а себе, и – через болото… Постой, его ведь американцы убили. А может, еще не до конца убили?.. Может, не до смерти убили?.. Конечно, не до смерти… Надо немедленно бечь к Угучу и рассказать ему…»
Вот тут почти следом за Любкой появились директор с Недомерком и погнали всех в класс писать какую-то бодягу про демонстрации по приказу Недомерка и его фашистов.
Любка по обыкновению добросовестно отнеслась к заданию учителя. Она навспоминала, чего только смогла, – из книжек, из учительских слов, из подслушанного из-за двери учительской, из подкарауленных Йефовых откровений (ведь Леонид Валентинович поручил вспомнить именно Йефовы слова) – с бору, что называется, по ниточке…
И очень даже выразительно получилось:
«Что нам рассказывал Лев Ильич про демонстрации, про защитников Праги и про Новый Черкасск. По словам Льва Ильича, мы узнали, что по Красной площади два раза в год проходят демонстрации людей. Это бывает 1 мая и 7 ноября, но лучше 1 мая, потому что тепло и солнце. Все радуются, как дети, потому что дети всегда радуются, как только вспоминают, что родились в нашей прекрасной стране, а не где-нибудь еще. Но радуются на демонстрациях не только в Москве. Была одна демонстрация в Новом Черкасске. Это было давно. Рабочие развернули красные знамена и, радостные, пошли к дворцу. Там стояли казаки и никого не пускали. Рабочие стали петь, а казаки их постреляли. Спасся только один поп Гапон. Он и привел рабочих под пули. А еще давней была другая демонстрация. Смелые люди вышли на площадь, чтобы предупредить, что немецко-фашистские захватчики напали на чехословацкий город Прагу, а никто и не знает. Вот они и вышли на Красную площадь, которую видно из кремлевских окон. Там, в Кремле, бессонно работал товарищ Сталин, чтобы мы все имели нашу такую счастливую жизнь. Он услышал шум на площади и посмотрел в окно. Там он увидел смелых людей с плакатами и понял, что фашисты топчут чехословаков. Тогда он приказал завести моторы, и наши танки спасли братский народ. Когда я вырасту, я тоже поеду на Красную площадь и буду ходить по ней с демонстрацией. Выпускница 6 класса Лесной школы Люба Доброва. Пятница, 28 мая 1986 года».
Ничего более содержательного и уж тем паче желаемого Недомерку в собранных им бумажках не было. Так что капитан Матюшин напрасно переживал за опасности, подстерегавшие девственное сознание учеников интерната. Ни Лев Ильич, ни его коллеги не сумели какими-либо серьезными знаниями замутить эту непорочную чистоту.
Леонид Валентинович по давней привычке подшивать любую бумажную ерунду к материалам оперативного дела взялся было аккуратно складывать листки с детскими каракулями, но спохватился.
«Кому я собираюсь показывать эти творения? Единственно, кому их можно показать, – это директору… Чтобы знал… Это же дебилы…»
Недомерок понял, что надо немедленно остановить выезд группы, потому что у него ничего нет на подозреваемого… Совсем ничего… Отбой, и – будь, что будет…
Необходимо было срочно отыскать директора и воспользоваться телефоном у него в кабинете.
«Где ж его носит? Рабочий день в разгаре, а все директорские кабинеты на замке».
– О-о-о, легок на вспомине, – радостно встретил появление Недомерка Алексей Иванович. – Сядайте к нам – не побрезгайте. – Он сдвигался по лавке, высвобождая местечко.
– Какое там «сядайте»? – наигранно удивился капитан, оценивая степень опьянения коллектива и приходя к неутешительным выводам. (Тем более надо звонить и бить «отбой», чтобы коллеги не увидели этого безобразия. А ведь потребуйся сейчас понятые – и взять негде… только с собой везти.) – Какое «сядайте»? – повторил он. – Рабочий день…
– Та шабат ведь, – чуть виновато выставил в оправдание Федор Андреевич.
– Шабат наступает с первой звездой, – возразил Недомерок, взглянув на часы. – Еще почти четыре часа до шабата.
Все удивились и даже не очень поверили.
– А что вы такого обо мне вспоминали? – не сдержал любопытства Недомерок.
– Кады? – не понял Степаныч.
– Вы меня встретили словами «легок на вспомине», – сказал Недомерок. – Вот мне и интересно…
– А это мы про радиацию гутарили, – взялся объяснять Алексей Иванович, – которая на нас прет из Чернобыля. Федор Андреевич, дай бог ему здоровья, растолковал по своей физике, что против радиации надо пить по слегка… Не бушь? – протянул он в сторону Недомерка стакан. – Ну, как знаешь, – не стал он настаивать, когда Недомерок отказался.
– А я при чем? – так и не понял капитан.
– Так получается, что если кто не пьет, – взялся объяснить Григорий, – так ему кранты от радиации, а ты не пьешь… Вот мы тебя и пожалели… и выпили за тебя, а тут и ты…
– Страшное дело, мужики, – ахнул Степаныч. – По всему видать, что программа, которая за нашу трезвость, против нашего здоровья. Она на нас радиацию?..
– Ну это ты брось, – протрезвел Федор Андреевич. – Брось и никому не повторяй, – строго попенял он.
– Так я ж не сам, – взялся оправдываться Степаныч. – Это с ваших слов так получается.
– Ты мне этого не шей, – погрозил пальцем директор. – Вот что я тебе скажу, Леонид Валентинович, – обратился директор к Недомерку, толком и не зная, что ему сказать, а лишь затем, чтобы отвлечь всех от завхозовых откровений. – Может, выпьешь с коллективом? – перебил он сам себя.
– Не могу – служба, – отчеканил Недомерок.
– О-о-о, именно про это я тебе и хотел сказать, – вспомнил Федор Андреевич свои недавние (или давние уже?) размышления. – Бросай ты эту свою службу. Тоже мне служба – людей вязать… Ты переходи к нам назусим. С детьми у тебя получается… Поженим тебя…
Недомерку показалось, что он это все уже когда-то слышал, но сейчас ему было не до этих психологических казусов – надо спешить, пока еще не поздно скомандовать «отбой».
– Мне нужна ваша помощь, – позвал он Федора Андреевича. – И очень срочно.
– Опять? – удивился Федор Андреевич. – Не пишут, паршивцы? Ну, я им сейчас задам! – Он стал выкарабкиваться из-за стола. – Зараз я им…
– Все в порядке. – Недомерок взялся корректировать намерения директора. – Написали…
– А чего тогда?.. Кака така помощь треба?
– Валентиныч, а давай мы табе дапаможем – давай прямо сюды приволокем нашего Ильича? – от доброты душевной предложил Сергей Викентьевич. – Усадим вас за стол, нальем по стакану, и – выясняйте свои непонятки…
Ох, как хотелось всем этим помощничкам скомандовать: «Смирно!», всем сразу. А потом чтоб бегом и несколько кружков по стадиону, чтобы вся пьянь, вся дурь – вон…
«Только ведь не послушают, – понимал капитан. – Еще и осмеют в придачу… Не-ет, отбой и немедленно… Пусть даже и увольняют…»
Федор Андреевич открыл дверь кабинета, что при входе в школу, и пропустил капитана вперед. Тот уселся за директорский стол и придвинул к себе телефон – придвинул, как самый обыкновенный аппарат, а это был заграничный телефон, полученный по знакомству и предназначавшийся большим начальникам. Он и питался не от телефонной розетки, как отечественные, а еще и от электрической, и наворочено в нем было всяких возможностей – не упомнишь.
– Чего-то еще? – спросил Федор Андреевич. – Там все просто, – показал он на телефон, – номер набирайте, как на обычном, а другие кнопки не чапайте.
– Я знаю, – нетерпеливо отозвался капитан. – Вы меня простите, но разговор секретный.
– О ты холера! – ругнулся Федор Андреевич невесть в чей адрес. – Как насекретничаетесь – ключ ко мне, – велел он и вышел, грохнув дверью.
– Здорово, физрук! – загремел в трубке голос начальника, едва Недомерок набрал номер. – Готов к оздоровительным процедурам?
– Готов, – не понимая о чем речь, ответил капитан.
– Ну то-то же… А самогон отыскал?
– Да этого добра полно, – отмахнулся от слов начальника Недомерок и только тут вспомнил, что начальник говорит шифром, – он же (идиот!) настоял, чтобы пользовались шифром, и самогон означает самиздат… – Нет-нет, – заорал исправлять информацию Недомерок. – Не совсем самогон.
– Фирменное? Западное питье? – выспрашивал полковник.
– Не совсем. («Это он про тамиздат», – перевел Недомерок.)
– А что у тебя там?
– Да бормотуха и ничего более, – решил сымпровизировать Недомерок, намекая, что книги, которые зашифрованы как бутылки с питьем, только нашего производства…
– Какая бормотуха? Что за бормотуха? – орал полковник, не понимая. – А-а, это магнитофонные записи? – догадался он, наплевав на шифрование. – Тоже неплохо. Главное, чтоб градус был, – вернулся он к секретному коду. – Чтоб с ног сшибало…
– Подождите! – заорал капитан и…
Ослеп! Совсем ослеп!..
Непроглядная темень обрушилась на него, а уши залепила тишина. Глухая мертвая трубка выскользнула у него из рук, и животный ужас перехватил дыхание.
«Наверное, это и есть удар… как его – кровоизлияние?.. Вот так оно и бывает. А не надо было гореть на работе – от этого сгораешь… Что же теперь?.. Интересно, а говорить я могу?..»
– Свет, – тихонько прошептал капитан, радуясь своему же шепоту. – Свет! – заорал он что было силы. – Све-е-е-ет!!!
Он тянул крик некоторое время и не заметил, что свет уже горит, и дверь открыта, а на пороге стоит техничка Наташа, прозванная за толстоту Недожорой.
– Звяняйте, – сказала она, когда Недомерок прекратил орать. – Андреич ушел, я и подумала, что тута никога, заперла и свет загасила.
– Иди-иди, – нетерпеливо замахал на нее Недомерок и бросился набирать номер управления.
«Выехали», – догадался он, слушая длинные гудки. (Лучше бы застрелиться.)
3. Недотепок
– Что он тебе сказал? Что?..
Лев Ильич услыхал свистящий шепот Недомерка и какую-то возню за углом, куда только что свернул Дим. Яснее ясного, что именно про него Недомерок пытает Диму. Только чего можно допытываться у больного ребенка, который к тому же и не говорит?.. Лев Ильич хотел вмешаться, но раздался громовой окрик теть-Оли, и стало понятно, что Димка уже под надежной защитой.