Дары, если что, не подразумевают вседозволенность. Следует помнить – за тобой неустанно приглядывают: сам Крестовый, гарды, оболочки.
Входи, малыш, и не робей. Вон даже белый туманец отступил, вернулся за ограду – определённо добрый знак. Что нужно сказать?
– Общий привет!.. Ой, что это, Божье Ничто?!!
Будто грозовые сферы сгустились над пространством кладбища. Выше могил и деревьев гигантский пучок светящихся нитей. От каждой могилы тянется наверх энергетическая пуповина, соединённая с парящим сгустком, похожим на плазменное облако. Кружат вихри, вспыхивают молнии. Сгусток плывёт, пульсирует, нити переплетаются причудливыми узорами, точно каждый миг кладбище прядёт магическое макраме. Пока Костя находился снаружи, ничего такого не видел, а теперь в кладбищенском небе зажглась кровеносная система и пылающее сердце.
Нити сияют разноцветным свечением. Те, что потолще, ведут к давним захоронениям, тонкие – к могилам помоложе. Видны и просто обрывки, потерявшие связь с землёй. Тёмно-синие, багровые оттенки подразумевают мужские останки, розоватые и жёлтые – женские, зеленовато-бледные – детские. Имеются особые могилы-порталы, уводящие в подземные лабиринты иных измерений. Так кладбища мира и связаны между собой. Сколько же самонадеянных путешественников сгинуло в этих катакомбах неведомого…
Костя, чёртов троечник, ты хоть понимаешь, что тебе безо всякой подготовки и медитации открылась практика кладбищенского Ви́дения?!
– Это твоя заслуга, Божье Ничто?! – с испугом и восхищением спрашивает Костя. – Ты настоящий волшебник!
– Я ничего не делаю специально, малыш, – ласково отвечает царапина. – И я не волшебник, а могильный симбионт. Моё присутствие наделяет тебя сверхвозможностями. Кладбище чует в тебе своего.
– А что такое «ви́дение»?
– Одна из интенсивных практик. Обычно достигается долгими годами тренировок, суть которых в специфической расфокусировке зрения, окулюса феноменоскопа.
– Как глаза косить?
– Ну, почти.
Ах, Костя, Костя, так и было бы, согласись ты на некромимесис! Но кто-то испугался, побрезговал закусить пучок могильной травы! Поэтому кладбище не откроется нам в светящейся ипостаси. Увы, мы пойдём банальным экстенсивным путём…
И правда, никаких свечений, нитей-пуповин и штормовых сфер. Ласковый осенний день. В небе облачное безмолвие. Прогудел бронзовый жук. Посреди аллеи стоймя вьётся рой мошкары. Паутина, что зацепилась за кованую пику могильной оградки, похожа на пучок седины, которой забита массажная щётка бабы Светы. Скачет по мрамору воробей, поклевал прах и упорхнул. Вдруг ветер задул, полетели с ветвей, кружась, бабочки-лимонницы, напоминающие осеннюю листву…
Ощущение, что кроме Кости вообще ни души. Из глубины кладбища доносится равномерный перестук – точно ударяют железом по камню. А чья-то беспечная речь, такая вроде близкая, оказывается, звучит за кладбищенским забором – просто случайные прохожие, а не посетители. Пробежала трёхцветная кошка, на мальчишку ноль внимания.
– Кладбище советское… – размышляет Божье Ничто. – Крестов раз-два и обчёлся. Тут, пожалуй, за старшего по эгрегору Комендант или Комиссар. Правильней будет сказать: «Товарищ Комендант, можно мне тут поработать?!» – и отдать пионерский салют. А ситро и шоколадку оставим на перекрёстке.
– Ладно… – соглашается Костя, вынимая дары.
В самом начале аллеи на обочине чёрная урна. Не для мусора, а скорбное парковое украшение. А напротив такая же урна отсутствует – лишь квадратная подставка. Лучшего места для даров не придумать. Костя ставит бутылку и кладёт рядом батончик.
– Дяденька Костяной Комендант, – бормочет мальчишка равнодушной скороговоркой – будто читает у доски стих без выражения. – Разреши тут поискать могилу праведника, очень нужно… А что теперь?
– Подождём ответа, дружок. Комендант должен себя как-то проявить.
– И как я это пойму?
– По чувству всепоглощающей жути.
Костя морщит нос:
– Ты же говорил, что на кладбище страх или ужас!
– Я и не отказываюсь. Ужас являет себя в Жути. Точнее, Жуть – это то, как мы воспринимаем Ужас, его эманация в чувственный мир… Ладно, айда искать могилу праведника!..
И они идут прямо по аллее мимо надгробий. Гранит, мрамор, бетон. Иногда на плите присутствует барельеф, но чаще обычные овалы фотографий. Крестов негусто, преобладают звёзды.
– Божье Ничто, а почему нужны именно кости…
– А ты бы предпочёл органы? – шутит царапина. – Печень, почки?
– Фу! – морщится мальчишка. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– Видишь ли, малыш, древние полагали, что кости мёртвых сакральны и обладают магической силой. Душа живёт в костях, и, поедая их, можно воскресить покойного внутри себя. Для многих архаичных культур ритуал перехода мертвеца из человеческого мира в мир духов длится ровно столько, сколько продолжается гниение. Скелет – окончательное, как бы ноуменальное тело, которое принадлежит не покойнику, а предку – чуру или ману…
А Косте уже неинтересно слушать, он читает по сторонам: Свиридов, Тепляковы, Коровашко, Латынин, Гладилин, Тихомиров, чудики Бисмарк и Решето. Ну как можно жить на свете с фамилией Решето?!
– Божье Ничто, а если на этом кладбище нет Коменданта, что тогда?
– Попытаемся заключить алхимическую помолвку с какой-нибудь женской оболочкой.
– Что ещё за помолвка?!
– Тебе нужно будет выбрать мёртвую невесту, которая в качестве приданого окажет нам услугу – сопроводит к могиле праведника. Если таковая, конечно, тут имеется…
– Я же ещё школьник! – почему-то пугается Костя; это при том, что некоторые одноклассницы ему нравятся и волнуют. – И я не хочу жениться, тем более на мёртвой!
– Господи Иисусе! Это же помолвка, а не брак! Протокол о намерениях, обещать – не значит жениться! И что ты как маленький заладил: не хочу, не хочу! Есть такое слово – надо! Ведёшь себя как девчонка капризная! Мы так никогда не найдём могилу!
– Будешь обзываться, рукав раскатаю вниз, и тебя вообще слышно не будет!
– Испугал, – фыркает Божье Ничто. – Я у тебя в голове говорить стану, а не снаружи.
И вдруг:
– Мальчик!.. Тебе нужна невеста? – шелестит невесомый голос.
– Божье Ничто! – лепечет Костя. – Ты это тоже слышишь?
– Тсс! – предостерегающе цыкает царапина. – Не спугни!..
– Милый мальчик! – продолжает всё тот же шелест. – Возьми меня! Я молода и прекрасна!..
Косте кажется, что на шаг позади следует нечто. Если скосить глаз, можно заметить подобие прозрачного кокона или тени. Но если обернуться – никого, пустая аллея.
– Что это значит, Божье Ничто?!
– Комендант принял дары! – тихонько отвечает царапина. – К тебе клеится оболочка…
А голосок нежно нашёптывает:
– Однажды я была невестой и матерью. У меня даже родился удивительный сын…
– Божье Ничто!.. – бормочет Костя. – Почему она так странно говорит?
– Нормально. Просто с армянским акцентом…
– Мальчик, как тебя звать?
– Костей! А вас?
– Ах, у меня самое красивое на свете имя! – смеясь, отвечает шелест. – Линда-Барбара!.. Я так мечтаю выйти замуж! Я тебе обязательно понравлюсь! Мой прежний жених обожал меня! Он был знаменитый на всю страну диктор. Учил таким смешным скороговоркам, чтобы исправить произношение: «Хачапури хочет хач! Хачапури хочет хач!»…
– Уточни про могилу! – советует царапина. – Только по-взрослому, не как ребёнок!..
– А вы не в курсе, уважаемая Линда-Барбара, тут случайно не покоится какой-нибудь праведник неподалёку? – церемонно спрашивает Костя.
– Ах, не знаю!.. Хачапури хочет хач!.. – заливается голос. – Мальчик Костя, тебе нравится, как я говорю!? О, я могла бы работать в Останкино, если бы не умерла!.. Рассказывала новости про заводы и комбайны. Или в красивом платье стояла с указкой возле карты ветров и осадков. Но я трагически погибла, милый мой Костя… – и горько плачет.
– Спроси, что с ней случилось! – подсказывает Божье Ничто.
Шелест волнуется:
– О, безжалостные карандаши выбили свет из моих глаз!
– Тыкальщик! – вскрикивает Костя. – Это он вас убил!
– Ошибаешься, милый мальчик Костя! Тыкальщик не мог меня убить. Этот добрый и мудрый старик давно мёртв. Хочешь покажу, где он покоится. Мне так нравится отдыхать возле его монумента с золотой гравировкой мирного атома и ордена Ленина. Там написано: «ТЫКАЛЬЩИК НАТАН АБРАМОВИЧ. 1906–1971». От этой могилы исходит приятное свечение и тепло. Зимой я прихожу туда греться…
– Костя! – настораживается Божье Ничто. – Мы, кажется, у цели!..
Металлический перестук всё ближе. Вдруг резко затих и чётче слышны голоса. Не призрачные, а вполне земные, реальные. Костя сворачивает с аллеи на тропинку.
– Господи, что это! – жалобно вскрикивает Линда-Барбара. – Ах, вандалы!..
За поворотом ни куста, ни деревца – открытая кладбищенская панорама в лучах осеннего солнца. Памятники такие же серые, как панельки в Костином микрорайоне. Тянутся на сотни метров. Где-то совсем вдалеке забор, а за ним трасса и город, поразительно похожий на кладбище.
Мальчишка видит зелёную оградку могилы и свороченный памятник. Впрочем, осквернители проявили аккуратность, гранитная плита не просто повалена, а уложена на брезентовое полотнище. Земля разрыта – два внушительных бархана глинозёма вперемешку с песком.
Костя, как ни косит глазом, не видит за своей спиной прозрачного кокона. Должно быть, Линда-Барбара бежала прочь от невыносимого зрелища. Либо до постсмерти испугалась опасных незнакомцев, что разворошили любезную ей могилу.
Только это никакие не вандалы, а честные труженики кладбища. Закончили работу, стоят да покуривают. Они больше напоминают заводских слесарей, чем могильщиков. Сипловатые, чуть испитые, но крепкие дядьки в синих спецовках. В бархан воткнуты лопаты. Рядом с разобранным цоколем памятника гроб – точно причаленная к песчаному берегу утлая лодчонка.
Казалось, общаются, а они поют на мотив «Вот кто-то с горочки спустился»: