– Скажи-ка, красавчик… – амбал подтянул петлю, – с бабами любишься?
– А то? – прохрипел Григорий. – Посексотить с барышней – чего может быть приятнее, – опрометчиво выронил Григорий знакомое всем словечко в незнакомом применении. – И очень люблю это дело.
– А с голыми любишься или в одежке?
– Всяко бывало.
– А в пилотку нырял? – Амбал спешил уличить красавчика в недостаточно правильной сексуальной ориентации.
– Чего? – притормозил Григорий, настороженный даже не словами, а победными интонациями противника.
– В пилотку, спрашиваю, нырял?
– В какую пилотку?
– В бабскую.
– Откуда у баб пилотки? Они что, армейские бабы?
– Да нет же… Ты голую бабу видел?
– Бывало…
– Так у них энто самое место похоже на пилотку: губы там, то да се – натуральная пилотка.
– А ты откуда знаешь? Нырял, что ли?
Саня растерялся, а Григорий, воспользовавшись этим, выдернул конец ремня из его руки и неспешно снял петлю с шеи.
– Так чего замолчал, урод? – Григорий накручивал конец ремня на руку. – Нырял, значит, чмошник приблатненный? – С этими словами он с оттяжечкой хлестанул амбала.
Тот смолчал, потому что правильные мужики со стопроцентно правильной ориентацией и без какого-либо личного сексуального опыта стояли вокруг Григория молчаливой поддержкой.
Это не были самые ненавистные воспоминания Григория об армейской жизни, но они были самые первые. Были и другие, много других, – и все они, да и вообще все, что напоминало армию, вызывало в ответ ненависть и отвращение… Сознание в этом не участвовало, даже когда Григорий пытался управлять им.
Короче говоря, Григорий боялся смотреть на обнаженное женское тело, потому что в памяти сразу всплывала эта дурацкая «пилотка», и дальше уже пошло-поехало к армейским картинкам, – какие тут «разговоры по душам»?..
Выходило, что не только Ирина (или кто другой) жмурилась, чтобы случайно не увидать своего «собеседника», но и он жмурился, чтобы тоже не увидеть лишнего. Так они и общались, вслепую – как животные. Может, именно чисто животная тяга и дурманила их головы и давала возможность всласть порадовать один другого? Но на что же тогда рассчитывал Григорий в своих мечтаниях о приходе к Ирине с новым лицом?.. Бог весть…
Прибежала Ольга за срочной помощью – сгорела электросковорода.
– А электрик куда-то подевался – нигде няма, – жаловалась Ольга. – Поспяшай, Григорий, – мне еще обед спроворить.
– Как помощь, так Григорий. – Он добродушно поварчивал и наводил повседневный макияж с помощью сажи. (Лучше неумытый шахтер, чем чистенькое страшилище.) – А как помощь не нужна, так Недобиток.
– Так то ж не со зла, – смеялась Ольга, продолжая торопить Григория. – А не со зла, так и не след обижаться.
Григорий нахлобучил поглубже армейскую панаму и пошел вслед за поварихой. Он и не обижался, да и трудно было на нее обижаться.
– Все пытаюсь тебя на вторую свиданку сговорить. – Григорий привычно взялся кружить над Ольгой, споро устраняя аварию. – А ты никак не сговариваешься.
– Не сговорить ты пытаешься, а сблудить. Потому что, все что ты можешь предложить, это случка, а мне этого сейчас не надобно. Мне судьбу надо устраивать, а случка у бабы – или до устройства судьбы, или апосля.
– Да какая случка? – Григорий не оставлял надежды усахарить Ольгу. – Давай вместе судьбу устраивать!
Григорий на полном серьезе подумал, что можно бы и не к Ирине, а к Ольге заявиться с новым лицом и устроить с ней одну судьбу на двоих. Только ведь этого еще ждать и ждать, а Ольге нетерпится определиться с судьбой сейчас. Он может и сейчас. Чтобы не пугать Ольгу, он может плотно измазываться сажей, как мавр. Григорий вспомнил, как в детстве, посмотрев по телику «Отелло», он долго не мог войти в разум: «Как же так? Ведь там негров линчуют, а этот негр всеми командует». Наконец, решил, что Шекспир ошибся – жил ведь невесть когда, в невежественную дореволюционную эпоху…
– Какая у тебя судьба? – фыркнула Ольга. – Ты же по жизни – кобель, и вся твоя судьба кобелячья. Нет, правда, я акромя тебя только одного такого кобеля знаю – Тимку из Богушевска. Да ты же и сам с ним знаемый. А больш таких и няма ва усим свете. Ты, Григорий, не обижайся, ты хороший мужик…
– Хорош до безобразия, – буркнул Григорий.
– А также после него, – засмеялась Ольга. – Да и во время тоже…
С Тимохой Григорий приятельствовал несколько лет. Тимоха и вывез чуть живого Григория из Афгана на «Черном тюльпане» вместе со своим двухсотым грузом. Санитарный борт тогда надо было ждать еще несколько часов, а Тимохин Ан-12 уже стоял на полосе…
Да и сюда Григория сманил тот же Тимоха. Григория выпустили тогда из госпиталя, залатав и заштопав, как только умели. В то время ему некуда было жить…
А познакомились они с Тимохой много раньше, в госпитале в Ташкенте, перед отправкой Григория в его непродолжительную и пагубную командировку для отдачи, как впоследствии выяснилось, абсолютно чужого интернационального долга. Госпиталь в то время был развернут чуть ли не на самом аэродроме и большей частью предназначался для прибывающих оттуда военных, но и вылетающим в Афган отказать не мог.
Только вылупившийся лейтенант Григорий сидел в ожидании, когда его примет военный хирург Галина Ивановна Тихоедова, а ее муж, начальник госпиталя и полковник медицинской службы, тут же в коридоре распекал какого-то прапорщика, размахивая перед его носом бумажками накладных.
– Почему не исполнены главные позиции? Где основная группа медикаментов? Отгрузили, привезли и – до свидания? Так, что ли?.. Никакой заинтересованности в деле: все формально, все для галочки…
Григорий фыркнул – не сдержался, а прапор оглянулся на него, зыркнул на дверь врача, к которому ждал попасть Григорий, и все просек. Он тоже много чего мог сделать для этой Галочки, хотя, конечно, не все, как преувеличивал ее муж…
– И давно?.. – спросил прапор Григория, подсаживаясь рядом, когда начальник ушел, полагая, что вразумил нерадивого военнослужащего.
– Чего давно? – включил тормоза Григорий.
– Тише едешь – давно? – уточнил прапор.
– Да я всего здесь неделю, – засмеялся Григорий, которому расхотелось ваньку валять. – Тихо еду, получается, дней семь – не больше. А вот далеко бываю, – не удержался хвастануть лейтенант, – всего ничего – деньков шесть.
– Владимир, – протянул руку для знакомства прапор. – Товарищ, – он кивнул на дверь с врачебной табличкой, – и по всему выходит, что брат… Значит, осталось стать друзьями, и будет, как в песне: друг, товарищ и брат.
– Это не в песне – это в кодексе.
– Не может быть! И сколько же за это дают?
– Не в том кодексе, а в том, который для строителей коммунизма.
– Это надо же! Такое идиотское дело, и такие хорошие слова…
Григорий напрягся: не провокатор ли? Слишком свободно звездоболит – будто здесь двери без ушей.
«А может, и без ушей? – прикидывал Григорий. – Война рядом, и может в ее огне сгорает вся гниль?..»
– Не ежись, лейтенант, – понял прапор сомнения собеседника. – Хочешь строить коммунизм? – Строй. Лично я за любое веселье, кроме голодовки.
– Прости, – с подкупающей искренностью потянулся Григорий к прапору, собравшемуся уходить. – Прости, быдланулся, – честно признался он. – Подумал, может, провокация…
– Коммунизм – провокация? – уселся обратно прапор. – Очень похоже. У нас в поселке была коммунистическая столовая, и школьников туда водили обедать, а там вечные макароны по-флотски.
– Не так уж и плохо…
– Так они хоть и по-флотски, но без мяса. А столовка, прикинь, коммунистическая…
Те несколько ташкентских дней они не расставались. Даже по барышням шастали на пару. Оказалось, что прапорщика с детства зовут Тимохой, хотя он по имени совсем даже Владимир, а на родине его – рай земной и живут там еще три его друга. То есть постоянно живет там только один Мешок, а остальные скитаются по неуютному миру, как и Тимоха, но при каждой возможности возвращаются в свой богушевский рай.
Тимоха общался весь нараспах, и это было в зависть Григорию, который не мог себе такого позволить. А ведь когда-то и он жил вот так – в открытую, и поэтому сам был открыт для всех чудес мира… Подкараулили… Подсекли в самом начале его блистательного полета, а теперь уже и не взлететь…
Как будто Тимоха жил, а Григорий выживал.
– Мало кто из людей живет, – поделился он своими размышлениями с Тимохой. – Большинство выживает всю жизнь.
– Ага, – зубоскалил Тимоха. – А умнеют и взрослеют так и вообще через одного, и те поздно да редко.
Хорошие предвоенные каникулы устроил Тимоха для Григория. Где-то он добывал вещи, о которых Григорий только из книг что-то знал. Угощал, например, приятеля вискарем, а Григорий всю жизнь полагал, что виски с содовой – это такой специальный неразделенный на составные части напиток.
– Где ты берешь все эти чудеса? – как-то спросил Григорий, машинально и совсем не ожидая ответа. (Даже и не желая ответа. Зачем ему? Тимоха еще подумает, что он выпытывает, чтобы настучать.)
– Меньше знаешь… – отмахнулся прапор. – Ты и не представляешь, как много людей способно сотворить много чего гнусного, чтобы захватить хоть чего-нибудь заваляшного… – заплутался Тимоха пьяным языком в нетрезвых мыслях.
Уже назначен был день вылета, а все равно эта война, громыхавшая совсем близко, казалась какой-то выдуманной.
– Держи подарок – умней мозгами и душой, но никому не показывай! – Тимоха протянул Григорию сложенную до размера блокнота газету «Красная звезда». – А то уже и лейтенант, а там и до генерала дорастешь. Можно сказать, в люди выбьешься, а человеком не станешь.
Григорий далеко не сразу отдал должное ценности этого подарка. Он довольно небрежно засунул сложенную газету в карман мундира. Тимоха еще раз предупредил лейтенанта о том, что обращение с подарком требует аккуратности.