"Извините, я хотел бы воспользоваться местным туалетом!" -- сказал я грубо и стряхнул широкозадую Анну с колен. У меня не было ни малейшего желания ввязываться в их местные интриги. Мишка повеселел, а широкозадая моментально сделалась моим врагом. Я прочел это в ее глазах.
Виктор протиснулся за мной из бара. Мы возвратились на террасу, где голоса толпы уже слились в монотонный тяжелый гул, как будто большие, по паре метров длиной жуки Хичкока стадом висели над бассейном, пожужживая крыльями. В момент нашего появления на террасе хозяин снимал пиджак с помощью того же усатого молодца, каковой унес в свое время подарок Виктора. Усатый удалился с пиджаком. Обнажились рубашка поло и крупные тяжелые волосатые руки.
"Здоров ты, как бык, дядя Изя!" -- восхищенно сообщил Виктор, без стеснения разглядывая крупный торс нашего хозяина. Очевидно, Виктор занимал особое положение и пользовался привилегиями, потому что стоящие рядом с дядей Изей мужчины вопросительно притихли, услышав сравнение дядя Изи с быком.
"И ты, Витюшка, будешь всегда здоров, если бросишь курить мерзкие сигаретки и будешь меньше шляться по бабам", -- ласково сказал хозяин и, поймав моего приятеля твердой рукой за шею, заставил его согнуться в поясе. Продержав в согнутом состоянии некоторое время, отпустил. Гости угодливо рассмеялись. Виктор тоже смеялся, но, когда мы, выбравшись из центра внимания, отошли к забору и заглянули в по-прежнему туманную и зеленую бездну, Виктор потер шею и пробурчал:
"Теперь он здоров, старый козел. Пять лет назад он был в таком дерьме, что собирался покончить с собой и уже написал завещание. Они помогли ему. Дали заем и воткнули в строительный бизнес. Меня бы кто воткнул..." -- Он опять потер шею. "Они? Ты имеешь в виду мафиози?" "А кто, по-твоему? -- раздраженно ответил он вопросом на вопрос. -- Кто?" "Но почему именно его, Виктор?" "Почему? Потому что старый козел был большим строительным боссом в Союзе, начальником строй треста Молдавской Республики. У него гигантский опыт жулика..."
"Мало ли кто кем был там. Здесь другой мир другие законы".
Виктор покачал головой.
"Невинный Лимонов. Сколько тебе пришлось испытать на своей шкуре и там и тут, и ты все не можешь усвоить, что везде одна банда. Он там был в банде, и здесь его приняли в банду. Тебя или даже меня хуй примут..."
"У Изи что, были связи с "ними", когда он еще был в Союзе?"
"Связи... -- он рассмеялся. -- "Они" -- кто ты думаешь? Романтические юноши с автоматами? Такие же жопатые и брюхатые отцы семейств, как и на старом континенте. Те же евреи. Жиды. Только посмелее. Бля... -- Отвернувшись от бездны к толпе, вдруг скороговоркой выдавил: -- К нам направляется старшая дочка хозяина Ритка. Страшна, но рекомендую. Замуж за тебя Изя ее не выдаст, потому что ты русский "хазерюка", но выебать ее и поиметь определенные блага вполне можешь. Она это любит".
"Я улетаю в Нью-Йорк послезавтра, а оттуда в Париж, домой, -- заметил я. -- Ты забыл?"
"Останься, -- не смутился он. -- Что ты будешь делать все лето в своем Париже? Нищету разводить? Они же тебе хуйню платят за книги. Поживешь тут, Изя снабдит..." -- Он хмыкнул.
Я хотел было спросить его, почему он сам не последует своему совету, но не успел. В голубом платье, в белых туфлях стояла перед нами дочка хозяина.
-- Познакомься, Ритуля, -- Виктор подтолкнул меня. -- Эдуард Лимонов, порнографический писатель... Почище Генри Миллера будет".
Я пожал чуть влажную руку женщины: "Очень приятно". -- Моя мама научила меня в нежном детстве этой формуле, я ее и употребляю бездумно. Виктору я решил сделать выговор: "Если я тебя буду представлять как "лойер порнографер", тебе будет приятно?"
Дочка хозяина рассмеялась.
"Ты что, не пишешь о сексе? Ты что, не описываешь подробности сексуальных актов?" -- Виктор звучал обиженно.
"Только когда это требуется для характеристики определенного персонажа, -объяснил я сухо. -- Никогда в целях возбуждения читателя".
"Ну да, конечно, -- пробормотал он, -- в целях характеристики... Ритка, вот тебе кавалер будет, хочешь писателя?"
"Вы к нам проездом?" -- Дочка хозяина обвела меня взглядом всего от белых туфель до ежа над лбом. Так без стеснения оглядывают либо предмет неодушевленный, либо животное. То есть она меня оглядела с совершенным безразличием к тому, как я это ее оглядывание восприму.
"Проездом".
"Он может и задержаться, если для тебя, -- сказал Виктор. -- Ну что?"
"Ничего. -- Резкие черты загорелого лица изобразили тяжелую улыбку. Крупные, как у мамы Розы, серьги в ушах покачнулись всем золотом и каратами камней. -- Хороший мальчик".
"Мальчику под сорок", -- легко обиделся я. Она явно не приняла меня всерьез, потому я тотчас же воспринял ее всерьез и вгляделся в ее лицо внимательнее. Глаза у дочки хозяина были тяжелые.
"Все равно мальчик". -- Она переступила с ноги на ногу, крепко и сильно стукнув каблуками, так что тяжесть тела отдалась явственно в покрытии террасы. Страшной я бы ее не назвал. Нос был крупноват, и две резкие складки опускались от носа к верхней губе. Это придавало ее лицу животное выражение. Лет тридцать было дочке хозяина. Судя по лицу и глазам и подрагиванию на каблуках крепкого тела, она занимается сексом, как некоторые женщины неудержимо едят сладкое -с плотоядной ненавистью к объекту желания. Как жрут шоколад, уничтожая, так она ебется, подумал я грубо. Подумать о ней нежно не было никакой возможности, ибо она не была нежной женщиной, но именно женщиной крутой, сильной и грубой, -- дочка хозяина.
"Поднимись с ним в спальню, он тебя оттрепет за здорово живешь, этот мальчик, -- сказал Виктор, защищая мою честь, хотя я его об этом и не просил. -- Из горла хуй будет торчать", -- неожиданно прибавил он.
"Не будь хамом, Вить, -- она раздраженно взмахнула жирными синими ресницами и повернулась, чтобы уйти. Решила улыбнуться мне. -- Имейте хорошее время в нашем доме..." -- Ушла, колыхая голубым задом.
"С неграми ебется, стерва!" -- сказал ей вслед Виктор.
"Она что тебе, не дала когда-то, что ты меня так усиленно сватал?"
"Да на хуй она мне... -- начал он и расхохотался. -- Ты прав, не дала. У нас с ней биологическая несовместимость. Но я не из-за этого тебя с ней уложить хотел. Но чтоб ты благами попользовался, пожил у дяди Изи в хозяйстве, отожрался..."
"Я всегда считал, что мафиози не терпят любовников своих дочерей. В фильмах их всегда убирают или пытаются убрать..."
"То в фильмах! Фильмы -- хуйня. Их такие же, как я, евреи производят. Вон Мишка Козловский -- творец. Голливуд, кто, ты думаешь, основал? Мы, евреи! Традиционно еврейский гешефт. Вчера -- Цукор, сегодня -- Спилберг..."
"Мой первый русский издатель, еврей из Бруклина, хотел, чтоб я продал им киноправа на книгу. Я высмеял его, что, мол, какой же смысл им покупать киноправа на русский текст. Он мне, сердясь, долго доказывал, что многие продюсеры в Голливуде преспокойно читают по-русски, потому как они евреи из России. Прав я ему, конечно, не продал".
"Ну и дурак, не послушался мудрого еврея. Может быть, давно бы уже фильм был сделан. Богатым бы был".
Из бара уже знакомые мне Лида, Дора и Рива хохоча вытащили Дэвика и, раскачав на счет "раз, два, три!", швырнули его в бассейн. Пышная дама в розовом платье, поместив недопитый джин-энд-тоник в кадку с пальмой, с истошным "А-ааааа-х!" пробежала мимо нас к бассейну и бросилась в него сама.
"Рано начали бросаться, -- заметил мой приятель, взглянув на часы. -- До обеда даже еще не дотянули. В прошлом году все-таки продержались весь обед и только с наступлением темноты стали сигать в бассейн. Между прочим, бассейн на сваях -- запатентованное изобретение нашего хозяина. Он один умеет такие воздвигать над бездной. Вода ведь масса тяжелая, и при здешних калифорнийских землетрясениях такое сооруженьице должно обладать необыкновенной устойчивостью".
На террасе появилась с колокольчиком в руках жена хозяина.
"Товарищи! Товарищи! Минуточку внимания. Прошу всех к столам, товарищи. Каждый найдет свою фамилию в тарелке".
"Га-га-га, -- почти зарыдал Виктор. -- Пойдем, товарищ Лимонов, найдем наши фамилии в тарелках. Блядь, так и не отучились от советских привычек. Так и будут товарищами до конца дней своих... Товарищ Лева Школьников, передайте вашему товарищу Додику Шестинскому, что, если он не уберет свой ресторан с Вэлшир-бульвара, мы пришьем вашего товарища, -- спародировал он кого-то. -- И пришили..."
"Кого пришили?"
"Кого надо, -- он внезапно сделался серьезным. -- Я забыл, что ты писатель. Тебе скажи, ты завтра в романе используешь. С вами осторожно следует себя вести".
Я пожал плечами: "Ты путаешь писателей с журналистами".
В банкетном зале, он находился на один этаж выше уровня террасы, обнаружилось, что меня определили за один стол с интеллектуалами. Редактор местной русской газеты, редактор израильского журнала, поэт Борисович, кино-Козловский... Остальных интеллектуалов я не знал. Столы были большие, на десяток человек каждый. Все уже были на местах, когда я занял свой стул. Мне показалось, что интеллектуалы нехорошо поглядели на меня. Виктор "нашел свою фамилию в тарелке" другого стола. Оказалось, что у вечера есть ведущий. Чернявый, с побитым оспой лицом молодой человек в бабочке вышел на эстраду. Да-да, там была эстрада, в банкетном зале дяди Изи, как в клубе, и на ней стояло пианино, возвышался микрофон. Чернявый вышел и сказал, что слово для стихотворного приветствия предоставляется поэту Борисовичу. Борисович -румяный человек небольшого роста с бабочкой, как и ведущий, но с ярко-красной бабочкой, в белых брызгах -- профессионально, не спеша выбрался из-за стола и прошел к микрофону.
"Стихотворение-экспромт по поводу пятьдесят первого юбилея нашего всеми уважаемого дяди Изи Соломицера, -- объявил он. -- Написано сегодня в десять часов сорок минут утра." -- Он выдержал паузу.