– Что это?!
В ладони переливашка. Кириллов знаком с устройством подобных значков. Колеблет и видит, как под стеклом сменяют друг друга лики: Заяц – Волк, Лёша Апокалипсис – Рома с Большой Буквы, дочки Зина – Дина, жена Катерина и Маргарита Цимбалюк, Лапин и Кербер, странная парочка из ночного троллейбуса…. Костя и Бархатный Агнец!
– На память! – заявляет мальчишка, чуть смущаясь. – Не плачьте, дяденька Кириллов! Вы же скоро увидитесь! – и показывает Артура.
А просто нет в словаре отныне такого сочетания – «безымянный палец»! До конца времён на всех кистях мира: большой, указательный, средний, Артур Муртян и мизинец, теперь так, милая. И новобрачные, и мужья с жёнами будут носить золотые кольца на Артуре Муртяне. Все! Только не мы…
– До встречи, приятель!.. – Кириллов пытается улыбнуться. – Я сейчас без работы, свободного времени полно. Ты любишь апельсины? Я принесу…
– Спасибо-о!.. – уносится вниз Костя, прыгает через ступеньки.
– Маргарита… – спрашивает Кириллов, когда дверь снова на замке. – Вы писали, что мать двоих сынишек. А где они? Вы их куда-то отправили?
От резко затушенного окурка из пепельницы ползёт едкий запах.
– Я врала вам, Леонид Игоревич. У меня нет детей. И никогда не было…
Кириллов испытывает щемящую боль в груди. Будто любимая призналась в измене, пусть давней и ничего не значащей, но всё равно обидной.
– А письма? Ваши сны?! – в голосе надлом и отчаяние. – Они тоже выдумка?!
– Нет… – Маргарита подходит к диктору, кладёт голову на плечо. – Сны, Леонид Игоревич, чистая правда!
– Мы ЭХО… – Кириллов с облегчением плачет, уткнувшись в локоны Маргариты. – Мы вечная тупость друг друга…
Мельтешение. Эгрегор уносит Андрея Тимофеевича, хотя он не прочь досмотреть любовную сцену в коридоре.
Счетовод в незапамятном пространстве – северный лес, озерцо с маслянистой водой. Запах горелых спичек – чувствуется родное присутствие. Это пришли проститься родители-тени: «Прощай, сынок! Мы гордимся тобой, ты шёл бестрепетно. Альфа и Омега, Тезис и Антитезис, Синтез и Распад, Миф и Логос!»
Жаль, счетовода хоть на минутку не вернули в пространство кладбища! Уж Андрей Тимофеевич позлорадствовал бы. Понаблюдал за голосящим Григорьичем-Прохоровым!
Не выгорела у Валерьяныча трёшка в Аду! Палец-то прирос! Только вот копролитовый Сатана не ожил, а кардинально преобразился! На носилках не рогатый истукан с тиарой и змеиным удом, а статуя мальчика лет одиннадцати. Лицо это скоро станет знакомо каждому живущему на Земле – Спаситель и Бархатный Агнец Артур Муртян! Сын диктора Кириллова! Того, кто настолько возлюбил мир, что отдал Сына своего Родимопятного!..
Да, есть повод у ведьмака рвать в клочья бородёнку – всё равно не жаль, чужая она – Григорьича!
Ветер несёт прах по безлюдной улице. Киоск «Союзпечали», обгоревшая урна, остановка с навесом. Силикатная девятиэтажка, дворик с детской площадкой, песочница да деревянный гриб.
Кто-то трогает за плечо. Сапогов оглядывается и видит Аниту. На юной ведьме наряд их первой встречи – кремовый в золоте халатик, туфли, отороченные мехом. Белокурые локоны прихвачены обручем. Но почему-то окровавленная шаль Иды Иосифовны на худеньких плечах.
– Тимофеич! – Анита припадает к губам счетовода. – Привет, родной!
– Это что?! – Сапогов чуть отстраняется, чтобы полюбоваться красавицей. – Снова Чертог?
Старика нет и в помине. Перед Анитой молодой обер-лейтенант, голубоглазый блондин-полубог; разве нос чуть длинноват. И вместо кителя парадный сапоговский пиджак, а под мышкой старинные счёты.
– Вечный Зоб! – отвечает ведьма. – Бог не сожрал нас! Диавол тоже!
Андрей Тимофеевич обводит демоническим взором мир без единой посторонней души:
– Это, так сказать, Смерть? Мы умерли?
– Говорю же – Вечный Зоб! И только для нас!..
В одной сказке был такой сюжет: солдат попал под землю. На пути деревня. Все домишки ветхие, перед последним на лавочке старик со старушкой. Идёт дальше. А чтоб вперёд продвигаться, надо монеты бросать, иначе дорога исчезает. Вот избы получше, пара помоложе, но опять не то. Я уже забыла, чем всё закончилось. Наш дом окажется на сельском отшибе посреди чудесного, беспорядочного сада. Яблони, груши, малина, крыжовник – прохаживайся и смотри, что созрело или распустилось. В зарослях сирени – качели. Скамеечка у дороги. Чтоб те, кто никогда не забредёт сюда, присели поболтать с тобой, но если ты этого сам захочешь. Туда ещё славно выносить самовар да гонять чаи вечерами. В горнице из мебели скрипучая кровать, стол, стулья. Обязательно кресла у окна. Но никакой плиты – осточертело готовкой заниматься! Что-то вкусное пусть само зарождается в большом старинном буфете. С крыши видать огни шумного города. Не слишком далёкого – если встать пораньше, к полудню пешком доберёшься. Гулять там целый день, а возвращаться лунной дорогой, когда под фонарями вьётся мошкара и ночные мотыльки. Телевизора не нужно, лучше кинотеатр – зальчик с фанерными креслами и уютным пыльным запахом. Нам покажут старые фильмы, смешные и грустные. Осень, зима, весна, лето – всё по желанию, хоть в течение дня меняй. В жару засядем в тенёчке, польёт дождь – спрячемся, станем валяться на кровати, листать старые журналы. Ударят морозы – прильнём к окошку любоваться узорами инея. Летом отправимся к реке. Какой?.. А как Волга между Калязиным и Угличем – широкая, но другой берег хорошо просматривается. Заночуем у костра. Соберём в банку светлячков. Можно, кстати, домашних питомцев завести. Хочешь, придёт собака и останется? Умная, ласковая, ты её совсем избалуешь и она повадится спать с нами на кровати. Я была бы не против, чтобы кошка тоже пришла, но, если ты не любишь кошек, пусть только собака. Ещё родим сыновей на букву «А» – Андрюшка, Артёмка, Антошка, Аркашка, Алексашка, Артамошка, – будут любить тебя, слушаться во всём. Вырастут и уйдут. Мы проживём так триста или тысячу лет, а потом на лодочке обогнём по реке весь белый свет и снова вернёмся в наш дом.
Что скажешь, Тимофеич?!
Ах, милая, я бы согласился на такую сказку…
Но Сапогов отвечает не сразу, раздумывает. Всё ж планировал карьеру Сатаны. Трёшку в Аду, ордена четырёх степеней. Вечному зануде сложно признаться возлюбленной, как он счастлив!
– Меня, в принципе, всё устраивает… – отвечает, подхватывая ведьму на руки.
– Ишь ты!.. – заливается Анита. – Устраивает его, привереду, скажи пожалуйста!..
И так им вдвоём хорошо! Как никогда не будет нам с тобой. Никогда, о Koh-i-Noor!
А ведь и у нас, пожалуй, могли быть сыновья на букву «М» – Мишка, Митька, Максимка, Мартынка, Макарка, Матвейка! Или «П» – Петька, Павлушка, Платошка, Прохор, Потап и Прокоп. Как подросли, пошли бы в школу имени Артура Муртяна. Поступили бы в Политех имени Артура Муртяна…
В комнате, где ещё четверть часа назад висел на шведской стенке Подвешенный, только ты да я. Мясницкий тесак на подоконнике. Огрызок выпечки.
Уж не Л-Коммутатор ли поселился за стеной? Балканский оркестрик, квакающая цыганщина и чечётка бесовских копыт:
Шёл «Побег из Шоушенка»!
Пела Клавдия Шульженко!
Помер Марек Цукерберг!
После дождичка в четверг!
Н-н-н-н!..
В детстве я брал на прогулку зеркало, поворачивал его к небу и потом, глядя в это бездонное отражение, носился в облаках, ведь они – анемохория Вечности, семя, которым размножает себя Бытие.
Под шведской стенкой давно подсохла кровяная лужа, расползлись по щелям волшебные тараканы и антропоморфные киргизы. Ушли Те, Кто с Оскалом. Остался лишь Тот, Кого Они Боятся.
Всюду свечи – прям как в бараке у старухи Беспалой! Много огарков, сотни! Похожи на бледные и ядовитые грибы, некоторые ещё тлеют огоньками, иные потушил нездешний сквозняк. На стенах пентакли, икона Спаса Саваофыча – зажмурился, бедный, чтоб не видеть этого макабра.
Считается, любимое число Диавола – шестёрка, на самом же деле – девятка. А тринадцать – фаворит у Смерти. Чтобы развилось ясновидение, рисуй на лбу восьмёрку. Для яснослышания подходит цифра пять. Соседи галдят без умолку, а тут ещё добавятся голоса тонкого мира – хорошенько подумай, нужно ли в принципе яснослышание?
Больные серые будни идут унылой чередой. Они похожи на мрачные сны. Милая, ты лежишь точно Клава Половинка, а я поломанный Сатана.
С улицы доносится: «Аз есмь Сатана-а-а!..» – такой шутник этот демон с бараньими рогами.
Теперь о погоде. По сведениям Гидрометцентра СССР, с неба летят мутные капли дождя. Или осень наступила, или же это любимая покинула меня, и мир превратился в Юдоль?
Бесконечный репит Seid ihr alle verdammt! Непостижимая, нежная! Тебя нет рядом со мной! Посмотри, как мне тяжело! Как больно! Мои волосы цвета пепла. Лишь ветер да вереск. Прах и волны. Я один, в руке мясницкий тесак. Бог хозяин Вещей и сам Вещь. А Сатана не Имя, а ВрИО. Как тягуче болит сердце, милая!..
Старенький принц отдал чёртовому сундуку пальцы, и долги выплачены. Пора покидать трон-капкан, шкура вросшей спины трещит и рвётся, обнажая рёбра, мышцы, позвонки. Но в некромимесисе боль почти не ощущается.
Всё суета и Lorem ipsum. Но скажи, чем ещё было заполнять тринадцать часов и тринадцать минут перед тем, как над твоей бездыханной тушей на тринадцать секунд откроется воронка в Запретное?!
Без разницы, какими опилками набивать полиграфический макет этого мира. Феномено-Епископ создал Сущее таким, чтобы всякий живущий созерцал картинки и формы, не отвлекаясь на смысл, который отсутствует.
Мы проиграли нашу планету,
Без сожаленья садимся в ракету!
Останутся только чёрные
Антропоморфы норные!..
Заклинание должно быть в рифму. Иначе не сработает.
Шёл «Побег из Шоушенка»!
Пела Клавдия Шульженко!
Аз есмь Ключ, ты есть Лаз,
Сотворённый мной сейчас!..
Не знаю, каким будет оно, Запретное? Быть может, тайный Серпухов или Королёв, улица имени лётчика-аса Нестерова, девятиэтажка, дворик и площадка с грибом-мухомором. Полагаю, всё как в Юдоли.