Андрей Тимофеевич запоздало понимает – коварный Прохоров хочет отнять палец, чтобы самому преподнести его Сатане! Тот очнётся ото сна, откроет дивные очи свои и первым увидит кого – пройдоху Валерьяныча! Сатана поцелует его в старческие уста, усадит ошую, поселит на шестом адовом этаже в трёшке с телефоном! А Андрею Тимофеевичу – шиш без масла!..
Прохоров точно читает мысли счетовода:
– О вашем участии будет доложено наверх. То есть вниз! Без поощрения не останетесь, не переживайте. Вам пропуск на собрание был нужен? Я выпишу…
Ага, как же – наградят! Дадут почётную грамоту! Это за все пережитые Андреем Тимофеевичем страдания! А сливки снимет какой-то Прохоров! Надеется небось на Адовую Звезду Героя и ордена «За заслуги перед Сатаной» четырёх степеней!
– Вы уж простите, уважаемый Валерьяныч… – вот и отрепетированные дома фразы пригодились. – Но дать вам подержать пальчик Сатаны я не могу…
– Это почему же, милейший? – вкрадчиво мурлычет Прохоров, одновременно делая знак Титычу и Никитичу.
Титыч сплёвывает окурок. Никитич поправляет перстни-печатки. Оба поняли, чего от них ждут.
– Мы с Сатаной условились, что я сам его передам… – Сапогов затравленно оглядывается по сторонам.
– Да вы что?! – с притворной доброжелательностью удивляется Прохоров. Миг – и слесаря-философа сменила очеловеченная личина безжалостного хищника.
– Представьте себе… – Сапогов пятится. – Переговаривались по ментальной связи, что лично отдам. У меня и сатанограмма есть. Вот её могу показать…
Счетовода обошли с флангов Титыч и Никитич, взяли в клещи. А спереди сам Прохоров, Пархомыч и Филиппыч, Гавриловна с товарками и ещё полтора десятка колдунов.
– Надо же, какой занятный неологизм – сатанограмма! – хмыкает Пархомыч. – Запишу, чтоб не забыть…
– И знаете, что написано? Принят под № 40/108… – Сапогов понимает, что его окружили. – А у вас какой номер, позвольте поинтересоваться?..
– Отдавайте палец!.. – произносит злым командирским тоном Прохоров. – По-хорошему!
– Это же я его добыл!.. – Сапогов потрясён откровенно бандитской развязкой разговора. – Он мой!..
– Протестую! – бойко отвечает Филиппыч. – Палец принадлежит Сатане! Де-факто и де-юре!
А Ираклий наяривает на аккордеоне Вивальди «Времена года», тема Зимы. Виртуозные переливы как нельзя лучше иллюстрируют сумбур в голове Сапогова. Вплотную подступили Титыч и Никитич – ждут отмашки.
– Сдайте добровольно! – цедит Прохоров. – А мы уже сами разберёмся, представляет палец какую-то ценность или нет!
Сапогов бодрее и крепче многих ровесников-пенсионеров. Но против Титыча и Никитича у Андрея Тимофеевича нулевые шансы. Ещё минута, и «дружинники» отберут его сокровище. При этом ещё и прибьют, как когда-то Прохорова святые Сергий, Николай, Тихон. И на мошонку пяткой наступят…
Увы, вместо триумфа Андрей Тимофеевич собственноручно устроил себе западню. Даже если он будет драться как престарелый лев, поражение неминуемо. Имелся бы колдовской молоток – хоть какой-то шанс отбиться; но нет даже кухонного тесака, которым обезглавил петуха. Сам попал как кур в ощип…
В портфеле счёты. Но как наскоро вычесть жизнь из Прохорова? И чекушка с гневом не граната. Была бы настоящая, противотанковая, Сапогов подорвал бы себя и сборище колдунов…
– Палец! – Прохоров делает страшные глаза.
Носовой платочек со слюной ведьмака!.. Сапогов, сунув руку в карман, вслепую скручивает примитивную куколку: узелок-голова и туловище-балахон. Теперь двойника-вольта надо как-то растерзать. Платочек застиранный, ветхий – хоть и не сразу, но рвётся под ногтями…
– Палец!..
– Не отдам! – Сапогов швыряет в Прохорова матерчатыми лоскутками.
По тому, однако, не заметно, что магия хоть как-то подействовала. Бодр и нагл. Ухмыляется:
– Какой же вы нервный и впечатлительный, прям как барышня! Платочки рвёте… Ладно, не хотите по-хорошему, будет по-плохому! Последний шанс! Ну?!
Неужели история Сапогова бесславно закончится на аллее возле Дворца культуры?
Андрей Тимофеевич снова чует запах горелых спичек. Это родители шепчут: «Не сдавайся, сынок!»
Бутылка с зажигательной яростью разлетается на звонкие осколки в полуметре от колдовской толпы:
– Сгорите в огне моего гнева!..
Взвизгнули Олеговна и Ростиславовна, Гавриловна нервно хихикнула. Вот и весь, с позволения, эффект.
Сапогов выхватывает из портфеля счёты и лупит Титыча по башке. Но в этот же миг Никитич прикладывает Андрея Тимофеевича перстнями по лицу.
Стал старик зеленей купороса, бурно хлынула юшка из носа! И безо всяких заклинаний боевым анапестом.
Никитич не хотел зашибить пенсионера до смерти, ударил вполсилы. Но Андрей Тимофеевич выронил счёты, зашатался, упал…
Счетовода лупили в детстве и отрочестве, но он прекрасно помнит это ощущение бессильной опустошённости. Подросток Сапогов тоже не мог отстоять себя, лишь содрогался от ненависти…
– Вот же гад белобрысый! – удивлённо восклицает Титыч, ощупывая голову; под волосами кровь, бронзовая оковка счёт рассекла кожу. – Прибить его, что ли?.. – и зверски поддаёт Андрею Тимофеевичу ботинком под дых.
Сапогов оглушительно, с кровавым присвистом дышит.
– Не упрямьтесь… – ласково увещевает Прохоров. И снова кивает Никитичу, чтоб приготовился. – Отдайте палец, и боль останется в прошлом…
Титыч грубо, точно кота за шкирку, хватает Сапогова за ворот пиджака и поднимает.
И вдруг!..
– Вы звали нас, капитан?!
Сапогов шатко оборачивается и, конечно же, видит на аллее Псаря Глеба! Собачник под стать колдовской братии – несуразный, одутловатый, косой; одет по-прежнему в клетчатое пальтецо, на голове охотничья кепка с козырьком. В руке четыре поводка.
Искра надежды вспыхивает в отчаявшемся сердце Сапогова. Он догадывается, что чисто случайно воспроизвёл тайный свист, вызывающий Псаря Глеба и его невидимых псов. Как вообще он мог забыть про своего единственного союзника?!
– Что произошло, капитан?! – с тревогой интересуется собачник. – У вас лицо в крови!..
Андрей Тимофеевич рывком освобождает шею из лап Титыча. Восклицает с бесстрашной горечью:
– Угораздило в плен к подлым пиратам!
– Они что, ударили вас?! – закипающим голосом спрашивает Псарь Глеб.
– Моряку не привыкать! – неунывающе отвечает Сапогов; он мгновенно вжился в роль и старается соответствовать фантазии Псаря Глеба. – Эхма, где наша не пропадала!..
Псарь Глеб подходит ближе и грозно обращается к колдовскому сборищу:
– Как вы посмели ударить капитана?!
– Кого? – весело удивляется Прохоров Псарю Глебу и заодно Сапогову. – Вот уже не знал, что у нас тут, оказывается, старичок-морячок. Думал, отставной счетовод из собеса!
Прохорова надо срочно заткнуть, пока не наболтал лишнего. Андрей Тимофеевич задорно обхлопывает себя ладонями, словно его облепили слепни, и пускается в ломаный шизоидный пляс. Ему кажется, что это лихое флотское «Яблочко», но зрителям предстают танцевальные синкопы, драматичные и комичные одновременно.
Чтобы у Псаря Глеба не оставалось сомнений, Сапогов на ходу сочиняет моряцкую песню:
Моряки не дураки, дураки!
Моряки не добряки, добряки!
На́прямки, напрямки́
Ходят-бродят моряки!..
– Ты кто?! – презрительно спрашивает собачника Титыч, пытаясь при этом ухватить пляшуще-поющего Сапогова.
– Я Псарь Глеб, а капитан – мой лучший друг! – отвечает собачник, поправляя на голове кепку. – Кто из вас, негодяи, посмел ударить его, признавайтесь!
– Ну я!.. – посмеивается Никитич. – И что ты мне сделаешь?
Псарь Глеб грозно хмурится и топает ногой:
– Немедленно отпустите капитана, если не хотите познакомиться поближе с моими псами!..
– Вали, пока цел, чучело косоглазое! – предлагает Никитич.
Сборище колдунов хохочет.
– Правый глаз на Кавказ! – вступают подхалимы Аркадьич и Эдуардыч. – Левый глаз на Арзамас!..
Уж очень уморительно выглядит этот нелепый чудик с собачьими поводками. Да и Сапогов – зрелище не для слабонервных, можно и живот от смеха надорвать.
Андрей Тимофеевич начинает второй куплет, а может и припев, кто разберёт:
За́понки, запонки́
Уважают моряки!
Я́корьки, якорьки́
Набивают моряки!..
Напрасно Никитич обидел Псаря Глеба. Весьма неосмотрительный поступок. Собачник с детства страдал от насмешек в свой адрес. А тут ещё избили капитана Николая Николаевича Башмакова – ну так уж представился когда-то врун Сапогов.
И Псарь Глеб громогласно обращается к пространству, потрясая поводками:
– Мор! Раздор! Глад! Чумка!.. – указывает на колдунов. – Фас! Порвите их всех на куски!..
Не успел насмешливо фыркнуть Никитич, хохоток застрял в горле Титыча – лишь золотые коронки блеснули во рту. Прохоров и стоящие возле него Пархомыч с Филиппычем, как говорится, глазом не моргнули. И вся остальная прохоровская братия: Гавриловна, Аркадьич, Эдуардыч и Олеговна, Юрий Крик и Ядвига Подвиг, Демидыч, Поликарпыч и Никанорыч, Стёпа, Борисыч, Геннадьич, Николаич и прочие увидели нечто невообразимое! Страшное и неожиданное настолько, что Ираклий бросил наигрывать «Сопки Манчжурии» и теперь убедительно имитирует на аккордеоне вой милицейской сирены, призывая на выручку колдунов из Дворца культуры.
Невидимое налетает на Титыча. Улыбающийся рот, полный коронок, издаёт хрип, Титыч падает на спину, молотя пустоту. Это Мор впился мёртвой хваткой ему в горло, повалил и терзает как тряпичную куклу, а ведь в Титыче не меньше центнера весу.
Никитич выставляет для защиты ладонь, но видит только, как осыпаются откушенные пальцы с перстнями. Раздор сомкнул клыкастые челюсти на руке, поднявшейся на Сапогова.
Попятился и опрокинулся Пархомыч, взвизгнул как маленький, выкликая покойную мамашу. Может, и подоспела бы из могилы родительница, но раньше из вспоротого брюха заведующего кафедрой зарубежной литературы полезут потроха. Ещё минута, и вскроет колдуна безжалостный Глад. Пока Пархомыч жив и визжит, отбиваясь от пустоты.