– Тебе чего, мальчик?! – спрашивает прокуренный бабий голос.
Определённо нельзя нести в дар Крестовому Отцу шоколадку «Пальма» – обидится! Впрочем, выбор невелик…
– А можно батончик со сливочной начинкой и «Буратино»!
– Что ещё за буратина такая? – хмурится одурманенная миазмами Юдоли продавщица.
– Ситро же!.. – не верит ушам Костя. – Газировка…
Вещь Мира осмысливается и обретает место только внутри слова. Троица – это Вещь в себе; Имя, называющее Вещь; Тот, что понимает связь Имени и Вещи. «Я» удерживает Сущее наполненными смыслом словами, ибо объективного мира вне сознания нет. Реальность даётся нам в Языке, а он, в свою очередь, формирует и контролирует образ реальности. Если Вещь утрачивает смысл и значение, то рвётся связь внутри Троицы. Остаются опустошённые слова, исчезает Сущее, и Бытие сменяется Небытием. После Юдоли не будет даже того, что называют материей, ибо исчезнет божественный описательный аппарат.
– А при чём тут кладбище, Божье Ничто?!
– Костя! Костя! Костя!..
– Я тут! – вздрагивает мальчишка. – Чего кричишь?!
– Не кричу, а объясняю. Последнее, что сопротивляется Не-Бытию, что бьётся в нас, как сердце, – собственное Имя! На кладбище все тексты – Имена, безмолвный оклик Языка, спасающий от погружения в Без-Умие. Звать – это возвращать и воскрешать! В Именах сокрыта сущность мира. Имя – как нетленный позвонок «луз» Каббалы, из которого вырастает Тело Воскресения. Имя Божие – сам Бог!..
Ты замечательно всё растолковал, Божье Ничто! Даже иудейскую метафизику с имяславием скрестил. Главное, у Кости не осталось вопросов…
Вдалеке почтенный советский некрополь. Его основали в довоенные годы, и работал он до недавних лет. А теперь закрыт. Похороны случаются нечасто – когда умирают родственники погребённых. Здесь тихо, почти всегда безлюдно. Те, кто навещал родню, сами почили и улеглись рядом…
– И как мы собираемся искать могилу праведника, Божье Ничто? – с нарочитым энтузиазмом спрашивает Костя.
На самом деле мальчишке тоскливо и тревожно.
– Надо определиться с кладбищенской практикой… – задумчиво отвечает царапина. – Какая целесообразнее в нашем поиске. Может, у тебя имеются какие-то идеи?
– У меня?! – пучит глаза Костя. – Мне почём знать?!
– Тебе во сне, кроме прочего, подробнейше объяснили, что кладбищенские практики бывают двух видов – экстенсивные и интенсивные.
– Я и слова-то такие в первый раз слышу!
– Ты просто от волнения позабыл, – успокаивает Божье Ничто. – Термин «экстенсивное» в нашем случае означает «вширь», а «интенсивное» подразумевает «вглубь». Могилу праведника можно искать поверху и понизу.
– Мне и такое снилось?! – сомневается Костя.
– Я ничего не выдумываю, – подтверждает царапина. – Лишь просматриваю хранящуюся у тебя в голове информацию.
– И что лучше?
– Нет панацеи, дружок. Но мы с тобой испробуем все варианты… – И добавляет со вздохом: – Кстати, не факт, что вообще повезёт обнаружить священные кости. Праведники – штучный материал…
За невысокой металлической оградой надгробия – однотипные серые прямоугольники. Алой каплей просвечивает похожая на ёлочное украшение звезда на железной тумбе.
– Что значит – поверху?
– Установка первичного контакта с кладбищем, обращение к коллективному эгрегору…
– Которому ситро и шоколадка… – осторожно добавляет Костя. – Крестовому Отцу.
– Совершенно верно… Это также ритуальная работа с активными могилами и астральными сущностями, поиск погостных союзников, э-э-э… мистический брак… В общем, экстенсивная практика – это гостевой формат. А вот интенсивная – когда ты сам становишься частичкой кладбищенской среды.
В памяти мальчишки неожиданно всплывает двустишие:
У меня волшебный гвоздь —
Я покойник, а не гость!
– Именно! – как бы кивает Божье Ничто. – Это и есть некромимесис!
– Чего-о?! – Костя отмахнулся бы, да в одной руке авоська с дарами, а другая в кармане.
Малыш, не хмурься, ты же видел бабочек, похожих на листья, трутней, неотличимых от пчёл. В биологии это называется мимикрией – прогрессивным уподоблением среде. Мимесис же – регрессивная псевдоассимиляция. Гостевой визит подразумевает модус «живого». Некромимесис уподобляет тебя мёртвому.
– Я умру, что ли?! – пугается Костя и останавливается в десятке метров от кладбищенских ворот. – Никуда не пойду, сам ищи свои дурацкие кости!
– Это не настоящая смерть! – с досадой восклицает Божье Ничто. – А медитативный опыт радикального самоотчуждения.
Костя, тебе уже сколько раз объясняли, что живой – это «протяжённый». Мёртвый – тот, кто лишён континуальности. Различимость этих состояний обусловлена горизонтом наблюдения и когнитивным инструментарием наблюдателя. Проще говоря, мы не можем сразу определить, кто перед нами – умерший или спящий. Речь идёт о формировании временной некрооболочки. Если сохранять необходимую дистанцию, ни одна кладбищенская сущность не определит её качество и природу.
– Всего-то нужно слиться с мёртвой средой!
– И как это сделать? – тревожится Костя. – Лечь и не шевелиться?
Закрой глаза и узри Тьму. Точно птиц отпусти на волю желания и мысли. Почувствуй, как угасают во мраке шумы и звуки. Испытай Страх, прими его в себя, ибо Страх и есть подлинный ты. Ощути в себе Волю и впусти в себя Тьму. Воля Тьмы и есть твоё истинное «я». Впитай в себя Тьму до последней капли и погрузись в смертную Силу. Это и есть Великое Ничто…
– Что за бредятина?! – морщится Костя.
– Кхм… Вообще-то внутренний монолог растождествления, примерный образчик. Но можно ничего не говорить, а просто визуализировать погружение в глубины кладбища. Будто ты уходишь на дно, как рыба-сом, плывёшь посреди корней и камней. Твоему взору предстаёт величественная пучина гниения! Гроба и тлен, кости, истлевшие одежды, мертвецкие бледные лики. Кажется, стоит лишь потянуться, и коснёшься ломкого пергамента кожи, приголубишь чьи-то растрёпанные кудри…
– Что-то мне не нравится твоя интенсивная практика, Божье Ничто! – категорично заявляет Костя.
– В крайнем случае допустимо положить в рот пучок травы или корешок с могилы. Между прочим, у немцев про того, кто умер, так и говорят: «ins Grass gebissen».
В вольном переводе – «прикусивший траву». Будь оно всё проклято!
– Тьфу! – плюётся Костя. – Гадость какая!
– Ну а как по-другому сливаться с пространством кладбища? – кривится Божье Ничто. – И я, что ли, выдумал эти практики?!
– А кто же ещё?!
– Я за что купил, за то, как говорится, и продаю! Это всё из твоей головы. Просто в состоянии некромимесиса кладбище открывается изнутри. Неужели не интересно, как это?!
– Как? – равнодушно спрашивает Костя.
– Ты сможешь проникать взором в глубь почвы, – увлекает Божье Ничто. – Видеть, что творится внутри могилы, различать стадии разложения трупов, их пол и возраст. Но главное, ощущать энергетику захоронения. Останки праведника источают особое инфракрасное свечение. Эту энергию не спутать, от неё исходит приятное покалывание и тепло…
Костя слушает Божье Ничто, храня гробовое молчание. Только покачивает авоськой.
– Ладно, пойдём на кладбище как гости, – грустно резюмирует царапина. – Видимо, тебе ближе экстенсивные практики.
И они подходят к кладбищенским воротам. На калитке табличка, уведомляющая, что кладбище открыто для посетителей все дни недели с восьми утра до шести вечера.
– Костя, что опять не так? Почему остановился?
А мальчишка чувствует лёгкий колючий холодок. И ещё множество внимательных, настороженных взглядов отовсюду. Сквозь прутья кладбищенского забора по чуть просачивается бледный туман. Медленно подбирается к Костиным подошвам, обволакивает. Откуда взялся посреди солнечного дня? Тут не овраг, не болотистая низина…
Вспоминай, малыш. Кладбище сродни желудку, где переваривается человеческая биомасса. А белый туманец – некрожелудочный сок, наружный его избыток. Эта дымчатая субстанция не лишена зачатков разума, реагирует на тепло, звуки. Кладбище вышло из своих берегов, чтобы познакомиться. Пока что туманец мелко стелется, но если Крестовый Отец решит погнать чужака, завеса поднимется, укрывая плотным белёсым маревом надгробия и тропинки, – шагу не ступить…
Мёртвый город неплохо охраняет себя и свои границы. Ближние к забору могилы зорко несут сторожевую вахту – они уже по цепочке передали информацию, что на пороге посетитель и надо приготовиться к тёплой встрече.
– Как-то мне не по себе, Божье Ничто… – переминается с ноги на ногу Костя.
– Всё в порядке, малыш, это что-то вроде пограничного контроля.
Иррациональный страх, удушье – приметы того, что сработала кладбищенская сигнализация и появились «гарды» – астральные мыслеформы, издавна науськанные на человеческое сознание. Их работа – пугать и отваживать случайного обывателя от запретной территории мёртвых. Обычное воздействие гардов – паника, чувственные атаки на органы зрения и дыхания. Это не означает, что кладбище гонит, скорее, напоминает о почтительности и этикете. Некромант должен благоговеть перед величественной бездной постсмертия. Следом за гардами наплывает Крестовый Отец. На чисто физическом плане его присутствие ощущается нездешним, с особым запахом сквозняком. Иногда это может восприниматься в виде удара тепловой волны, как бывает, если стоишь рядом с вентиляционной шахтой метро.
Здороваться необходимо вслух. На амплитуде поклона желательно не экономить. Если Крестовый Отец вдруг оскорбится, невежа в лучшем случае отделается сильнейшей мигренью.
Конкретного места для закупа, то бишь даров, не существует. Кто-то полагает, что оптимален первый кладбищенский перекрёсток. Но сгодится и укромный уголок с высохшим деревцем. Небесполезно прислушиваться к своему внутреннему советчику, глядеть по сторонам, стараясь подметить сигналы, которые посылает кладбищенское пространство. Не поверишь, милая, но когда-то надо мной пролетела синица, уселась на ветку и принялась тихонько пинькать: «Здесь-здесь-здесь!»