Родился в семье потомственных чертёжников. Отец Ефима Натан Абрамович лично делал для академика Сахарова чертёж водородной бомбы секретным «кохинором 10Т» (твёрже такого лишь алмазы) и был за труд награждён орденом Ленина.
Первый глаз Ефим выколол в самом конце семидесятых годов. Тыкальщик всегда использовал уникальные отцовские карандаши. Бесчеловечный промысел совпал с премьерой киномюзикла «Три мушкетёра». Тогда в стране во множестве появились одноглазые мальчишки – жертвы лицедейства. Даже я фехтовал после школы, милая. Видишь, на виске благородный дуэльный шрам; аккурат от «шпаги» – острейшего прута орешника…
В тени популярного мюзикла безнаказанно промышлял Ефим Тыкальщик. И кто бы подумал, что сын знаменитого отца, с виду робкий студент архитектурного института, и безжалостный маньяк-ослепитель – одна персона. Когда популярность фильма пошла на убыль, правоохранительные органы обратили внимание на повторяющиеся случаи, которые никак не списать на неосторожное дворовое фехтование.
Милицейские облавы не приносили результатов, следователи сбивались с ног, в бессилии плакали хирурги-офтальмологи. Ефим оставался неуловим. Его кохиноры проткнули великое множество глаз, стариковских, мужских и женских, но всем прочим Ефим предпочитает мальчишеские глаза – за дерзкий, ни на что не похожий блеск.
Тыкальщик в расцвете сил. Ему тридцать, он тощ, ловок, пронырлив. Одет максимально удобно – спортивные штаны, кроссовки, курточка. Всё серого цвета и заурядного фасона. Ефим за годы научился подкрадываться, неслышный, словно тать. Шаги невесомы, движения легки, удар выверен, как у кобры, – не промахнётся мимо глаза, воткнёт грифель именно в зрачок. Пару раз случались, конечно, казусы, бил рядом – в глазное яблоко или радужку, но раз Ефиму неприятно об этом вспоминать, то и мы не будем. Ведал бы престарелый Натан Абрамович, чем промышляет по вечерам его сын, старый коммунист сам бы вонзил подонку в сердце кохинор! Но он ничего не знает. Старый чертёжник давно на кладбище…
Сатана у нас в гостях
В инфернальных плоскостях.
У отпетых сатанистов
Пентаграммы на кистях!..
Странное творится с окружающим миром. Почему песня, давно превратившаяся в эстрадную банальность, звучит не как обычно? И голос Кобзона не рыхлый, а стальной, громовой, какого у него отродясь не было:
И слышится дьявольский вой!
И сердце тревожится вновь!
Но Бархатный Агнец со мной!
За нас он прольёт свою кровь!..
Бывает, что песни записывают заново, даже полностью меняют в них слова. К примеру, знаменитый фронтовой «Огонёк», где наравне с каноническим текстом о верности соседствует юродство «Ковыляй потихонечку»: девушка отвергает суженого, ставшего вроде бы калекой, но оказывается у разбитого корыта – мнимый инвалид вернулся орденоносцем и при ногах. Скверна ли поразила в одночасье Божий мир, сатанинский мутабор, который на ходу извращает смыслы, подменяет, переставляет слова?
– Бархатный кто? – опять спрашивает Костя.
– Агнец… Не мешай, Костя, я слушаю другое! – тревожится Божье Ничто.
– А кто такой Агнец?
– В одном из первоначальных смыслов – ягнёнок, дитя овцы. Но в основном агнец понимается как искупительная жертва…
Агнец, кроме прочего, ещё Иисус Христос и заодно евхаристический хлеб. Но Божье Ничто, видимо, щадит Костю и не перегружает лишней информацией. Что может знать пионер о Святых дарах и евхаристии?
– А почему Бархатный?..
Тыкальщик давно заприметил Костю и идёт по следу. Ефим определился, где перехватит мальчишку, повалит на землю и, склонившись над ним, лишит зрения. Самое сладострастное для Тыкальщика в этот момент – смотреть, как грифели погружаются в зрачки: течёт стекловидная жидкость, кровь, мешаясь со слезами…
Жертва, конечно, попытается прикрыть ужас веками, все так делают, но Ефим шепнёт заветную отворяющую фразу: «Распахни глаза, и я покажу им Вечную Ночь!»
– Костя! – предостерегающе шепчет Божье Ничто. – За нами кто-то крадётся!..
Костя оглядывается. А Ефим находится буквально в паре метров от него. Притаился за деревом, слился с природой.
Божье Ничто начинает «голосить». Костя ничего не слышит, ибо всё происходит за пределами человеческого слухового диапазона, на потустороннем ультразвуке, от которого в ужасе разлетаются летучие мыши.
Божье Ничто выкликает помощь на ангелическом или же демоническом языке; фонетическая абракадабра, которую проще сразу перевести в человеческие слова: «Души неприкаянные, души неотпетые, проснитесь, пробудитесь! На мой зов поторопитесь! Пока живо Имя, жива Вещь! Бог – не Имя, но Имя – Бог! От Формы к Смыслу, от Смысла к Форме. От Содержания к Знаку, от Знака к Содержанию! От Сердца к Солнцу! От Солнца к Сердцу! Гроба, откройтесь! Прах-земля, разверзнись! Духи отпетые и неотпетые, не спите! Ко мне на помощь спешите!»
Божье Ничто всё ж не подселенец-паразит, а полезный симбионт. И призывает именно неупокоенных мертвяков – любого, кто поблизости, и они обязаны ему повиноваться. Но увы, парк – не кладбище. С бродячими оболочками тут худо. И Костин личный апокалипсис, судя по всему, начнётся прямо в парке…
Интересно, помер ли в своей будке Цирков? Преставился и бродит вокруг Колеса, стонет: «Ах, н-н-н-н!..», до последнего не веря в собственную кончину…
В общем, Цирков, если собирается помогать, должен поторопиться, потому что Тыкальщику прискучили сумеречные прятки.
Ефим выходит из-за кустов, показывается перед Костей во всём хищном великолепии. Серый, жилистый, вертлявый, в каждой руке по кохинору – остро заточенные карандаши, точно два смертельных стилета!
– Тыкальщик!.. – ватно восклицает Костя, чувствуя, как колени превращаются в безвольные слабеющие шарниры.
Ну конечно же, он сразу понял, кто перед ним! О Тыкальщике шепчутся не меньше, чем о Фигнере. Дети рисуют Тыкальщика в тайных альбомах. В пионерских лагерях после отбоя подолгу обсуждают, кто страшнее, сильнее. Заключаются непроверяемые пари, кто победит в поединке: Фигнер или Тыкальщик? Костя всегда ставил на Тыкальщика, мол, он перефехтует грузного Фигнера, ослепит раньше, чем тот вгонит ловкому сопернику в живот шило или полоснёт скальпелем по кадыкастому горлу…
Ефим вкрадчивыми шагами приближается к оцепеневшему Косте. Мальчишка оседает на землю. Маньяку даже не нужно применять силу, чтобы повалить жертву, – всё делает гипнотизирующая составляющая его страшной харизмы. Ефим ловко, как барабанщик палочки, вращает меж пальцев карандаши, затем поправляет голову Кости для нанесения уколов. Он давно примерился, но что-то медлит…
Надо сказать, чуткий слух Тыкальщика мигом раньше уловил в пространстве тончайший высокочастотный свист, от которого у маньяка чуть заложило уши, как если бы он слушал в эфире волну с завывающими помехами. А теперь и руки ощутили какое-то вялое сопротивление.
Похоже, подоспел-таки на зов смотритель Валентин Цирков. Навалился сзади на Тыкальщика и хватает бесплотными пальцами за кулаки, сжимающие гибельные карандаши. Может, кстати, и не Цирков, а кто-то другой; у мертвяка всё равно нет ресурса убедительно явить себя в материи.
Тыкальщик озадаченно шевелит руками, словно угодившими в вязкий кисель, – не понимает, что мешает его работе. Но как ни тужится Цирков, кохиноры неумолимо приближаются к Костиным глазам…
Кобзон гремит из репродуктора:
Не напишут в повестях
На предельных скоростях,
Как мы битву проиграли
Во скорбях и во грустях!
Я будто в провидческом сне!
На сердце тревоги балласт!
Но Бархатный Агнец при мне!
Он кровь свою скоро отдаст!..
Костя пытается зажмуриться, но веки онемели. Ещё секунда, и грифели пронзят вспыхнувшие ужасом зрачки…
Что-то буквально оттаскивает Тыкальщика в сторону! Спасителей трое. Они видны Косте, Тыкальщику и даже нам с тобой. Два мальчика повисли на руках Ефима, а кривоногая карлица с бантом набросилась сзади и душит. Да, ещё кошка запрыгнула Тыкальщику на голову – отчаянно дерёт рыжие, как она сама, патлы маньяка.
В общем, нелепая троица, что повстречалась Косте по дороге в парк, тоже услышала потусторонний клич Божьего Ничто и поспешила на выручку!
Скажу тебе, милая, кто они, теперь можно. Конечно же, я знал, что это не обычные школьники и не залётная кладбищенская нежить, а опущенные боги. Сознательно называю их с маленькой буквы – заглавной они по статусу не заслуживают.
Это триумвират могущественного пантеона, ныне впавшего в ничтожество. Никто уже не вспомнит когда-то славные имена. И выглядели они не как дети, разумеется. Один из мальчишек повелевал небом и громом, другой – подземной твердью и водой, а карлица отвечала за любовь и плодородие.
Незапамятно давно в неизвестном краю древние боги проиграли свой Рагнарёк. В силу неизвестных причин им не хватило мужества умереть. Победители подвергли падших космическому унижению, которое невозможно описать человеческими реалиями. Проще сказать, старых богов «опустили» и отправили бытовать в петушиный метафизический угол, где они по сей день и влачат жалкое существование. Храмы и капища давно разрушены, имена поруганы и забыты. В реальности они присутствуют в скудной остаточной форме, которая соответствует детскому телу. Опущенные поддерживают себя попрошайничеством и вампиризмом. Божкам ещё доступно самое примитивное волшебство, по сути фокусы, вялые чары для одурачивания доверчивой публики. Демоны, бесы презирают их. Некроманты ради забавы хулят – безопасное развлечение. Хочешь оскорбить метафизику – смело бей по опущенным, пинай и плюй, они лишь утрутся и ничего не сделают в ответ. Наоборот, попытаются даже задобрить, отдавая мучителям остатки последних сил…
Казалось бы, какое дело нищенствующей нежити до гибнущего мальчишки? Но, видимо, шкурой почувствовали поступь нового Армагеддона. А такое событие, как ни крути, всегда шанс – если не на возрождение, то на обретение нового достоинства. Ведь их призывает Бог кровавыми устами своего глашатая – Божьего Ничто…