– Во-от! А у тебя будут Андреи от всех видов смерти, и лучшей гвардии не сыскать!
– Но как подноготную-то вызнать?! – спрашивает Сапогов. – На плите надгробной правды не напишут, там только «Дорогому мужу, отцу или сыночку».
– Сам спроси напрямую, от чего тот помер! – успокаивает Макаровна. – Не боись, они разговорчивые! И неприхотливые. Им внимание нужно и память. Они потом через тебя с живыми якшаться будут. Для них это наивысшая радость.
Сапогов косится на часы:
– Половина одиннадцатого. Давайте отложим до утра.
– Бесовское время – ночное. С полуночи до трёх. Мы как раз на кладбище доберёмся. Заодно поучу, как правильно делишки проворачивать, чтоб паразитов не нахвататься. Ты ж, небось, без откупа с могил землю таскал!
– Не нужен мне ни откуп, ни заступ с кайлом! – гордо демонстрирует невежество Андрей Тимофеевич. – Небось ещё будете меня заставлять вашей Смерти кланяться!
– Башка не отвалится, Тимофеич! И скажи при этом: «Смертушка-Хозяюшка, Владычица Жити-Нежити, Матерь Червей, Повелительница могил, всем Ты владеешь и управляешь, на путь истинный направляешь, Тебя сам Диавол-Сатана уважает, а Бог боится!»
– Так уж и боится?!
– Не я слова придумала, – сухо отвечает Макаровна. – Но Смерть постарше Саваофа будет! Запоминай лучше! «Не тебе меня пожрать, Бог! С хлебом-маслом! Перцем-солью! Не тебе меня пожрать, Сатана! С луком-салом, с маком-лавром! Язык! Ключ! Замок! Истинно говорю!» – главная молитва Несъедобного, вроде «Отче наш».
Сапогов садится за стол, придвигает кастрюлю с вермишелью. Разогревать лень. Без аппетита ковыряет вилкой, жуёт, запивая слипшееся тесто холодным чаем.
– Проголодался? – щурится Макаровна. – Или надеешься сатанограмму отрыгнуть?
Сапогову стыдно признаться, что ведьма в который раз права.
Спохватывается:
– Не хотите ли вермишели?
– Ой, нет! – Макаровна полушутя хлопает себя по бокам. – Я ж на диете!
– Может, чайку? – Андрей Тимофеевич оставляет кастрюлю. – Вот вы сказали, что ваших бесов звали Гошка и Гришка, Герка… Как бесы могут зваться человеческими именами?
– Погостники под мертвяков маскируются. И не имена это, а клички. Церковные бесы иначе себя называют. Новма, Сорилк или Сатсоноки.
– Что за абракадабра?
– А догадайся, Тимофеич! Нет?! «Амвон», «Клирос», «Иконостас» – только наоборот!
– Остроумно!.. – хмыкает счетовод. – Снова будете помощников на букву «Г» искать?
– Да хоть на «С»: Сашка, Серёжка, Сёмка, Славка, Сенька, Стёпка! Поглядим, кто откликнется…
– А чего их шестеро, а не пять или восемь?
– Погостники – сила шестиотрядная! А вот Андреев тебе набирать можно сколько угодно. Хоть дюжину! Утром поищем, мертвяк не бес, ночью спит.
Так они, милая моя, коротают время – гневят Всевышнего, тешат нечисть. И вместе им непринуждённо и хорошо, как и нам было с тобой когда-то…
Андрея Тимофеевича сатанограммой так и не вырвало. Напрасно давился вермишелью.
– Продуктовые закрыты!.. – вздыхает Макаровна. – Без подарочков на кладбище соваться нельзя. От твоих соседушек, может, чем разживёмся полезным?
– А что нужно?
– Шоколад, мясцо, алкоголь… А лучше прочего золотишко! – хихикает на последнем слове Макаровна, потому что не очень верит, что выгорит с драгоценностями.
– Давайте проверим, что есть! – решительно кивает Сапогов.
У соседа Семёна всегда заначка в шкафчике. В этот раз «Пшеничная».
– Ну, так себе, – оценивает Макаровна. – Лучше б коньяк.
Увы, Семён не жалует благородный алкоголь, лишь дешёвое пойло. Но мертвякам и такое сойдёт.
У Иды Иосифовны холодильник на висячем замке – специально приглашала слесаря, чтоб приладил. Но открыть похожий на сейф «Зил» несложно. Сапогов подглядел, куда Ида Иосифовна прячет ключик, – в упаковку с овсянкой. Улов солидный: коробка конфет «Птичье молоко», шпроты и полкило свежайшей телячьей печёнки.
– В самый раз! – одобряет Макаровна. – Давай, Тимофеич, для комплекта ещё петушиную голову с твоего стола добавим. Она – ценный подарок, такой можно и Хозяину в качестве закупа. И Хозяйка тоже оценит! – Макаровна предпочитает так величать коллективный покойницкий Разум.
– Стоп, стоп! Это кто такие?! – таращит глаза Сапогов. – Дирекция, что ли, кладбищенская? И что такое закуп?
Ничегошеньки не знает Андрей Тимофеевич! Даже мелюзга Костя подкован лучше! Но мальчишке во сне эгрегор провёл подробнейший ликбез:
Погостный Хозяин,
Крестовый Отец!
Полуночный Каин
И главный мертвец!
Он принял мой Закуп,
Кровавую дань,
Для порчи и пагуб
Простёр свою длань!..
Нима!
Теперь и Сапогов в курсе про Крестового. В стихах всегда глубже материал усваивается. А остальное Макаровна расскажет.
– Помнишь комедию «Бриллиантовая рука»? – балагурит Макаровна, пока Сапогов со стамеской осваивает профессию взломщика – вскрывает дверь в комнату Иды Иосифовны. – Как там бандюк наставлял своего напарника: «Дитям мороженое, бабе цветы». А тут Хозяину – закуп, бесам, чертям и мертвякам – откуп.
Если перевести профессиональные арготизмы на человеческий лад, то «закуп» – подношение, предоплата Старшим Тёмным за разрешение поколдовать или разжиться полезным артефактом.
– То есть сперва закуп кладбищенскому начальству… – скрипит стамеской Андрей Тимофеевич.
Ему вспоминается поговорка бывшего шефа Лысака: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи». Впрочем, разлучник и «похититель» Лизаньки не карты имел в виду, а бюрократическое ясновидение: как угодить секретарю в горкоме и стать инструктором отдела.
– А откуп что такое?
За всё надо платить, Андрей Тимофеевич! Причём щедро. Чтоб не вздумали Тёмные тобой подкормиться. Это в давние времена, когда бедный человек последнее от себя отрывал, хватало горбушки с мёдом или куска сала на перекрёсток или могилку. Но нечисть, она ведь не дура! Теперь требухой и медяками не отделаешься! Пришёл с просьбой, башляй по-настоящему ценным! Хоть облигациями или ваучером.
– Крак!.. – точно чеховский неумёха-фельдшер с хрустом выломал дьячку зуб; это Андрей Тимофеевич вскрыл замок.
Сапогов был уверен, что математичка живёт как миллионерша. А там всё скромно оказалось. Горка с хрусталём и советским фарфором, комод, этажерка, кровать. Из смешного – облезлое чучело медвежонка да фотопортреты молодой Иды Иосифовны – горбоносые профили. Поди думала, что красавица, грузинская княжна…
В сандаловой шкатулочке немудрёные украшения: пара-тройка колец, одно обручальное, три кулона на цепочках. Янтарная брошь, бусы из посеревшего жемчуга.
– Ссыпай сюда! – командует Макаровна и оттопыривает карман передника.
Как и было сказано, колдуны да уголовники – одна порода. А Сапогов даже не понял, что совершил кражу. Но объективно математичке украшения не пригодятся, жить осталось всего ничего.
Что не уместилось на брюхе, Макаровна сложила в хозяйственную сумку Иды Иосифовны. И напоследок умыкнула ещё пуховую шаль – ночи зябкие.
За час до полуночи старики покидают квартиру. Догадываются ли, что не вернутся туда больше?..
Безымянный во внутреннем кармане пиджака. На случай разбойного нападения прислужников Сатаны у Андрея Тимофеевича за поясом молоток. Псарь Глеб выручал трижды, но Сапогов понимает, что тайный свист на самом-то деле не освоен, спасали случайности. Если не повезёт, отбиваться придётся самостоятельно. И Сатана не поможет, а скорее напакостит. А так хоть молоток будет: «Прочен молот, вражеский череп расколот! Нима!..»
Шуршание колёс по асфальту. Уличную темень пронзают фары запоздалого троллейбуса.
– Чёрт рогатый!.. – плюётся Сапогов вслед укатившему транспорту.
Впереди, в сотне метров, остановка. Троллейбус подпрыгивает на ухабе, слетают, искря, штанги. Из кабины неторопливый, как кисель, вытекает водитель – наладить электричество.
– Может, подъедем чуток, Тимофеич! – кряхтит Макаровна. – Ноженьки не держат…
Колдуны на старческих скоростях семенят к троллейбусу – пока ставят упавшие штанги. Успели!
В полутёмном салоне кроме Сапогова с Макаровной ещё два пассажира – мужчина и ребёнок.
Старики шумно уселись, пружинное кресло заскрипело под тучностью Макаровны. Те, что спереди, оглянулись. На мужчине плащ голубиного цвета и шляпа. Усатое доброе лицо исполнено грусти. Ребёнок странно одет, точно на улице не конец сентября, а зимняя стужа. Лицо замотано шарфом, словно забинтовано, из-под вязаной шапочки лишь глазёнки блестят. Непонятно кто, мальчик или девочка. Отвернулся и прижался к отцу.
Колдуны сопят, как загнанные собаки. Тяжело далась пробежка.
– Хоть пару остановок проедем… – пыхтит Макаровна. – А там и пешком недалеко…
Отдышались. В наступившей тишине колокольчиком звенит детский голосок:
– Папа, я так счастлив, что ты наконец-то забрал меня домой!
Отец обнимает закутанного:
– Это ещё не дом, дружище. Мы едем в гости к одной хорошей женщине, её зовут Маргарита Цимбалюк. Она приютит нас у себя до утра…
Сапогов готов поклясться, что голос мужчины ему знаком. Только раньше в нём звучали нотки государственного оптимизма, а сейчас еле сдерживаемые рыдания.
– А откуда ты знаешь эту тётеньку? – спрашивает ребёнок. – И почему решил, что она хорошая?
– Я не знаком с ней лично, малыш. Но она часто шлёт мне письма. Поэтому у меня её адрес. Уверен, Маргарита нам будет рада!
– А что она пишет?
– Рассказывает о своих удивительных снах…
– Это же чудесно! – радуется закутанный. – У тебя с собой её письмо? Прочти что-нибудь! Ну пожалуйста!
Мужчина шелестит листами, читает с выражением, как артист:
– Дорогой Леонид Игоревич! Пишет вам Маргарита Цимбалюк, мать двоих детей. А ещё мне приснилось, будто за дверью моего комода параллельный мир, в котором мы с вами работаем на Гитлера. Бродим ночными кварталами, и вы учите меня искусству владения ножом. Затем приводите в тайную контору, где спрятались бездарные армянские киношники. Протягиваете мне огромный тесак и говорите, что я могу отказаться, но, если соглашусь, вы будете меня дальше учить. Я понимаю, что это предназначение и миссия. Вы проявили себя настоящим асом. Показали, в какое место зарезать, чтобы они сразу умерли. Я осознала, что моя жизнь теперь зависит от того, насколько прилежно я буду учиться у вас. И мы ходили и искали. Вы делились мастерством. Столько сюжетов, столько убийств, мы перекололи тьму народу, взрослых и детей. Остался в люльке только Павлик Морозов нами не тронут, потому что еврей. Вы водили чёрную «Победу», которая не только ездила, но ещё плавала по воде и летала по воздуху! Мы возвращались с очередного задания, машина взлетела, и я подумала с восторгом: «У нас одна тайна на двоих, одно служение!» А вы засмеялись, достали из кармана чёрные усики и приклеили себе на губу. И я поняла, что вы и есть настоящий Гитлер…