Валера вышел на перекур часам к двум. Игорю повезло, что основной контингент как раз разошелся по делам – можно спокойно потолковать с парнем.
– Буду говорить откровенно, – сказал Янов, – мне уже известно, что результаты экспертизы по делу моего брата тщательно обработаны Черновым. Я также знаю, что он умеет давить на экспертов, и на вас он тоже надавил. Я не требую вас признаваться в том, что вы пошли на поводу у Чернова, но мне надо знать, что конкретно вам пришлось исправить в своем заключении.
Несколько минут парень курил молча, будто бы даже и не услышал собеседника. Потом сказал:
– Так это ваш брат под раздачу попал, верно?
Игорь кивнул.
– Вы, конечно, презираете меня за то, что я написал неверное заключение? Только у меня выхода не было. Я ошибся в заключении по прошлому делу Чернова – сам себя подставил, а он спас мою задницу. Теперь я типа отрабатываю.
– Люди ошибаются, – пожал плечами Янов. – Думаешь, я без греха? Меня одна гадалка-воровка три раза обдуривала, и я ее отпускал!
– Вы сольете Чернову меня при первом же разговоре…
– Солью, верно.
– Тогда он меня потопит, и я буду уволен.
– Давай так. Ты старое заключение уничтожил?
– Ну да.
– Восстанови его, отдай Гене – типа пусть он сам с ним разбирается, а у тебя рука не поднимается избавляться от документов. А я потом разберусь. Как отдашь – позвони. И у меня к тебе будет встречное предложение. Если ты напишешь жалобу на давление со стороны Чернова, то я обязуюсь протолкнуть ее к начальству. Что касается твоей ошибки, советую получить один раз выговор, чем губить и далее свою профессиональную репутацию.
– Легко вам говорить!
– Эту гадину Чернова надо давить, понимаешь?
– Говорят, он женился на дочери самого…
– Говорят, что кур доят! – резонно ответил Янов.
Обменявшись рукопожатием, следователь и эксперт разошлись в разные стороны.
Вскоре позвонил Яценко.
– Игорь, – парень, наконец, запомнил, что Янов ненавидел свое отчество, – я поговорил с Валентином Семеновичем Кордой. Двадцать девятого ночью его приступ аппендицита скрутил, с одиннадцати вечера и до семи утра он находился в областной больнице. К утру ему полегчало и от операции он отказался.
– А в больнице подтвердили?
– Ага. Чего мне теперь делать?
– Да ничего. Если хочешь – сообщи все это Чернову. Корда – первый муж Евы Корда, вот ты и решил, что он может оказаться причастен – в том случае, если Алену убили, например, по ошибке.
– А мы такую версию еще не рассматривали!
– Ну, так и предложи её – станешь героем.
– Да уж! – усомнился Яценко. – Чернов скорее на руках ходить будет, чем кого-то похвалит…
Янов ворвался в кабинет Чернова как раз вовремя, чтобы застать его за чтением одной интересной многим бумажечки. Естественно, что Игорь не сам выбрал время для визита, а воспользовался подсказкой эксперта Валеры.
– Что ты тут делаешь? – только и успел спросить Геннадий Федорович, как посетитель, оказавшись прямо перед ним, ловко выдернул из пальцев следователя заключение эксперта.
Чернов потянулся, чтобы отобрать его, Янов отскочил назад.
– Гена, а вот тут написано, что на одежде жертвы обнаружены частицы чешуи вовсе не свежей рыбы… – он пробежал глазами заключение. – Ишь ты! Рыбья чешуя была предварительна тщательно обработана антибактериальным компонентом, дубильными веществами и окрашена… Так-так! Мой брат крашеной рыбой не торгует!
Чернов уже был рядом, теперь противники стояли друг напротив друга, а между ними искрилось пространство.
– Иди отсюда, ублюдок! – прошипел Гена. – Это ошибочное заключение, я должен его выбросить!
– А я должен написать докладную с требованием провести независимую экспертизу!
– Да где ты такое видел, мать твою?! Иди отсюда, без тебя решу, кто что должен! Ты забыл, кто мой тесть? Тебе напомнить?
– Ты подтасовываешь результаты дела, Гена. Это тебе даром не пройдет!
– А ты вообще скоро отсюда вылетишь, Янов! За то, что спишь с фигурантами по делу об убийстве, за то, что брата-убийцу покрываешь и вламываешься сюда без разрешения. Пошел отсюда!
– Ухожу-ухожу, – смирился Янов. – У меня уже все есть: запись на скрытую камеру – заключения экспертизы, от которого ты планировал избавиться и всех твоих заявлений по поводу родственных связей!
И тут кулак Чернова врезался в челюсть Янова. Покачнувшись, Игорь сумел устоять на ногах и более того: ответил тем же. Охнув от удара, Чернов попытался вцепиться противнику в волосы, но не дотянулся, споткнувшись о ногу Янова, предусмотрительно выставленную им в нужный момент. Падая, Чернов вцепился Янову в плечо. Оба, матерясь, рухнули на пол.
Шум в кабинете привлек коллег. Вбежав, они растащили следователей – взлохмаченных, собравших костюмами пыль из всех углов, красных от ярости.
Чернов не прекращал изрыгать маты, под его левым глазом начинал расцветать фингал. Янов молчал, но только потому, что во время падения по-дурацки прикусил язык. Вытирая кровь из-под носа и криво ухмыляясь, он поздравлял себя с победой: невиновность брата доказана.
Лена. Тот самый парень
В первую ночь мы с мамой проболтали почти до утра. Я заснула на полуслове, рассказывая о своей учебе. А утром, еще до того, как открыть глаза, почуяла аромат какао.
Мама колдовала на кухне и обернулась, услышав мои шаги. Спросоня я всегда шаркаю, а также шмыгаю носом и покачиваюсь.
– Как выспалась? – мама притянула меня и поцеловала в нос.
Широко зевнув, я чуть не потеряла равновесие. Она расхохоталась, будто смешнее ничего не видела.
– Что готовишь, мам?
Повторять при каждом удобном случае «мам» стало моей новой приятной привычкой.
– Какао, вот, сварила. И канапе… – она смущенно улыбнулась, подняв острием вверх бамбуковую шпажку с насаженным кусочком сыра. – Готовить-то я как раз и не умею… Тут еще оливки, виноград и ветчинка. Будешь?
– А то! Канапе! – я хохотнула, одновременно сглатывая набежавшую слюну. – Шикарно!
Мы позавтракали, строя планы на день. Вообще-то, мне следовало ехать по делам – студенты моего курса отрабатывали что-то типа летней практики в детском летнем лагере, но страшно не хотелось расставаться с мамой. Она тут же посоветовала прогулять практику.
– А разве ты не должна следить, чтобы я была хорошей и читать мне нотации? – удивилась я.
– А должна? – озабочено спросила она.
– Ни в коем случае!
Она вытерла со лба несуществующий пот и подмигнула мне:
– Какое облегчение, правда?
– Пойдем просто гулять? – предложила я.
Мама вскочила и вприпрыжку побежала одеваться. Такая смешная…
Джинсы сидели на маме неприлично ладно, о чем я не забыла ей сообщить. К моему удивлению, она смутилась:
– Может, мне сарафан надеть? У меня есть один – широкий и до щиколоток.
– Ага, и чадру не забудь!
Мама продолжала растеряно смотреть на меня.
– Мама, ты потрясная женщина! У тебя такая спортивная фигура, что я только слюни утираю, и ты так здорово, современно одеваешься! Мама, я так рада, что ты у меня есть.
Тут она здорово напугала меня: села на пуфик в прихожей и зарыдала. Я бросилась к ней, обняла, погладила по волосам. Я и понимала, и не понимала, что с ней творится, но уточнять не хотела. Через пару секунд разревелась сама. Говорить не имело смысла – и так ясно, что ревем мы по тем годам, которые провели в разлуке.
Нарыдавшись вволю, мы умылись и сели пить чай, отложив прогулку на попозже. Я позвонила преподавателю, контролировавшему практику, наврала, что болит зуб. Мне надо много времени для мамы, очень много.
Я стала спрашивать, как и мне стать такой же здоровской, но мама только пожимала плечами:
– Да что ты имеешь ввиду, не понимаю! Какой там шик? У меня куча вещей из секонд-хенда! Тряпки не имеют значения. Главное, на какое тело ты надеваешь вещи. Впрочем, и это не самое важное… Скажи, а у тебя есть мальчик?
– Нет.
– А почему?
– Никто не нравится. А вот как ты могла выйти замуж за моего папу?..
Она развела руками, а потом принялась подробно описывать их с отцом семейную историю. Ей хотелось выговориться. Ну, а мне оставалось только слушать. И по правде, я бы слушала все, что она рассказывает, час за часом, всю свою жизнь.
На улицу мы вышли только после обеда. День выдался теплый, осень ощущалась в цвете липовых листьев и в усталости запылившейся травы на газонах. Природа словно бы стремилась поскорее расквитаться с урожаем, с хлорофиллом, с буйством красок суматошного лета.
Я сказала маме, что очень люблю осень.
– Да? Наверное, каждый человек любит то время, когда он родился.
– И я люблю осень, потому что увидела ее раньше других времен года? Как гусенок, который считает мамой того, кто был рядом, когда он из яйца вылупился?
– Ну да, – рассмеялась мама. – Почему бы и не так? Ах, ты мой гусенок… Купим апельсинов?
Мы направились к ларьку, торгующему фруктами. Неожиданно прямо перед нами, словно из-под земли, вырос парень со смутно знакомым лицом. Мама сразу же выступила вперед, заслонив меня.
Мне стало страшно – будто тучи закрыли небо и повеяло холодом.
– Простите, – сказал он. – Пожалуйста… можно мне с вами поговорить?
Мама отставила руку назад, не позволяя мне высовываться.
– Здравствуй, Дима. Что ты хочешь?
– Я кое-что узнал…
– Говори здесь.
Обернувшись ко мне на краткий миг, мама глянула на меня умоляюще:
– Расскажу тебе после, ладно?
Конечно же, я не возражала – но тревога продолжала расти. Мы отошли в сторону, остановились возле витрины какого-то пафосного бутика. Мама все еще прикрывала меня собой, но я уже рассмотрела парня и сообразила: это он следил за мамой.
Если бы ситуация не казалась такой пугающей, я бы решила, что этот Дима – симпатичный. Невысокий, моего роста, с правильными чертами лица, чисто выбритый. Глаза – серьезные, губы – жесткая линия. Интуиция распознала в нем человека, который очень изумлен и испуган, почти даже сломлен. И все же он шел вперед, искал пути, не терял надежду.