– Так и быть, отгони псов, и пойдём к Сатане вдвоём!
– Нет! – отказывается Сапогов. – Я палец добыл и сам на приём пойду! Адрес давай!
– Что за Сатана? – шепчет Псарь Глеб.
– Да просто фамилия чу́дная такая… – нарочно темнит Сапогов. – Сатана Иван Олегович. Высо-о-окое начальство! Но где проживает, известно только этому пирату!
Вот интересна механика лжи. Иван – вроде как расхожее русское имя. Но с чего Олегович? Похоже, Сапогов подслушал, как инициировали Олеговну, и наобум присобачил Сатане правдоподобное отчество…
– Наплюйте на мерзавца, капитан! Сами отыщем гражданина Сатану! – Псарь Глеб вообще не задумывается, о ком речь. – Глад разыщет кого угодно!
Сапогов изучает Прохорова, обхватившего столб, как шимпанзе:
– Ничего, скоро заговорит, гад! Трясётся уже от усталости…
– Сдохну, а не скажу!.. – пророчески орёт сверху ведьмак.
Злость забирает у Прохорова остаток сил, и он скатывается вниз.
Приземлившись, выкрикивает нелепое:
– Арту-муарту! За-ат-хараду-ус! Зифуртут-квухами! Гекатостус-холокостус! Мару-глинтиаму!..
Заклинание переходит в дикий непрерывный вопль, клочки Прохорова летят во все стороны – не сработало ведьмачье чародейство…
А вот сапоговская magia contagiosus с платком не подвела! И вот как не поверить в вольтов и прочих «ванечек»?! Осталось от Прохорова одно лоскутьё. Понятно, что потрудились псы (psy), но ведь это Сапогов скрутил из платка куколку-двойника, а потом изорвал. Ну, или взять чекушку-консервацию. Всё ж сгинули в пламени сапоговского гнева колдуны…
– Чёрт! – ругается Андрей Тимофеевич. – Сорвался, дохляк проклятый! Псарь Глеб, отзови собак!
– Фу! Фу!.. – запоздало командует Псарь Глеб. – Мор! Раздор! Глад! Чумка! Ко мне!..
Под столбом вместо Прохорова копошится какое-то бесформенное месиво, издающее слабые утробные звуки.
– Эх!.. – досадливо машет Сапогов и добавляет с грубоватой моряцкой прямотой, глядя на последние корчи врага: – Кончается, паразит! Теперь вовек не сыщем Сатану!
– Может, оно и к лучшему… – вставляет слово Макаровна.
Ей не жалко Прохорова. И через Гавриловну переступила, как будто это кучка мусора, а не товарка и давняя приятельница. Даже юбку на покойнице не поправила. Впрочем, не выдала и невредимую Олеговну. Девке с кроличьими зубами повезло больше остальных – не попала на собачий клык и теперь тихонько хнычет в кустиках.
– Негодяй заслужил кару! – Псарь Глеб цепляет Невидимое на поводки. – Будет знать, как обзывать капитана дальнего плавания счетоводом!
Сапогов презрительно кривит рот:
– Он и был счетоводом из собеса! Вот его дурацкие счёты валяются!
– Ненавижу счетоводов! – ворчит Псарь Глеб. – Поголовно обманщики и проходимцы, мухлюют с пенсиями по инвалидности!
Собачник знает, что говорит.
– Согласен на все сто! – с жаром отвечает Сапогов. – Но эти счёты я заберу как военный трофей! – и бережно прячет в портфель.
Макаровна скептически наблюдает за клоунадой, но Андрея Тимофеевича, однако ж, не уличает во лжи.
– Капитан, мерзкий счетовод перед смертью упоминал, что у вас какой-то палец…
– Безымянный Ивана Олеговича… – с неохотой поясняет счетовод. – Вернуть надо бы.
– Так в чём проблема?! – восклицает Псарь Глеб. – Дайте-ка Гладу его понюхать… Хороший мальчик, хороший! – собачник поощрительно гладит пустоту.
Сапогов не поверил бы, но ведь именно Глад в прошлую встречу в два счёта вычислил костяного мальчишку! Хотя там были следы и свежий человеческий запах, а тут часть тела, покинувшая хозяйский монолит тысячи лет назад.
– Не сомневайтесь в Гладе! – успокаивает Псарь Глеб.
Андрей Тимофеевич подносит сжатый кулак, внутри которого Безымянный.
– Псарь Глеб, а Глад не слопает палец как лакомство?.. – спрашивает Андрей Тимофеевич, прежде чем разжать ладонь.
– Конечно нет! – успокаивает Псарь Глеб. – Мои псы питаются исключительно невидимым кормом. Глад, ищи!..
– Как же… – ворчит Макаровна. – Вынюхает он!.. Это ж Сатана, а не какая-то шантрапа…
Сапогов готов согласиться с ведьмой, но чувствует – пустота сделала охотничью стойку. Потом куда-то потянула, да так резко, что у Псаря Глеба дёрнулась рука, сжимающая поводки.
– Капитан! – кричит Псарь Глеб. – За мной! Глад взял след!..
И они бегут! Мимо корчащихся, точно черви, колдунов, затем через ворота парка прям на сумеречную улицу. Впереди Псарь Глеб, за ним расхристанный Сапогов, а последней Макаровна; переваливается, бедолага, как утка, бормочет под нос проклятия. Прохожих мало. Вот грузовик, как подбитый самолёт, продымил выхлопной трубой. Промчался на велосипеде мальчишка, на руле авоська с хлебом. Женщина выгуливает свёрток с безмолвным младенцем – не супруга ли Малежика?..
Псарь Глеб, даром что одутловат, летит словно под парусами. Это и понятно, четыре невидимых пса – чем не ездовая упряжка? А вот Сапогов уже дважды сходил с дистанции.
Кричит:
– Баста! Перекур!.. – и останавливается.
Псарь Глеб терпеливо ждёт, пока капитан отдышится. Потом подтягивается и Макаровна, потная и красная, злая как чёрт. Костерит невидимых псов:
– Сволочи блохастые! Бесов моих погрызли!..
– За мной, капитан! – вдохновенно кричит Псарь Глеб.
– Полный вперёд! – таращит глаза Сапогов.
Свернули к гаражам. Они словно призрачный посёлок посреди панельного городского массива, слипшиеся приземистые домишки со ржавыми воротами и рубероидными крышами. Да есть ли ещё там машины внутри? Может, содержимое давно выгнило – «жигули», «москвичи», «запорожцы». Пахнет мочой, бензином, тоской. Повсюду вековые надписи, осколки шифера, загадочные детали, похожие на гравицапы далёких цивилизаций. Их снесут однажды – гаражи, места свиданий и отхожие места…
У Псаря Глеба вдохновенное похорошевшее лицо. Даже косоглазие не портит. Избиение колдунов, поиски мальчишки или Сатаны – это всё для него моменты творческой реализации, и он счастлив, помогая капитану Николаю Николаевичу Башмакову (вруну Андрею Тимофеевичу Сапогову).
Макаровна о своём тревожится, вопрошает бесов:
– Вы там как, целые?! Гришка, Гринька, Гошка, Гунька, Генка, Герка?! Отзовитесь!..
Но понимает ли Сапогов, что это не просто очередные сумерки, а последний вечер Мироздания?! Чувствует ли свою великую ответственность, роковую избранность?!
Сообразно выдуманной роли, счетовод изредка командует себе или Псарю Глебу:
– Лево руля! То есть право руля!..
Сапогову ещё несказанно повезло, что Сатана в советском городе. Это же чудо, уникальное стечение обстоятельств! Окажись истукан за рубежом в капиталистической стране, никакой Псарь Глеб не помог бы. Ну, добежали до границы, а дальше что? А тут Сатана прям под боком!
Вот они – фигуры Апокалипсиса, кавалькада смерти! Чудик в клетчатом пальто и с вытянутой рукой, старик с лимонного цвета шевелюрой и шаркающая растрёпанная бабка!..
И если не мерещится, кто-то четвёртый крадётся за ними по следу; тень, похожая на Олеговну.
Улица имени лётчика-аса Нестерова. Псарь Глеб сворачивает между пятиэтажками – кирпичной и панельной. Вот двор со спортивной площадкой, огороженной забором из сетки-рабицы, вентиляционной будкой, напоминающей избушку; когда-то детской доблестью считалось залезть на неё и спрыгнуть. Окошко в ней выбито, сама будка забита мусором.
Кажется, осень пришла сюда раньше; снаружи деревья ещё в листве, а тут всё облетело, словно наступил дождливый ноябрь. На ветвях и асфальте какая-то ряска или тина, кругом лужи.
Псарь Глеб подбегает к четвёртому подъезду. Замшелый козырёк точно могильная плита, его подпирают трубы-сваи. По бокам тощие кусты и две лавки без спинок – синяя и зелёная. Водосточная труба измята по всей длине, будто не дождевая вода стекала по ней, а сыпались кирпичи; из балконов только один застеклён, остальные открыты непогоде – словно выпяченные челюсти.
Сапогов заходит в тёмное, пахнущее мусоропроводом пространство. Звонкие шаги Псаря Глеба слышны где-то на верхнем этаже.
– Квартира номер семьдесят один! – доносится сверху. – Мы у цели, капитан!
Почтовые ящики – как разорённые ячейки колумбарной кладбищенской стены. Перила липкие, покрытые застарелым смальцем от рук жильцов – браться за них противно. А сам подъезд – обычный, в меру загаженный, со следами спичек на потолке и матерными письменами, такими же обыденными, как городские мозаики со строителями или космонавтами. Вдоль стены тянутся волнистые четыре царапины, будто след когтистой лапы с первого этажа по пятый, – непрерывные, как нотный стан.
Подниматься не тяжело. Прихлынули дополнительные силы; или же это палец, точно сверхмощный магнит, возносит Андрея Тимофеевича на вершину панельного зиккурата?
Между третьим и четвёртым этажами в окошко звонко ударяется муха. Монотонный звук отрезвляет, сбивает торжественный настрой и пафос момента. Неужели замызганный подъезд хрущёвки и есть обиталище Сатаны?! Ну не может Властитель Житии-Нежити находиться тут! Но сомневаться некогда, впереди ещё два пролёта…
Доплелась Макаровна. Марафон дался ей тяжко. Шаги старухи гулкие, как у командорской статуи. Они бьют в ступени, те гудят, вибрируют, словно шкура огромного барабана.
А Сапогов уже наверху. Площадку перед квартирами покрывает слой реликтовой пыли, кажется, тут столетиями никто не появлялся. Пустые бутылки – древние, как амфоры, пепельница с окаменевшими окурками. Сварная лестница упирается в квадратный люк, уводящий на крышу.
Псарь Глеб глазами показывает на одну из четырёх дверей, обтянутую коричневой псевдокожей, точно снятой с демонического существа. Не латунные, а нарисованные мелом цифры «71» выглядят одинаково: что семёрка, что единица. Половик окаменел от грязи.
– Это как понимать?! – спрашивает Сапогов с нескрываемым раздражением. – Что мы здесь делаем?!
– Ваш Сатана там! – торжественно объявляет Псарь Глеб. – Звонок не работает, я уже проверил… – и несколько раз нажимает на чёрную пуговку.