Интересно, каким образом они начнут выяснять отношения? Не будут же драться, в конце концов! Годы ведь не те…
Слышится неприятный монотонный скрежет – это Ядвига Подвиг волочит стул; стальные ножки уныло скребут по асфальту. Далее следуют Юрий Крик и Ираклий с аккордеоном. Кто-то уже сообщил ведущим про инцидент с чужаком.
У поединка намечается музыкальное сопровождение. Ираклий усаживается на стульчике и начинает задорно наяривать «Чунга-чангу»:
Чудо-остров, чудо-остров —
Как кита прогнивший остов!
Как кита истлевший остов!
Чунга-чанга!..
То ли поёт, то ли просто мычит, а слова лишь подразумеваются Юдолью. Раньше в парках затейники собирали беспризорную малышню и под музыку устраивали разные конкурсы и прочие догонялки, а самым прытким детям выдавались призы – недорогие игрушки.
Чудо-остров, юдо-остров!
Гекатомб и холокостов!
Холокостов и погостов!..
Чунга-чанга!..
Непонятно, на что надеется счетовод? На помощь Сатаны? Так бедняга себе помочь не может…
Прохоров бьёт первым, заклиная рифмованным речитативом:
– У кого-то, смотрю, у кого-то начинается жуткая рвота!..
Сапогов чувствует в желудке ужасный спазм. Тошнота горячей волной подкатывает к горлу, и счетовода бурно рвёт утренним чаем вперемешку с вермишелью.
Колдуны ухают от восторга. Прохоров манерничает, словно эстрадный артист. Потом поворачивается к Сапогову и произносит издевательски:
– Ну, ты как, старичок? Весь в блевоте пиджачок?
Очередной приступ марает галстук и пиджачные лацканы. Андрей Тимофеевич медленно утирается рукавом, понимая, что по неопытности пропустил первые удары.
– Рано радуетесь, Валерьяныч! – и снова надсадно клокочет наружу лимонной желчью. – Сейчас вы у меня получи…
– Что за чудо, что за прелесть!.. – Прохоров бойко продолжает распев, покачиваясь при этом как кобра. – Онемела деда челюсть!
– …те-э-э… ы-ы-ы!.. – Сапогов пытается закончить фразу и не может; рот будто свело наркозом. Язык и губы резиновые. Вместо слов наружу просаживается лишь бессильное «Ы-ы-ы…»
Прохоров раскланивается, точно фокусник на арене, а сообщество колдунов отвечает ему восторгами и овациями. Заслуженно, ибо главный ведьмак блистательно продемонстрировал образцы боевого магического анапеста в первом случае и хорея во втором.
Андрей Тимофеевич уже догадался, как именно проходит колдовская дуэль. Борясь со слюной, он пытается собрать слова в атакующее двустишие. Но не новичку Сапогову тягаться с опытнейшим ведьмаком!
– Чтоб тебя скрючило!.. – Прохоров показывает, что ему также доступен и заклинательный боевой дактиль. – Старое чучело!..
Сапогов, вскрикнув от боли, сгибается пополам. Жутко прихватило спину; прострелило, как при лютейшем радикулите. И не разогнуться! Колдуны хохочут, потешаются.
– Перепугался, седая башка!.. – виртуозно боксирует дактилем Прохоров. – Выпала разом прямая кишка!..
Андрей Тимофеевич, к стыду и ужасу, чувствует, что облегчился наружу кишкой! Инстинктивно хватается рукой за отвисшие штаны. Аллея в который раз сотрясается от хохота. Вороны на ветках тоже смеются.
Сапогов помутнённым от стыда взором видит Макаровну. Ведьма не веселится с остальными. Достала горсть семечек и непринуждённо лузгает. Шелухой предусмотрительно не сорит, всё ссыпает в карман передника – бережётся порчи. Рядом покатывается Гавриловна. Истерично хлопает в ладоши Олеговна, в обнимку стоят Эдуардыч и Аркадьич. Что-то записывает в блокнот Филиппыч. А Пархомыч нашёптывает любезности на ухо Ядвиге Подвиг и пытается зацепиться мизинцем за её палец – заигрывает. Это видит Юрий Крик и явно недоволен – ревнует.
– У дедушки в сердце взорвалась петарда, ужель наступает инфаркт миокарда?! – Прохоров пробивает магическим амфибрахием мощнейший хук.
Сапогов, выпучив глаза, хватается левой рукой за сердце; правая на кишке. Оседает на колени, пребольно ударившись старческими чашечками. Это ещё не нокаут, но явно глубокий нокдаун. Довольно любого поэтического тычка, и он замертво рухнет в дорожную пыль.
Прохоров подходит вплотную к счетоводу:
– Эй, старая ты балда! Палец подавай-ка сюда!..
Куда ты ввязался, Андрей Тимофеевич?! На что рассчитывал?! Как можно вступать в поединок, не имея за плечами боевого поэтического опыта?!
Сапогов, хоть и едва дышит, мотает головой. Хочет ещё прибавить категоричное «Мой ответ – нет!», но челюсть, точно заржавевшая, едва приоткрывается, издавая бесформенное: «Ы-ы-ы…»
А Ираклий наяривает на аккордеоне попурри из популярных песен. Закончилась «Чунга-чанга», теперь звучит Пугачёва «Маэстро»; видимо, как музыкальная иллюстрация дуэльного мастерства Прохорова.
– Отдавай палец! Престарелый страдалец!.. – свирепым тоном повторяет ведьмак и протягивает требовательную ладонь.
Сапогов из последних сил сжимает карман с драгоценным пальцем. Где-то там же, под кожей и рёбрами, стучит предынфарктное сердце счетовода. «Помоги тебя сберечь! – умственно просит Андрей Тимофеевич. – Возврати обратно речь!»…
Вообще-то заклинания работают, только если они произнесены вслух. Озвученные в уме, они останутся внутри головы – такова древняя природа колдовства, относящаяся с трепетом к магии воспроизведения. Недаром в церквях и на капищах службы ведутся во всеуслышанье. Просто внутреннее чтение молитв не добирается до божьих ушей…
Безымянный помог или песня «Маэстро», но Андрей Тимофеевич поднимает бешеные непокорные глаза на Прохорова и говорит хоть и неповоротливо, но внятно:
– Я смотрю на вас и вижу, как вправляете вы грыжу!..
Прохоров бесконечно изумлённо глядит на Сапогова, хватается рукой за живот – где располагается пуп. В этом уязвимом месте выпятилась грыжа величиной с кулак! Прохоров издаёт утробное урчание и пятится.
Зрители-колдуны удивлённо ахают! Быть такого не может! Поверженный в прах выскочка, оказывается, способен огрызаться? Но сейчас-то Валерьяныч добьёт его одним метким ударом!..
Сапогов вспоминает и про секретное оружие. Из бокового пиджачного кармана вытаскивает носовой платок с биологическим материалом Прохорова.
– Вот платок с твоей слюной! – голос счетовода крепнет с каждым словом. – Пусть из глаз польётся гной!
Прохоров взвизгивает, будто ему в лицо плеснули кислоты. Позабыв про пупочную грыжу, прижимает ладони к глазам. Сквозь пальцы медленно просачивается бледно-зелёного цвета субстанция.
Сборище колдунов издаёт коллективный вздох. Одна Макаровна непринуждённо лузгает да посмеивается в гормональные усы.
Сапогов с трудом поднимается. Сердце скачет, поясница болит, в штанах болтается выпавшая кишка. Нет времени на изощрённые дактиль или амфибрахий. Довольно того, что освоен один успешный размер.
– После оморочки!.. – Сапогов осыпает врага однотипным хореем. – Отказали почки!..
Прохоров шумно отхаркивает сгусток крови; он шмякается на асфальт, как перезрелая шелковица – уличная южная ягода…
– Ты, подлец, не вечен! Отказала печень!..
Прохоров мелко дрожит и поскуливает.
– На штаны свои позырь! Лопнул мочевой пузырь!
У ведьмака на ширинке и вниз по штанине стремительно разбегается стыдное пятно.
Колдуны, видя поражение лидера, блудливо отводят глаза.
– Оставь его в покое! – визжит верная Гавриловна. Бросается к истерзанному Прохорову. – Не мучай нашего дорогого Валерьяныча!
Но впавшему в берсеркерство Сапогову плевать на вопли и мольбы Гавриловны. Андрей Тимофеевич не простит Прохорову унизительнейшую кишку. Соперник должен быть растоптан!
– Ноги – культи, руки – культи!.. – Сапогов наносит завершающий смертельный удар. – Каково лежать в инсульте?!
Что тут скажешь – Прохоров, пока мог, бился красиво. Менял размеры, артистично развлекал аудиторию. А Сапогов боксирует топорно и грубо. Никакого высокого искусства, одна ярость.
– Мой номер «40/108»! – победно кричит Сапогов. – Сатана любит меня очень!..
Никого Сатана не любит, даже самоё себя…
Прохоров хрипит. Руки виснут бессильными плетьми, лицо с гноящимися глазами резко обмякает и делается дурным и бессмысленным. Ведьмак спиной падает на канаты, то есть грунтовую парковую дорожку, под скорбный вой колдовской паствы…
Милая, да это же просто калька с американских саг о боксёрах и прочих драчунах! «Катарсис каратиста – 3». Как же я любил в отрочестве эту наивную чушь голливудской фабрики брехни! Рокки и всякие прекрасные ван-даммы. Только там фигурировали кровавые спортсмены, а тут – престарелые колдуны. Те размахивали кулаками и выделывали кренделя ногами, эти вместо ударов травят друг друга заклинаниями, корчатся от боли и скоротечной порчи. Но в реальности так не бывает, милая. Волшебство если и работает, то по-другому. Оно медленное, без чудес и превращений. Куда больше шансов, что вздорные старики реально сошлись бы в рукопашной. Но и этого точно не случилось. Зачем Прохорову самому драться, когда у него есть для этого Титыч с Никитичем?! Колдовской бой, должно быть, происходил в фантазиях Андрея Тимофеевича. И Ираклий не играл эстрадное попурри, он серьёзный музыкант, исполнял «Полёт шмеля». Макаровна, правда, лузгала семечки. До сих пор грызёт.
– Дайте-ка сюда палец! – Прохоров протягивает ладонь. – Я взгляну.
Сапогов, прижимая портфель, отступает на полшага:
– Это ещё зачем?
Прохоров усмехается:
– Для проверки на подлинность. Ну?!
За Прохоровым возвышаются плечистые мордовороты – Титыч с Никитичем. Чуть позади рассредоточилась «гвардия» – Пархомыч, Филиппыч и Гавриловна. А дальше Олеговна, Ростиславовна, Аркадьич и Эдуардыч, Демидыч, Поликарпыч и очкастый Никанорыч с пластырем на фурункулёзной шее; там, где шею натирает воротник. Подтянулись, кстати, трое ведьмаков, что распивали ликёр у окна, – Борисыч, Геннадьич и Николаич. Остался Стёпа и трое (или четверо) нелюдей, чьих отчеств я не знаю. Возле Ираклия пристроились Юрий Крик и Ядвига Подвиг. В сути толпа. Ах да, ещё и Макаровна тут, но держится особняком…