Пацаны, конечно, ведут себя солиднее – им по детдомовскому кодексу не положено распускаться (хотя и у них сердечко ходуном), а девчонки вообще – курам на смех. Вон Лидка Дикая – смотреть стыдно: еще вчера метелила всех подряд, особенно домашних, а сейчас…
Лидка вцепилась в рукав Аньки Сороки и шепчет-шепчет: «Возьми меня, Анют, ну возьми… ну давай попросим твоих папку-мамку. – И совершенно потеряв голову, тут же, чуть сдерживая слезы, сама прямо к ним: – Я вашу Анечку так люблю, я – еенная самая лепшая подруга – возьмите меня…»
Это какое же сердце не отзовется на подобный вопль!
– Анютка, какая у тебя милая подружка. Дай ей пряничек…
Это прямо при Лидке… Считай, над ее головой… Ну все – сейчас Лидка что-нибудь учудит. Держитесь покрепче!.. Может, в волосье вцепится намертво, хотя у Анькиного папашки и волосьев-то нет… Скорее всего, она ему в пузо заедет… может, и ногой… А потом – кранты: потом Лидку в дурку – на все лето…
– Мяне шукаете? – окликнул Махан.
Угуч смотрел во все глаза и поверить не мог, что нормальные синяки способны так вот расплываться и бликовать всякими оттенками.
– У медсестры был, – буркнул Махан. – Просил забинтовать морду, а она ни в какую…
– Да-а, – посочувствовала Оторва, – тебя тока за деньги показывать: зарабатывал бы поболе моего.
Тут она вспомнила, зачем искала Махана, и торопливо поведала все свои печали.
– Валюха, ты дура несусветная, – зашипел Махан. – Мы всегда все впотай, с умом, чтобы никто носу не сунул, а ты – считай на глазах… Это же подсудное дело. Если прознают, нам в дурдоме париться давеку.
– Больш никогда, – затараторила Оторва, – ни единого разочка. Клянусь чем хошь… Вона эта козлина. – Она показала рукой на оборзевшего чмурика.
– Он откуда?
– Из-под Орши… Приехал разам с батьками за сестрой. Галка из седьмого – ну, русая такая, с косой…
– Пошли, – скомандовал Махан.
Блондинистый обидчик и не заметил направившуюся к нему троицу.
– Слухай сюда, – тронул его за плечо Махан. – И гляди на меня. Вот такую рожу мне сделал он. – Махан показал на Угуча. – И при этом он мой друг. Представляешь, какая рожа будет у тебя?..
Парень опасливо глянул на Угуча и забегал глазами в поисках родных.
– Даже не думай, – остерег Махан. – В общем так, ушлепок оршанских полей, быстренько гонишь рубль и еще быстрее забываешь всех нас и то, что у тебя с нами было. А не хочешь – я сейчас завуча кликну, он – милицию, и будет тебе море радостей…
Парень все Махановы угрозы принял за чистую монету и зашарил по карманам. Рубля не было – пришлось согласиться на 87 копеек, начатую пачку «Примы» и наборный мундштук…
Махан с Оторвой попрыгали дальше щебетать, а Угуч остался без дела и как-то сразу – одним обвалом – вернулось и то, что не позавтракал, и то, что не получится пожениться, и то, что Надежду Сергеевну определят в психушку… постой, еще и Лидку Дикую – тоже определят…
Угуч оглянулся, выискивая глазами остатки скандала, устроенного Лидкой, но ничего не было. Сорока сидела с родителями на лавочке и грызла пряники (Угуч вот даже и не завтракал), а Лидка кружила меж клумбами, оставив все свои глупые надежды про не ругаться целое лето, но и не в силах уйти куда-либо отсюда (а вдруг?)…
Получается, что совсем не обязательно отправляться в психушку. Надо объяснить Надежде Сергеевне про это. Незачем ей в дурку. А если кто-то захочет ее туда упечь, то ему надо дать по башке, чтобы никогда в ней не рождались такие неправильные мысли. Вот и решение всех проблем – все оказалось совсем просто. Пускай Йефа сажают себе на здоровье, а Надежду Сергеевну никто никуда не упечет. Надо только ее отцу все объяснить, а если он не поймет, то его можно удушить, как Недомерка… Точнее, вместо Недомерка. И все устроится лучше некуда. Угуч будет при Даньке и в помощь Надежде Сергеевне. Только она должна перестать его ненавидеть. Тем более ей совершенно не за что его ненавидеть. Требуется только ей показать, как он к ней хорошо относится. А что он хорошо относится к Даньке – она и так знает. Он и к Йефу очень хорошо относится, но это сейчас неважно… А ради Надежды Сергеевны он может даже насовсем отказаться от теть-Оли, тем более она его так обидела… Он может вместо теть-Оли пожениться на Надежде Сергеевне, когда Йефа посадят, и все устроится замечательно. Даже если бы он удавил на рассвете Недомерка – и то не было бы лучше… Остается лишь объяснить Надежде Сергеевне все эти такие понятные вещи…
Главное, чтобы Надежда Сергеевна полюбила его всей душой, как он этого и заслуживает. Может, все дело в том, что она до сих пор считает его припадочным?..
Давным-давно, когда Угуч еще не освоился в комнате Даньки, когда он еще стеснялся и забывал закрывать рот, оглядываясь по сторонам на разные диковинные вещи, в общем – давным-давно Надежда Сергеевна спросила его:
– Дима, у тебя еще бывают припадки?
Угучу так хотелось понравиться ей, так хотелось угодить, что он кивнул, сглатывая слюну и даже не понимая о каких таких припадках идет речь.
– Удостоверился? – повернулась Надежда Сергеевна к мужу. – Никаких кентавров – это элементарная забота о безопасности.
– Ну какие припадки? Какие ты выдумала припадки? – загудел-запротестовал Йеф. – Я был у врача, смотрел медицинскую карту. Припадки были у него невесть когда – в младенческом возрасте. С тех пор все нормализовалось…
– Но он же сам подтвердил.
– Он просто не может тебе возразить… Как и я, кстати…
– Ты очень даже напористо возражаешь…
«Вот с тех пор она меня и невзлюбила, – вспомнил ту давнюю непонятку Угуч. – Наверное, до сих пор ждет, когда я грохнусь в припадке».
Можно написать Надежде Сергеевне письмо и все объяснить… Понадобится очень большое письмо – такое большое, какого Угучу никак не написать… А еще можно все, что нужно, нарисовать на картинке. Можно и на нескольких… Так даже лучше – на рисунке все сразу видно, а письмо пока еще прочтешь слово за словом…
Угуч направился в свой закуток котельной, где были запрятаны его личные вещи – не выданные интернатом, а личные, свое богатство: книжка со сказками и разные огрызки карандашей, среди которых даже один химический. Вот бумаги не было, но Угуч что-нибудь придумает…
В котельной у Григория Недобитка за дощатым столом, давно забывшим свое гордое рабоче-крестьянское название «верстак», уже бузила разгоряченная компания. На столе кучковались здоровенные бутыли, называемые «фугасами» или «огнетушителями». Угуч знал, что внутрь этих тяжелых бутылей заливали чернила, а потом разливали по стаканам и пили, ругаясь по-всякому…
– Вот это отрава, – аккуратно выдохнул Степаныч, удержав тошноту внутри. – На свете и продукта такова не растет, из чего это делают…
– Отрава, – согласился завучев муж Алексей Иваныч, электрик и ремонтер широкого профиля, почти такой же рукастый, как и Григорий. – Лютая отрава, а народ усе адно давится в очереди – только б ухапать. Если бы знакомый рабочий с магазину со учора еще не оставил, то так бы и не добыл…
– Это не народ, – не согласился Степаныч, – это отребье. Народ у нас мозгастый и давно уже кажны сабе измозговал удобный агрегат… чтоб не гробить здоровье ихней химией… Вот скажите, Федор Андреич, – обратился он к директору интерната, – на кой ляд надо было изничтожать тот нужный и хитрый аппарат, что мы с Григорием соорудили?.. Мы же его по всем правилам да еще со своими находками… Это ж был всем приборам прибор – хоть на выставку отправляй…
– Ну прям как дети, – удивился директор. – Тут КГБ, можно сказать, под самыми окнами рыщет, вынюхивает все про все, а они – самогонный аппарат… И это в наше сложное время…
– Ваша правда, – согласился Степаныч, – да только Недомерок не за нами ведь дыбает… Нам-то чего ховаться да скрытничать?..
– А то ты не ведаешь, – осерчал Федор Андреевич. – Оне весь сор подбирают, все и на всех, чтобы потом на любого надавить и заставить кого свидетелем выступать, кого показания подписывать…
– А чаго мяне застауляць? Чаго? – зачастил вмиг протрезвевший Степаныч. – Я ни при чем…
– Вот для того и надо было уничтожить ваш агрегат, – подвел черту директор, – чтобы все ни при чем…
– Хоть бы хутчей уже этот Недомерок захомутал нашего Ильича, – вздохнул Алексей Иванович. – Совсем жизни не стало: ходи да оглядайся…
– Давайте повторим, – облизнул Степаныч пересохшие губы и принялся разливать, звякая горлышком фугаса по стаканам.
– Погодите, мужики, – остановил собутыльников директор. – Давайте о деле договоримся.
– Чего такого? – не понял Григорий.
– Нам требуется, – задиктовал будто детям на уроке директор, – требуется как можно быстрее организовать наше школьное отделение всесоюзного добровольного общественного движения «Трезвость»… Я же с этим пришел, – удивился он, – как можно было забыть?..
– Я думал, шутка такая, – хихикнул Григорий. – Ну, пусть будет отделение… От нас-то чего требуется?
– Вступить надо, – объяснил Федор Андреевич, – заплатить членские взносы, выбрать председателя, составить план мероприятий…
– Каких мероприятий?
– Ну рейды там… по винным отделам, чтоб все по правилам у них…
– Вот это хорошо, – обрадовался Степаныч. – Не надо будет в очередях давиться… Не боись, Андреич, вступаем все как один, а старшыней избираем евонную жонку. – Он показал на Алексея Иваныча. – Она привыкшая к бумажной работе, она это дело любит, а мы согласные… – Он поднял стакан, приглашая присоединиться.
– Значит, за общество «Трезвость»! – хохотнул Григорий, выдохнул и с бульком влил в себя стакан густого зелья.
– Тогда я пошел, – поднялся директор, поставив опорожненный стакан. – Беготни еще…
– А все жиды, – свернул на привычное Степаныч, когда за директором закрылась дверь.
– А они тут при каких делах? – отмахнулся Григорий.
– А кто споил наш народ? Они и споили. А когда уже никак, устроили эту свистопляску со змаганьем