Режим Цезаря не был репрессивным. Несмотря на гневные вспышки и язвительные замечания по поводу мертвого Катона и живого Понтия Аквилы, его правление не стало более жестоким после битвы при Мунде. Тем не менее в государстве осталось много недовольных его деятельностью. Цицерон написал черновик программы и восстановления конституционного порядка, но предусмотрительно показал его Оппию и Бальбу, прежде чем послать Цезарю. Они внесли так много изменений, что оратор счел бессмысленным продолжать работу. Когда он узнал об оптимизме Брута по поводу намерения Цезаря «возвысить добрых людей», то с долей черного юмора заметил, что «Брут может возвыситься лишь в том случае, если повесится». Гражданская война закончилась, и давно заброшенные проблемы начали решаться, так что многие люди стали жить лучше, чем они жили раньше. Рим наслаждался миром и стабильностью, редко выпадавшими на его долю больше чем на одно десятилетие. Однако война оставила глубокие шрамы. Многие погибли — особенно пострадали знаменитые сенаторские семейства, — а тем, кто остался жить, пришлось столкнуться с последствиями своих решений, принятых в эти бурные годы. Цезарь проявил милосердие и пользовался своим политическим мастерством, чтобы завоевать сердца нейтрально настроенных римлян и своих разгромленных противников, но в конечном счете все знали, что он добился своего нынешнего положения с помощью военной силы. В некотором отношении ситуация имела много общего с созданием поселений в покоренной Галлии. Цезарю предстояло убедить сограждан, особенно принадлежавших к аристократической элите, что терпимое отношение к его господству будет предпочтительнее открытого противостояния. Это было последним испытанием для него [25].
XXIII МАРТОВСКИЕ ИДЫ
«У некоторых друзей осталось подозрение, что Цезарь сам не хотел больше жить, а оттого и не заботился о слабеющем здоровье и пренебрегал предостережениями знамений и дружескими советами... Некоторые даже передают, что он часто говорил: жизнь его дорога не столько ему, сколько государству — сам он давно уже достиг полноты власти и славы, государство же, если с ним что случится, не будет знать покоя, а только ввергнется во много более бедственные гражданские войны».
«Я жил достаточно долго для природы и для славы»
В начале 44 года до н. э. Цезарю исполнилось 56 лет. Было бы удивительно, если бы тяготы многолетних военных походов со временем не взяли свое, поэтому Светоний говорит о его слабеющем здоровье. Однако у нас нет оснований полагать, что его эпилептические припадки ослабили его кипучую энергию. По римским меркам он уже давно миновал пору расцвета, но вполне мог бы жить еще 15—20 лет или еще дольше. Цезарь не ожидал своей гибели в марте 44 года до н. э., и люди, убившие его, явно не питали надежд, что природа сделает свое дело за них в ближайшем будущем. Смерть диктатора была внезапной и непредвиденной для всех, кроме заговорщиков. Поэтому когда мы смотрим на Цезаря и на созданный им режим, то должны понимать, что видим нечто незавершенное и находившееся в развитии. Август держал в руках бразды правления более сорока лет, и у системы, которую он создал, было достаточно времени для постепенного укрепления. В конечном счете невозможно узнать, что Цезарь собирался совершить и каких успехов он мог бы добиться. Слухи о его намерениях, иногда самые нелепые, широко распространились еще при его жизни, а после его смерти активная пропаганда противоборствующих сторон во время нового витка гражданской войны внесла еще большую путаницу. Особенно жаль, что письма Цицерона за первые три месяца 44 года так и не были опубликованы и у нас не осталось литературных свидетельств современников, относящихся к этому важному периоду.
Неизбежно остаются некоторые сомнения о многих долгосрочных замыслах Цезаря, но ясно, что он собирался покинуть Рим и Италию на ближайшие три года. Заговорщики нанесли удар, зная о том, что диктатор через несколько дней собирается приступить к новой военной кампании. На этот раз его противниками были чужеземцы, и слава от победы над ними не могла быть подвергнута никаким сомнениям. Первой его целью была война на Балканах против даков и царя Буревисты, которую он, вероятно, планировал еще в 58 году до н. э. Цезарь мог надеяться на завершение этой кампании до конца года. После этого он собирался выступить против парфян, так как поражение Красса в битве при Каррах до сих пор оставалось неотомщенным. Недавно парфяне снова вторглись в Сирию и оказали поддержку одному из непримиримых сторонников партии Помпея, намеревавшемуся возобновить гражданскую войну. Война с Парфией задумывалась как крупномасштабная операция: Цезарь отдал приказ о формировании шестнадцати легионов при поддержке 10 000 всадников. Хотя план прокладки канала через Коринфский перешеек предусматривал развитие торговли, он в первую очередь был предназначен для налаживания линий снабжения с будущим театром военных действий. По словам Плутарха, для работы над этим проектом был назначен греческий архитектор, но она вряд ли продвинулась дальше теоретических расчетов и была заброшена после смерти Цезаря.
Победа над Парфией считалась важной государственной задачей, и еще до начала гражданской войны ходило много слухов о том, что поход должен возглавить Цезарь или Помпей. Цезарь собирался приступить к делу с максимальной осторожностью и узнать как можно больше о противнике и его манере ведения войны, прежде чем дать генеральное сражение. Неясно, собирался ли он завоевать Парфию или просто хотел нанести парфянскому царю такое поражение, которое бы вынудило его принять мир на условиях Рим. Ходили фантастические слухи, будто он собирался вернуться в Италию после широкого обхода вокруг Каспийского моря через будущие области южной России и покорить германские племена по пути в Галлию. Но это противоречит методичности его расчетов. Такой поход неизбежно должен был занять более трех лет. Возможно, идея войны на Востоке была привлекательной для Цезаря по аналогии с Александром Великим, но у нас нет оснований полагать, что он пал жертвой таких непомерных амбиций. Конечно, сейчас нельзя сказать, могла ли его парфянская кампания завершиться успехом. Прошлые военные достижения Цезаря склоняют к такому выводу, если бы только ему не изменила обычная энергия и военное мастерство, не говоря уже о поразительной удаче. Однако парфяне были грозными противниками и упорно сопротивлялись Марку Антонию, когда он напал на них шесть лет спустя. Август предпочел войне дипломатию, подкрепленную угрозой силы, и достиг прочного мира на своей восточной границе. Его успех, как и неудачи следующих императоров в попытке одержать полную победу над Парфией, не обязательно означает, что план Цезаря был обречен на успех [3].
Цезарь не оставался в Риме постоянно в течение нескольких месяцев после своего триумфа, но каждый раз, когда он появлялся там, то развивал бурную деятельность. В декабре 45 года он прибыл на побережье Кампании в сопровождении эскорта из доверенных лиц, включая Бальба, и большой свиты, насчитывавшей около 2000 человек. Он остановился на ночлег на вилле рядом с поместьем Цицерона в окрестностях Путеолы и впоследствии написал подробный отчет об обеде, который он дал 19 декабря. Интересно, что он счел необходимым позаимствовать телохранителей (возможно, гладиаторов) у своего соседа, так как подозревал, что в противном случае его дом может быть ограблен солдатами, стоявшими лагерем поблизости. Утром Цезарь оставался на соседней вилле:
«...до седьмого часа [т. е. примерно до обеда] и никого не принимал; насколько известно, он был занят своими делами с Бальбом. После восьмого часа он вышел на берег и искупался. Потом он выслушал дело Мамурры, не изменив выражения лица [неизвестно, в чем оно заключалось, но скорее всего дело касалось нарушения закона о роскоши]. За обедом он ел и пил свободно и беззаботно; если тебя интересует, обед был знатный, отлично приготовленный, и вообще все прошло хорошо».
В то же время члены его свиты — как рабы, так и свободные люди — угощались и развлекались за столами, выставленными на улице. За обедом «не было разговоров о государственных делах, зато много говорили о литературе; в ответ на твой вопрос могу сказать, что он был рад и очень доволен». Несмотря на успешную трапезу, Цицерон сокрушенно заявляет, что Цезарь — не такой гость, которого хочется увидеть снова, хотя он явно понимал, что не может не пригласить Цезаря, когда тот окажется поблизости. В последние месяцы своей жизни Цезарь постоянно был занят, но оставался дружелюбным и обаятельным компаньоном за обеденным столом. Впрочем, он не всегда бывал так доступен, как многим хотелось. В начале 44 года Цицерон посетил Цезаря в Риме и долго ждал, пока его не пригласили в покои диктатора. Впоследствии он вспоминал слова Цезаря: «Разве я могу сомневаться, что меня сильно недолюбливают, когда Марку Цицерону приходится сидеть и ждать и он не может просто прийти и встретиться со мной, когда пожелает? Если на свете есть благовоспитанный человек, это он, но я не сомневаюсь, что он ненавидит меня».
Цезарь был подвержен вспышкам гнева, но у нас нет никаких оснований полагать, что его характер заметно изменился в худшую сторону. В связи с предстоящей кампанией и без того огромный объем его работы еще увеличился, поэтому создавалось впечатление, что он постоянно куда-то спешит. В личном общении Цицерон и большинство других сенаторов по-прежнему находили его любезным и обходительным. Они ненавидели в Цезаре не самого человека, а его положение и то, что оно означало для Римской республики. В конце 45 и начале 44 года это положение еще не вполне утвердилось, и по мере укрепления его власти отношение к нему тоже менялось. Это приводит нас к основополагающему вопросу о долгосрочных планах Цезаря [4].