Туда, где будут добрыми
Даже ОМОНы с СОБРами!..
Спокойной Юдоли, дорогие телезрители! Бисмиллях, девочки и мальчики!..
V
Обозвал Сапогова раззявой – дескать, проворонил Божье Ничто! Между прочим, вообще не факт, что, оставь старик гвоздь при себе, выцарапал бы «рот». Он же исключительно ради обмана посоветовал такое Косте – в надежде, что мальчишка испугается боли и крови. А сам-то не планировал никаких экспериментов с гвоздём. И сомневаюсь, что они бы поладили – сварливый, тщеславный пенсионер и кладбищенский симбионт. На что Сапогову в напарниках «Частичка Божьей Памяти»? Ну узнал бы счетовод, что его стараниями грядёт Юдоль и все умрут. Как должен отреагировать на это верный поклонник Сатаны? По идее, криком «Ура!», «Аллилуйя! Нима!» – наконец-то Божий мир провалится в преисподнюю! И, соответственно, бросить все ресурсы на поиски улицы Нестерова, где в панельке на пятом этаже в кровати Клавы Половинки покоится копролитовый истукан. Но это если Сапогов действительно за Сатану…
Обывательская «воландовщина» превратила Машину Тотальной Аннигиляции в падшего Ангела, «Царя познания и свободы», небесного бунтаря и революционера. Но Сатана – отнюдь не фиаско небесного госпереворота с последующим бегством в подземную заграницу, не антиангелическое правительство в изгнании, поощряющее педерастов, инцест и зоо- и прочую некрофилию в пику ханжеской морали тирана Саваофа.
Как верно заметил в программе «Время» диктор Кириллов, – не Имя, но Функция! Воля к Погибели и сама Погибель! Вселенский Терминатор, а не Термометр убывания-возрастания Зла, который при желании можно перелицевать в измеритель Добра, где на обратном конце шкалы морщинистый кутюрье с брюзгливыми замашками стареющего гомика решает квартирные вопросы мастеров и маргарит, – мещанская пародия на Зло, творящее вялое благо! Неужто ради такого «Мятежного Духа» на перекрёстке трёх дорог в ночь со вторника на среду надрезают ритуальным кинжалом левый мизинец, как горклый дым выдыхая наружу душу, никчёмный божий дар?!
Истинный сатанист – не кабинетный почитатель Кроули, не болтун-гностик, чающий эры половой вседозволенности. В первую и единственную очередь это ненавистник всякого Бытия – как говорится, Seid ihr alle verdammt! В сатанизме нет фундаментального учения. Манифест (имейся таковой) заключался бы в единственном слове-руководстве: «Уничтожай!» Только по-настоящему, конкретно, а не на словах. Не безопасные интеллектуальные бездночки, а практика конкретного Зла.
Понятно, обычному смертному не по силам запустить механизм Юдоли, всё в итоге свершит Сатана. Но последовательному сатанисту доступно как минимум банальное убийство – простейшее отделение Имени от Тела, которое тоже Вещь. И лишь такому отрёкшемуся от жизни бескорыстному индивиду Тёмные оказывают всяческое тайное покровительство. Недаром серийные маньяки долго остаются неуязвимыми для закона и государства. Тот же Ефим Тыкальщик безнаказанно промышлял десяток лет, а Фигнера вообще не поймают…
Да, сатанизм – это одиночество. Сапогов всем нутром презирает коллектив, дружбу, семью, но ненавистником социума может быть и законопослушный социопат. Есть ли в счетоводе самоотверженная тяга к личной и всеобщей погибели?..
На столе, завёрнутая в газету «Известия», покоится петушиная башка. Старик ночью принёс её домой, как памятный сувенир, но, может, сгодится ещё для колдовства или снадобья. Надо бы сунуть башку в морозилку, пока не начала тухнуть. На облезлой полировке следы птичьих когтей и клюва, когда петух пытался обклевать драгоценный палец…
Сапогов допивает остатки чая, которым поперхнулся, прежде чем отрыгнул сатанограмму. Оттянув лямку майки, Андрей Тимофеевич изучает выскочившую за ночь бледно-гнилостную «медаль», похожую на кошачью морду в профиль, и «эполет» на плече. Более старое пятно на колене, появившееся днями раньше, теперь напоминает контурами восьмиконечную звезду. Неясно – кожная зараза или награда? Андрей Тимофеевич предпочитает думать, что это всё ж особые бесовские знаки отличия. Уточнить бы у кого знающего…
Представитель колдовского мира, с кем Сапогов успел кое-как сойтись, – Макаровна. Старик попутно вспоминает недавнее эротическое сновидение с преображённой ведьмой и розовеет от смущения. Хотя стыдиться нечего, во сне он показал себя молодцом – настиг, овладел. К примеру, с Лизанькой у него ничего путного не получалось даже в стране грёз – больше смеха, чем греха…
Сапогов мается до полудня, а потом начинает собираться в гости. Во-первых, продемонстрировать палец Сатаны! Кто ещё из малочисленных знакомых Андрея Тимофеевича способен оценить грандиозный масштаб добычи?!
Во-вторых, сатанограмма – как не похвастаться, что его официально, на бумаге, приняли в колдуны! Чтоб лента не затрепалась, Сапогов аккуратно прячет её между страничек сберегательной книжки.
Можно также спросить у Макаровны, что означает «40/108». Узнать, есть ли у неё самой какой-то номер и опознавательные символы на туловище. В общем, предостаточно вопросов. И пусть расскажет заодно Сапогову о его новых возможностях и привилегиях! Теперь-то, когда счетовод нашёл палец Сатаны и поднялся в колдовской табели о рангах, ведьма поди не откажет ему в мастер-классе по чародейству…
Сапогов надевает парадный костюм – тот самый, в котором отлавливал Костю. В кармашек засунуты тёмные очки. Зачем? А поинтересоваться, нет ли у Макаровны лоскута савана, чтобы протиранием стёкол перенастроить в очках оптику, превратить их в своеобразный «мёртвоскоп», позволяющий видеть потусторонний мир. Нет гробового покрывала? Отличный повод пригласить Макаровну на кладбище. Прогуляться и заодно разжиться всем необходимым.
Счетовод долго прихорашивается у зеркала: укладывает лимонную седину на пробор, бреется станком с туповатым лезвием «Нева», втирает в потревоженные щёки одеколон «Шипр».
В коридоре хлопает входная дверь – это уползла в поликлинику временно живая Ида Иосифовна. Сапогов и так более чем в прекрасном расположении духа, а знал бы, отчего математичка всё утро подвывала, точно больная псина, вообще был бы на седьмом небе; ну, или каком-то его чёрном эквиваленте – круге Ада, означающем максимальный градус эмоционального подъёма.
Сапогов спускается во двор. Хулигански оглянувшись по сторонам, срывает с угасающего цветника Иды Иосифовны несколько вялых астр – не заявляться же к ведьме с пустыми руками! В «Гастрономе» покупает коробку грильяжа в шоколаде; на упаковке эффектная рыжая белка, как из «Лукоморья» Пушкина. Кроме прочего, конфеты недорогие, а счетовод скуповат. Мог бы и сообразить, что грильяж Макаровну скорее оскорбит, чем порадует, – не по старческим зубам лакомство. Ей бы чего помягче, суфле или зефир. А лучше преподнёс бы ведьме обмылок, которым покойника обмывали. Андрей Тимофеевич разжился сим ценным продуктом в соседнем дворе, когда помер ветеран. Его к похоронам дома готовили, в больницу труп не сдавали; раньше так можно было, милая, это теперь нельзя. А Сапогов, представившись однополчанином, проник в квартиру и пошарил, пока родственники не видят, в мусорном ведре. Там лежал среди прочего и обмылок; явно же не просто так в ведре оказался…
Сапогов скрепя сердце вернулся домой; нельзя в гости без нормального подарка. Половинку обмылка отломил, остальное завернул в газетку. Вот теперь полный джентльменский набор: букет, сладкое и полезная вещица.
В прошлый раз счетовода к порогу Макаровны привела нечисть. Дом помнит, этаж и дверь знает. Да только пока шёл к ведьминому бараку, растерял всё утреннее приподнятое настроение. А всё потому, что Андрею Тимофеевичу показалось, что с букетом и коробкой выглядит он предельно комично, как старомодный ущербный жених. Прям взбеленился Сапогов, хотел уже вышвырнуть прочь астры и конфеты – как раз у ржавых гаражей, где повстречал Рому с Большой Буквы; юрод проорал тогда что-то странным искорёженным голосом – словно бы в горло забулдыге вставили мегафон, как у спасателей на пляже. Однако ж пересилил себя Андрей Тимофеевич. Добрался, чуть постоял у подъезда, чтоб отпустили бешенство и стыд, а затем уже поднялся на второй этаж. Позвонил.
Певучий женский голос по ту сторону интересуется:
– Кто там?!
Сапогов вздрагивает, полагая, что ошибся подъездом, этажом или дверью. Но на площадке горит знакомая синяя лампа. В её химическом тревожном свете стены отливают пурпуром, точно высохшей кровью. Нет, никакой ошибки, это именно квартира Макаровны!
Может, какая-то внучатая племянница приехала в гости?
– Я э-э-это… – мямлит Сапогов. – К родственнице вашей. К Макаровне! Старый знакомый…
Дверь открывается. В проёме сияет удивительная красавица, похожая на актрису итальянского кинематографа. Да просто вылитая Анита Экберг! На ней кремовый, расшитый золотом халатик; изящные стройные ножки в отороченных пухом домашних туфлях на каблучке. Белокурые длинные локоны прихвачены обручем. Красавица, вроде как смущаясь незнакомого мужчины, прихватывает верх халатика, закрывая излишне откровенное декольте. На ногтях алый, цвета болгарского перца, лак. От его соблазнительного и вульгарного цвета у Сапогова спирает дыхание. А ещё пунцовая помада, стрелки и ресницы. Андрей Тимофеевич никогда не видел в реальной жизни такой будоражащей красоты! Пожалуй, только в недавнем поллюционном сне…
– Это мне? – дива берёт из руки оторопевшего Сапогова цветы и отступает назад.
Сапогов заходит в прихожую и не узнаёт обстановку. Там всё как в театре: паркет, дворцовые обои, бархатные шторы, хрустальная в золоте люстра – в общем, невиданное великолепие. Разве знакомая икона на своём месте, как и в прошлый визит, – с подсохшими следами слюны.
Сапогов кладёт на тумбу коробку конфет и с изумлением оглядывается. Входная дверь захлопывается с каким-то хищным лязгом, словно капкан.
– С чем пожаловали, Андрей Николаевич?! – девичий нежный регистр опускается в старческое тремоло.
Сапогов вздрагивает, механически поправляет: