвинулся Сергей Викентьевич, уступая место директору. – Недомерок наш – он жа в школе оклад получает?
– А как же.
– А у себя на службе он тоже оклад получает?
– Да и не только оклад, – встрял Григорий. – Он, поди, еще и ночные получает, и двойной тариф по выходным – он же, считай, круглосуточно на службе.
– Умеют же люди устраиваться, – завистливо протянул Сергей Викентьевич, – два оклада и куча надбавок…
– Да и Ильич наш – тоже два оклада загребает, а то и поболе, – добавил зависти Степаныч.
– А он с чего? – усомнился директор.
– Дык у нас в школе – раз, и за продажу родины – два, – посчитал завхоз.
– Вряд ли, – не согласился Алексей Иванович. – За продажу, наверное, единоразово, а не помесячно.
– Это как договоришься, – упорствовал Степаныч, разливая и с сожалением оглядывая пустеющую банку.
– А вот ты, Степаныч, хотел бы, как Недомерок – два оклада? – спросил завхоза Григорий.
– Ни боже ж мой! – Степаныч едва не протрезвел.
– А как Ильич?
– Вот то не ведаю… Прицениться надо…
– А с чего это ты, Викентьич, чужие гроши считаешь? – окликнул водителя Алексей Иванович. – С зависти?