[91], этот обычай восходил к ранней истории Римской республики, когда считалось важным, чтобы диктатор оставался вместе с тяжеловооруженной пехотой, а его представителю поручалось командовать конницей, состоявшей из аристократов. При Цезаре эту должность занял Марк Антоний. В течение некоторого времени жреческая коллегия авгуров, членом которой был сам Антоний, протестовала на том основании, что «мастеру конюшни» не подобает оставаться на своем посту более шести месяцев, но это довольно нелепое возражение вскоре было снято. Антоний вернулся в Италию после битвы при Фарcале и фактически был там представителем верховной власти с января 47 года до возвращения Цезаря осенью того же года. Он был одаренным командиром, но за те месяцы, когда он оказался предоставленным самому себе, его поведение становилось все менее сдержанным. Он часто устраивал роскошные пиры и публичные празднества. Его жажда к выпивке казалась неутолимой; впоследствии он написал книгу, посвященную этому предмету, где содержалось много похвальбы насчет его застольной удали. По свидетельству современников, он обычно занимался общественными делами в подпитии или, по крайней мере, страдая от похмелья. Как минимум в одном случае ему пришлось прервать заседание на форуме, и его вырвало на виду у всех. Иногда он совершал поездки по стране во главе длинного каравана, сидя в кельтской колеснице, за которой следовали повозки с его матерью и любовницей, знаменитой актрисой того времени. В довершение ко всему, перед процессией шествовали его ликторы. Некоторые авторы утверждают, что он не только наряжался Геркулесом, но и экспериментировал с колесницей, запряженной тремя львами. Кроме связи со своей любовницей, он имел ряд скандальных широко известных романов с женами сенаторов. Марк Антоний упивался властью, и его поведение едва ли могло убедить простых римлян, что победа Цезаря может принести им что-либо иное, кроме тирании [4].
Антоний плохо справлялся с проблемами, вставшими перед ним в 47 году. Все эти проблемы были значительными и прямо или косвенно связанными с затянувшимся отсутствием Цезаря. Многие не верили сообщению о гибели Помпея до тех пор, пока его кольцо с печатью не было доставлено в Рим и выставлено напоказ. Многие помпеянцы сдались в битве при Фарсале, а другие в течение нескольких следующих недель. Цицерон не принимал участия в бою, но сразу же понял, что война проиграна. Он отклонил предложение о верховном командовании, сделанное Катоном, которому затем пришлось удержать Гнея, сына Помпея, от побуждения убить оратора на месте. Цицерон вернулся в Италию, но Антоний сообщил ему, что он не может быть прощен и получить разрешение вернуться в Рим без конкретных указаний от Цезаря. Как известно, связь с Цезарем прервалась на несколько месяцев, и не было никакой уверенности, что он сможет пережить войну в Египте. Тем временем Катон снял гарнизон, стоявший в Диррахии, и отплыл в Киренаику, а потом по суше достиг Африканской провинции, где присоединился к Метеллу Сципиону, Лабиэну, Афранию, Петрею и многим другим непримиримым членам партии Помпея, исполненным решимости продолжать войну. Их поддержал нумидийский царь Юба — тот самый человек, которого Цезарь некогда дернул за бороду в суде и который недавно сыграл ключевую роль в поражении Куриона. С течением времени их силы росли, и к лету появились опасения, что помпеянцы могут напасть на Сицилию или Сардинию и даже вторгнутся в Италию. Это было очень тревожное время для таких людей, как Цицерон, которые начинали задаваться вопросом, не слишком ли скоро они сдались на милость победителя, и помнили о подчеркнуто враждебном отношении многих ведущих членов партии Помпея даже к тем, кто сохранял нейтралитет. Теперь оратор надеялся лишь на возвращение к некоему подобию нормальной общественной жизни, и его тревога подпитывалась гневом на Цезаря, который никак не мог побыстрее закончить войну.
Ветераны Цезаря тоже находились в трудном положении, так как большая часть опытных легионов, включая Девятый и Десятый, была отправлена в Италию после победы при Фарсале. Они ждали месяц за месяцем, и им не оставалось ничего иного, кроме мыслей о своих обидах. Это были закаленные воины, потрепанные жизнью и желавшие увольнения; они вспоминали обещания щедрых наград и земельных наделов, оглашенные Цезарем в последние несколько лет. Под руководством своих трибунов и центурионов легионы вскоре оказались на грани мятежа и забили камнями командиров, отправленных для восстановления порядка. Антоний был вынужден лично отправиться в лагерь, но тоже не смог разрешить ситуацию и восстановить дисциплину. Пока его не было в Риме, там вспыхнули волнения, подстрекаемые народными трибунами. Одним из них был Долабелла, зять Цицерона, вновь поднявший на щит клич Целлия об отмене долгов. На форуме начались беспорядки и стычки между группами людей, увидевших возможность занять более сильную позицию в эти неопределенные времена. В конце концов Антоний вернулся с войсками, не присоединившимися к мятежу, и применил силу для восстановления порядка при поддержке сената, в очередной раз издавшего чрезвычайный указ. Его действия были эффективными, но лишь укрепили впечатление о режиме, основанном исключительно на военной силе. Его неприязнь к Долабелле была острой и взаимной. В довершение ко всему Антоний считал, что трибун состоит в любовной связи с его женой, с которой он развелся вскоре после этого [5].
Цезарь встретился с Цицероном по пути из Брундизия. Встревоженный оратор испытал облегчение и благодарность при виде теплого приветствия, за которым последовало немедленное прощение и предложение вернуться в Рим. Цезарь был наделен полномочиями для объявления войны и мира и наблюдения за выборами всех старших магистратов. Хотя Цезарь вернулся в Рим лишь в начале октября, он решил воспользоваться этим последним правом и назначить магистратов на оставшееся время года. В качестве консулов он выбрал Квинта Фуфия Калена и Публия Ватиния — того самого, который в 59 г. до н. э. на посту трибуна обеспечил ему командные полномочия в Галлии. Оба некогда служили его легатами. Другие магистратуры, а также ряд жреческих должностей, оказавшихся вакантными из-за потерь, понесенных в последние несколько лет, тоже достались его сторонникам. Сомнительно, что у новых магистратов было достаточно времени для серьезных дел, но Цезарю предстояло вознаградить многих людей за их преданность, и он не хотел утратить хотя бы часть своей репутации очень щедрого человека. На следующий год он создал десять преторских должностей вместо обычных восьми. Сам он предпочел сложить полномочия диктатора и был избран консулом в третий раз; еще одной из почестей, принятых на голосование в сенате во время его отсутствия, было право занимать верховный пост пять лет подряд. Своим коллегой он выбрал Марка Эмилия Лепида, более известного своей преданностью и надежностью, чем большими талантами и воображением. Возникает искушение рассматривать этот выбор как свидетельство того, что Марк Антоний впал в немилость из-за своего поведения в прошлом году. Возможно, в этом есть доля истины, но следует отметить, что Цезарь должен был вознаградить других людей и не хотел назначать кого-то одного своим постоянным заместителем [6].
Бунтарские настроения в армии не успокоились после известия о возвращении Цезаря в Италию, потому что обиды копились слишком долго. Он послал Саллюстия — будущего историка, недавно избранного претором на следующий год, — для переговоров с войсками, но тот подвергся нападению толпы и едва смог спасти свою жизнь. Бунтовщики выступили из лагеря в Кампании по направлению к Риму. Трибуны и центурионы, стоявшие во главе мятежа, собирались добиться новых уступок и обещаний еще больших наград в будущем. Они знали, что Цезарь скоро отправится в Африку для борьбы с оставшимися сторонниками Помпея, и считали, что потребность в войсках сделает его более сговорчивым. Сомнительно, что легионеры, как и большинство их командиров, имели какие-то ясные цели, кроме сильного, но не направленного лично против Цезаря ощущения несправедливости. Цезарь предпринял некоторые меры для защиты Рима в случае худшего исхода, но внешне оставался спокойным и, несмотря на советы некоторых членов своего штаба, лично отправился на встречу с легионерами. Последние встали лагерем в пригородах Рима; Цезарь неожиданно въехал в лагерь и поднялся на помост, обычно сооружаемый у штаб-квартиры. Когда стало известно о его прибытии, солдаты столпились вокруг в напряженном молчании. После вопроса о том, чего они хотят, легионеры перечислили все тяготы своей долгой службы и напомнили ему об обещаниях, сделанных за последние годы. Наконец они потребовали всеобщей демобилизации; судя по всему, это служило завуалированным напоминанием о том, что без них ему не обойтись в новой кампании и он больше не может воспринимать их преданность как нечто само собой разумеющееся. Ответ Цезаря был спокойным, но прозвучал тем более грозно. В прошлом солдаты всегда были для него «соратниками», но теперь он назвал их «гражданами» (Quirites) и сообщил, что готов освободить их от службы, если они этого желают. Солдаты были потрясены хладнокровием и небрежным тоном своего полководца, а между тем он мягко заверил их, что, как бы то ни было, они получат все обещанные награды.
Как это бывало и раньше, Цезарь перехватил инициативу. Многие легионеры начали кричать, что они добровольно хотят и дальше служить ему, а потом один из зачинщиков мятежа повторил это предложение более формальным образом. Цезарь отклонил предложение и снова заверил, что все получат обещанные земельные наделы и денежное вознаграждение, но на этот раз выбрал укоризненный тон, словно опечаленный тем, что собственные легионеры усомнились в правдивости его слов. Вероятно, в этот момент он повернулся и сделал вид, что хочет уйти. Отчаявшиеся мятежники умоляли взять их с собой и повести в Африку, заверяя его, что они выиграют войну сами и нет необходимости в других войсках. Тогда Цезарь уступил, но в отличие от своей речи при Весонтии в 58 г. до н. э. сказал, что возьмет с собой всех, кроме Десятого легиона. Он напомнил ветеранам Десятого легиона о своих прошлых милостях и сказал, что за их неблагодарность он собирается распустить легион, но каждый все равно получит обещанное после его победы в Африке. Не в силах вынести такое унижение своей боевой доблести, солдаты Десятого легиона обратились к Цезарю с призывом казнить каждого десятого из них при условии, что он возьмет остальных с собой. Цезарь с видимой неохотой внял их мольбам и объявил, что на этот раз наказания не последует, однако взял на заметку некоторых зачинщиков из числа трибунов и центурионов и, по свидетельству некоторых авторов, поставил их на самые уязвимые и опасные места в своей следующей военной кампании [7].