– Палец он потерял! – возмущается баба Света.
– Дай-ка гляну! – деда Рыба берёт Костю за руку. – Ох ты ж!..
Вид у деда Рыбы совсем неказистый; к раку желудка явно добавилось какое-то дополнительное недомогание. Отёкший, седой, небритый, мимика грустная, голос подавленный. Даже не сказал «Салют», вскидывая приветственно руку, как член Политбюро на Мавзолее. Ладонь спрятал под майку и поглаживает живот. На костлявых плечах пиджак с тусклыми, как чешуя, медалями. Деда Рыба его нечасто надевает, только в дни, когда особенно тоскливо.
Там, где раньше находился чёрный палец, гладкокожая вмятинка. И выглядит, точно безымянного не было отродясь.
Деда Рыба вытаскивает руку из-под майки и скребёт горбатый затылок:
– Дела…
– Я ж не нарочно, – оправдывается Костя.
– Теперь в армию не возьмут! – тоном эксперта заявляет деда Рыба.
Ударил в больное. После слов про армию мальчишке делается до слёз обидно. Он же вырос в милитаристском обществе, где служба в армии – индикатор мужской полноценности. И я был таким, милая. Не поверишь, до шестого класса хотел поступать в военное училище. Нравились мне и воспитательные военно-пропагандистские комедии про Максима Перепелицу и Ивана Бровкина, «не служил – не тракторист»…
– Почему не возьмут?! – возмущается Костя. – Нажимают-то в автомате на курок указательным! Бах! Бах!..
– Не курок, а спусковой крючок! – поправляет деда Рыба.
– Отец уже знает?! – наступает баба Света. – А мать?
– Нет ещё… – бурчит Костя. – Вечером расскажу.
– У-у, раззява! – баба Света замахивается полотенцем. – Мой руки и садись за стол!
И тут она видит Божье Ничто на Костином левом предплечье.
– А это что?! Где ж ты так поцарапался?
Баба Света за шиворот тащит Костю в ванную.
– Не надо! – вырывается Костя.
– Хочешь столбняк заработать?!
Из шкафчика над умывальником достаёт пузырёк с йодом и щедро льёт на порез. Края ранки темнеют от свернувшейся сукровицы.
– Тону! – еле слышно булькает Божье Ничто. – Горю́! Костя, помоги!..
Баба Света тихого голоса не слышит – глуховата. Костя в испуге выдёргивает руку, да так, что бабка роняет звонкий пузырёк в умывальник – тот скачет, как резиновый, разливая содержимое.
Неожиданно для самой себя старуха изрыгает вослед сбежавшему внуку проклятие на незнакомом гортанном языке:
– Кшаш-щь! Жонгезы! Улучи! Гохчи-ног драхо! Н-н-н-н!..
– Меня нельзя йодом! – в ужасе лепечет Божье Ничто. – Я зарасту и не смогу говорить!
– Я тогда тебя заново сделаю, – успокаивает Костя.
– Это если гвоздь не потеряешь! Ты рассеянный!
– Не потеряю. Это я нарочно так выдумал про палец, чтоб бабушка отцепилась! Но ты же знаешь, что его у меня отнял старик-фокусник!
– Костя!.. – горько возражает царапина. – По Божьему промыслу Безымянный нельзя отобрать силой! Но Бог в своей бесконечной милости оставил тебе свободу воли! Ты сам добровольно отдал палец! Обменял! Произошла сделка! И теперь все умрут! И ты умрёшь! Мир превратится в Юдоль!..
– Ты что там себе под нос бормочешь, как пень старый?! – злится уже на родном языке баба Света.
– Да ничего я не говорю, бабушка! – обижается Костя. – Что ты ко мне прицепилась!
Садится за стол с мыслью побыстрее разделаться с обедом. Баба Света ставит еду, потом замирает возле окна и смотрит на улицу. В комнате деда Рыба жалобно подпевает радиоисполнителю.
Звучит очень знакомая песня, только слова в ней почему-то другие. Хотя голос тот же – негромкий грустный баритон:
А бесы обернутся чем угодно:
Собака, кошка, птица воробей!..
Но бесам обернуться невозможно
Ни в Богородицу, ни в белых голубей!..
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н!
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..
Удивительно, но суп вкусный! Даже лучше, чем у мамы. Котлета нормально прожарена, макароны не разварились. Баба Света отродясь так хорошо не готовила!
Косте делается жутко, потому что это симптом какой-то необратимой перемены. Я помню, милая, ты меня как-то удивила пиццей, а потом, смеясь, призналась, что это доставка…
– А-а-а-а-а! – тянет в унисон деда Рыба. – Н-н-н-н!..
– Бабушка, – тревожится Костя. – У тебя почему-то вкусная еда. И в радио песня звучит не как раньше. Там же было про журавлей!
– Не знаю… – баба Света невнимательно прислушивается. – Вроде всегда голуби были…
А грустный баритон всё поёт свой псалом. Может, тоже предчувствует Юдоль.
Повсюду сатанинские процессы,
И бесы подселяются в людей…
Но не умеют обернуться бесы
Ни в Богородицу, ни в бе-елых голубей!..
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н! – словно скулит от боли деда Рыба. – А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..
Вот уже и Костя сомневается в журавлях. Вдруг напутал и действительно пелось про голубей и сказочных бесов…
От бабы Светы Костя снова бредёт в парк к Колесу. Не то чтобы надеется застать там седого ворюгу и потребовать свой палец назад. И так понятно – никто ничего не вернёт. И Божье Ничто про это говорил. Но до сумерек несколько часов. Лучше всё ж погулять, чем сидеть дома.
– А почему, когда Безымянный был у меня, он никому не угрожал, а теперь прям хуже ядерной бомбы? – спрашивает Костя у Божьего Ничто.
Царапина некоторое время раздумывает:
– Он фроде как был на претохранителе, а теперь фключился, и больше его не фыключить. Фы фсе умрёте!..
Дикция у Божьего Ничто сделалась невнятная, будто рот одновременно говорит и жуёт что-то немецкое, может, жвачку из ГДР. Объясняется это просто – царапина чуть подсохла после обработки йодом. Говорить ей затруднительно.
Навстречу троица первоклашек. Бегут вприпрыжку, взбивают башмаками опавшую листву. Один показывает Косте свой рот, набитый сухой землёй. У второго мальчика нос на резинке, картонный конус, а на плече рыжая кошка – разлеглась, как развратная женщина. А девочка и не девочка вовсе, а карлица в школьном платье, в волосах под бантом виднеется плешь золотистого цвета. У неё искривлённые кости ног, лицо безжизненное, как у пупса Малежика.
Может, и не дети они? Просто реальность дала течь, в пробоину просачивается по капле Юдоль, её вымороченный бестиарий.
В трещинах асфальтовых дорожек проступила мутная полуживая слизь; дупла деревьев – искорёженные немым ужасом трухлявые рты, в которые заглядывает невидимый палач-дантист. В глубине парка ревёт Чёртово Колесо.
– А что значит – Божье Ничто?..
– Ох… – задумывается царапина. – Я – щель в потуфтороннее! Прорезь ф инобытие! Я фмыфл, взывающий из глубинного мира! – и, предвосхищая Костин уточняющий вопрос, добавляет: – Из Мира Божьих Вещей! Так яснее?!
– Вещи… – кивает Костя. – Рубашка, молоток, ложка…
– Верно… – Божье Ничто, разговорившись, почти не шепелявит. – Только всё, что ты сейчас назвал, как бы этикетки вещей. А сами вещи находятся не тут.
– Да понятно, что молоток и ложка дома!
– Нет же! – энергично восклицает Божье Ничто, пуская сукровицу. – И квартира твоих родителей, и молоток с ложкой, рубашка, которая на тебе, и та, что висит в шкафу, – это всё вещи, так сказать, по вашу сторону бытия! Поэтому они не-на-сто-я-щи-е!
Костя обижается за вещи:
– Настоящие они!
– Умственные отражения тварной реальности. Феномены! А я тебе толкую о вещах Божьего постоянства! О ноуменах Истинного мира!
Эй, Божье Ничто! Ты в своём уме?! Допустим, ты не погостный бес, не мертвяк-подселенец. Но ведь и не доцент политеха кафедры общественных наук марксизма-ленинизма Вадим Олегович Коровашко, погоняло на курсе – Орехович. Опомнись, ты говоришь с одиннадцатилетним мальчиком, далеко не самым сообразительным! «Инобытие», «Божье Постоянство», ноумен-феномен – он же ни черта не понимает! Хотя по воле случая помнит, как папа, ссорясь с мамой, выговаривал: «Феноменально, Марина! Просто феноменально!» – и в контексте это означало «неслыханно».
– Вот же он – мир! – Костя обводит рукой парковые окрестности, дорогу, бетонный забор, на котором бесстыжими взмахами кирпича начертано слово «ХЛЕБ», стальной ворот Колеса, медленно плывущий над жёлтыми кронами…
Божье Ничто вздыхает:
– Боюсь, мы говорим на разных языках…
– Мы по-русски разговариваем! – упрямится Костя.
– Ты на русском. Но я-то общаюсь с тобой на языке вообще. Иначе бы ты меня совсем не понял. Хотя ты и так не понимаешь…
– Значит, лучше объясняй! – справедливо возражает Костя.
– Пытаюсь… Ну вот представь, что ты звонишь маме на работу. И спрашиваешь у неё позволения пойти в кино. Где находится её разрешение? Разве оно у тебя в руках, как предмет? Было и осталось у твоей мамы, но теперь и у тебя, только как бы полученное напрокат, словесная копия или звуковой дубликат её доброй воли. Так и с вещами.
– В кино я могу и без разрешения ходить! – самоуверенно заявляет Костя. – Если на детский сеанс, конечно…
Божье Ничто уныло опускает уголки условных губ:
– Я перевожу глубинные смыслы в наружные слова, и получается какая-то чепуха. Ох, Костя… Мир, о котором ты говоришь, всего лишь курятник на экранчике «Электроники ИМ-02. Ну, погоди!».
– Издеваешься?! – обижается Костя. – Старик, который палец украл, тоже обещал «Электронику» и обманул!..
В этот момент происходит «подключение». Такое же пережил недавно наш Андрей Тимофеевич, когда тёмный эгрегор показал ему обучающий «мультик».
Божье Ничто наконец-то догадался прокрутить в Костином сознании мысль в довербальном варианте – максимально простом и наглядном, чтобы у мальчишки всё встало на свои места.
Вот что видит Костя. Его реальность с воронами и белками, скамейками, деревьями, молотками и рубашками очень зыбкая, почти жидкая. В ней всё течёт, потому что присутствует время. А божий мир – твёрдый и статичный, нет движения и изменения, ничего иллюзорного, и всё уже свершилось, не начавшись. Может, это и есть настоящая смерть? И ещё Костя понимает, что «жидкий мир» – просто чьё-то усилие, которое ни в чём не обязательно! И если это усилие перестанут совершать, не будет монотонного «Ну, погоди!». Потом Костя видит бога. Точнее, богов. Один Волк, а другой Микки Маус. Оба ловят яйца и как бы соревнуются, кто больше поймает, только не корзинками, а сразу желудками – яйца для них ресурс или пища. Боги отчаянно враждуют. Волк считает, что Микки Маус ворует его яйца, а Микки Маус думает иначе. Каждый полагает, что старше и главнее. Волк уверен, что сотворил Микки Мауса, а тот вероломно предал доверие. Микки Маус в свою очередь говорит, что появился прежде Волка, а жадный Волк хитростью оттеснил собрата от насестов с падающими яйцами. Увы, что бы ни мнили о себе Волк и Микки Маус, они одинаковой природы с падающими безликими яйцами – простенькая кристаллическая графика. Забавно: Волк и Микки Маус не сомневаются в своей субъектности, уверены, что создают причины и следствия, тянут каждый на себя одеяло тварного