Андрей Тимофеевич не бывал на семинарах Прохорова, не слышал про грядущего Сатано-человека! Но если б знал, разгорячился бы куда больше! Сатаной назначали даже чёрта! Не считая бесов и демонов! А человека, который сделался бы Сатаной, не было ещё за всю земную историю! Где справедливость?!
Сапогова тошнит. Прямо на Клаву Половинку и чёрный истукан! Может, рвотой Сатана намекает счетоводу, что прелюдия затянулась и пора возвращать чужую собственность?!
– Верни ему палец, Тимофеич! – нервничает Макаровна. – И пойдём отсюда!
Вместе с пищевыми массами отрыгивается хвостик тонкой коричневой ленты. Откуда она в желудке у счетовода?!
– Дай-ка взгляну… – пучит глаза Макаровна. – Не порча ли…
Не лента, а магнитофонная плёнка! Сапогов, кашляя, тянет и тянет. Бесконечно длинная, многие метры петель лежат на полу.
Случись приступ где-нибудь на улице, Сапогов растерялся бы. Но тут «Маяк-202». Явно не случайно оказался.
– Сатанограмма! – осеняет счетовода. – Звуковая!
Опыт с техникой у Андрея Тимофеевича невелик, но он догадывается, что надо сделать, чтобы прослушать сообщение. Сперва намотать плёнку на левую бобину. Вот кнопка воспроизведения, здесь тумблер перемотки – всё элементарно.
Когда-то в собес приносили похожий агрегат, устраивали танцы. Сапогов ещё радовался, думал Лизаньку на вальс пригласить, да только пошла дура отплясывать с Лысаком под твист Магомаева «Королева красоты»; ну и пёс с ней, крепко прогадала барышня…
Сапогов включает магнитофон. Неспешно вращаются бобины. Сперва из динамика раздаётся обычное шипение, затем эхо комнатной пустоты и шлягер про космический полёт:
Мы прилетели на эту планету,
Мы покидаем нашу ракету.
А тут все такие добрые!
Но почему-то мёртвые!..
В унисон песне понурое бормотание. Будничное, среднего тембра, с неуловимым безродным акцентом.
– Сапогов… вы… такой… сильный… я… вас… очень… боюсь… Сатана…
Плёнка закончилась. Потрясённый Сапогов отматывает назад, чтобы прослушать всё заново!
Снова шипение, эхо. Фоном звучит не песня, а задорный актёрский надрыв:
– Если б я была царица, —
Третья молвила девица, —
Я б для батюшки-царя
Родила нетопыря!..
Но безликий и тихий голос слово в слово повторяет:
– Сапогов… вы… такой… сильный… я… вас… очень… боюсь…
Неужели сам Сатана лебезит перед Андреем Тимофеевичем?! И чего он, спрашивается, боится?!
– А что не отдам палец!.. – шепчет Сапогов, умственно балансируя над бездной. – Вот такая у меня власть!
Пахнуло горелыми спичками. Это пришли родители: «Как велик ты, сынок! Как могуч! Аз и Ижица! Базис и Надстройка! Краеугольный Камень и Пуп Земли!»
Сатана – биомагическая машина оккультной войны, способная (в тандеме с Диаволом) генерировать Юдоль – мировую Порчу, открепляющую Имена от Вещей. Но кроме прочего, он ещё и Отец Лжи. Каждое действо его – обман и интриганство. Он, к примеру, поучает: ничего не просите, сами всё дадут. Значит, наоборот, надо клянчить, валяться в ногах, выцыганивать. Ничего сильные мира сами не предложат!
Когда Сатана (Диавол) заявляет, что боится Сапогова, однозначно лукавит. Это Божье Ничто со своей кладбищенской колокольни полагает, что Сатана (Диавол) не в курсе сути Юдоли. Какая там формула у божьей Любви? «Я помню, что желаю помнить и вспоминать». А что, если Князь Мира прекрасно осознаёт, что не самостоятельная сущность, а встроенный предохранитель, возвращающий Бога в состояние высшего беспамятства?! Может, не Бог вовсе, а именно Сатана «породил» Бархатного Агнца, чтобы тот всякий раз останавливал Юдоль и не давал Богу возможность отключить Память? Куда веселей продолжать безопасную борьбу, чем исчезнуть!
В общем, кто эти высшие силы разберёт с их таинствами и мотивациями. Но нельзя, конечно, исключить, что Люциферу всё давно осточертело: и диавольское антибытие Ада, и копролитовая тюрьма под названием Сатана, а дурачок Сапогов, вместо того чтобы помогать мировой эвтаназии, впал в амбицию и собирается длить мучения падшего херувима Сатаниэля.
– Я всё равно не поняла… – задумчиво бормочет Макаровна. – Это мы должны Бархатного Агнца отыскать и зарезать? Или другой кто-то?
– Чего?! – таращится Сапогов. – Какого ещё Агнца?!
– Бархатного! Про которого на плёнке сказано, – ведьма кивает на магнитофон. – Мол, ситный надо испечь из молотых костей праведника, накормить этим Бархатного Агнца, а потом подвесить вниз головой и брюхо вспороть! Тимофеич! – восклицает удивлённо. – Ты чем сатанограмму-то свою слушал?!
Сапогов не успевает вспылить. Самовлюблённому счетоводу и в голову не приходит, что Макаровна могла услышать не панегирик в адрес Андрея Тимофеевича, а нечто иное! Это же послание Сатаны, в конце концов!..
– Включи ещё раз! – советует Макаровна.
Клава Половинка открывает глаза. Белёсые, мёртвые, как у рыбы.
– Отдай! – скрежещет мумия; горло и связки также зачерствели от времени.
Макаровна пятится, обрушивая колченогий столик с косметическим хламом. Сапогов от неожиданности чуть не выронил Безымянный – только достал из кармана.
Не началась ли Юдоль и светопреставление?! Не восстали ли мёртвые из могил и кроватей, как предрекали пророчества и поповские книги?!
Клава Половинка поднялась верхней частью. Заплесневелый лифчик сполз, крошечные груди напоминают подтёки глины.
– Отдай! – цапает когтистой пястью Андрея Тимофеевича.
Старик едва успевает выдернуть руку. Макаровна, хоть и ведьма, по-бабьи визжит.
– Моё! – категорично заявляет Клава Половинка, пытаясь впиться жёлтыми, как у дохлой кобылы, зубами в кулак счетовода, в котором зажат палец.
Промахивается с костяным лязгом. Сапогов с похожим звуком заканчивал когда-то трудовые дни на своих счётах.
Коленные суставы Клавы Половинки закальцинировались, вскочить на ноги не получится. Она скатывается с кровати. Ползает на руках, как паралитик:
– Гав! – лает и хохочет. – Я собака! Мор! Глад!..
Пытается грызануть Сапогова за лодыжку.
– Р-раздор! Чумка!.. – рычит. – На-кажу!..
Андрей Тимофеевич, вопя от омерзения, лупит дохлятину ботинком. Спасительный портфель на туалетном столике, только руку протяни, но Сапогов про него в страхе позабыл.
– Испугался, старичок?! Счетовод не морячок!..
Да это же Прохоров! Видать, не окочурился. Даже некромантствует на расстоянии. Его колдовское мастерство оживило Клаву Половинку.
И, получается, не врал ведьмак. Знал, где обитает Сатана…
– Отдавай палец! – мумия, безостановочно клацая, повисает на штанине Сапогова. – Гад! Вор-р!..
Бац! Это Макаровна опомнилась от шока и обрушила на Клаву Половинку сапоговские счёты! От удара почтенной дубовой рамы трухлявый череп голема раскалывается надвое. Внутри нет мозга, одна пустота и затхлая «ды́хца».
С лестничной клетки встревоженный голос Псаря Глеба:
– У вас всё хорошо, капитан?!
– Полный порядок! – мужественно привирает Сапогов. – Никакой полундры!..
– Хр-р-р… – туловище Клавы Половинки хрипит гортанью и затихает – уже до побудки Гавриила.
Это если трубача не сгубил ангелическим орнитозом Прохоров.
– Я т-так умела раньше… – заикается Макаровна, роняет с грохотом счёты на пол.
– Ползать и лаять? – у Сапогова ещё получается шутить.
– М-мертвеца поднять!.. Дурак! Моль!..
Макаровна бранится, но, подойдя к Сапогову, кладёт ему на плечо седую безобразную голову. Потом гладит Андрея Тимофеевича по щеке, и ладонь её упоительно нежна, как та давняя курортная штора, что до слёз растрогала нашего счетовода…
Старуха не практиковала нежностей лет эдак шестьдесят! Сапогов вздрагивает и неловко обнимает подругу за отсутствующую талию.
Нет грязноватой седины, нелепого пучка волос. Исчезла одутловатость и бородавки. В облике ведьмы проступают дивные черты актрисы Аниты Экберг. Увидь Сапогов себя в этот миг, восхитился бы, что он не старик с перебитым носом, а молодой гиперборей, немецкий офицер-блондин, полубог! И Сатана с Клавой Половинкой тому свидетели, как сказочно хороша эта пара! Как же были хороши мы с тобой, милая моя!..
Макаровне неловко за свою сентиментальность. Отпрянула и снова выглядит рыхлой квашой.
– Тимофеич! – спрашивает. – Что решил в итоге?!
«Если нет Сатаны, то сам Сатаной буду!» – кажется, так говорил Прохоров?
Счетовод по-ленински вскидывает кулак, в котором зажат Безымянный.
От близости истукана кожаный его состав заранее преобразился в смердящий поднебесный копролит. Естество Сатаны приготовилось к воссоединению!..
Сапогов озирает свихнувшимися глазами Макаровну, дохлую Клаву Половинку, чёрного истукана, убогую спаленку…
– А не отдам! – кричит в потолок Андрей Тимофеевич. И прячет палец в карман. – Сам сделаюсь Сатаной!..
VIII
Приснился Ад. Всего на пару секунд – чередой стробоскопических всполохов. Будто меня среди множества других людей (точнее, развороченных тел) с чудовищной силой сжимало и корёжило. Хрустели, ломаясь, кости рук и ног, трещали рёбра. Я ещё подумал: надо же, не котлы со смолой, а просто монотонная мясорубка без света. Теснота и чернота. Но при этом никаких особых страданий. Впрочем, мясо или фарш тоже не испытывают боли…
– Кофтя!.. – звучит настойчивый шепоток. – Фставай!..
Но это выглядело так безнадёжно, милая! О, физическая му́ка показалась бы подарком и благословением. Ведь если страдаешь – жив! Но в Аду не было и атома жизни! Лишь тьма, перемалывание и ум, скукоженный до одной-единственной мысли, что творящееся здесь – навеки…
– Кофтя, пвоснись!..
Мальчишка сопит, ворочается:
– Божье Ничто, я сплю…
– Меня шледует снофа пвоцавапать! – шепелявит и картавит царапина. – На тебе фсё зажифает, как на фобаке!
Костя обиженно зевает и трёт глаза:
– Я не собака…
– Хвость не пвопал?