Имя Красса не прозвучало, но всем было ясно, о ком идет речь. Далее Цицерон попытался воспользоваться присутствием Цезаря, чтобы ослабить его аргументы. Если Цезарь согласен, что сенат вообще имеет право решать судьбу заговорщиков, значит, он должен признать, что они фактически перестали быть римскими гражданами и утратили все права на законную защиту. Цицерон знал, что если сенат выберет предложение Цезаря, то личная популярность претора поможет им убедить толпу, собравшуюся на форуме, в справедливости этого предложения. Вместе с тем Цицерон говорил о своей убежденности в том, что природная мудрость людей заставит их признать необходимость казни заключенных. Он снова напомнил о безмерности их преступных деяний и о том, как он «содрогается при мысли о плачущих матерях, бегущих юношах и девушках и осквернении девственных весталок» [19]. Цицерон заверил сенаторов, что он предпринял все необходимые меры для защиты этого собрания и обороны города, поэтому они вольны делать то, что сочтут правильным. Будучи консулом, он был готов принять на себя ответственность за последствия их решения и любую ненависть или поношение, которые может навлечь казнь осужденных. Он готов лично заплатить любую цену за службу Республике.
Речь консула всколыхнула чувства некоторых сенаторов, но положение по-прежнему оставалось неопределенным. Нужно было выслушать других ораторов, поэтому к Катону обратились как к одному из недавно избранных трибунов. Здесь нам снова приходится полагаться в основном на пересказ Саллюстия, но, по сообщению Плутарха, его речь была записана и впоследствии опубликована помощниками Цицерона, которые следили за дебатами. По его версии, Катон начал с того, что его коллеги-сенаторы как будто забыли, что Катилина все еще находится на свободе, а заговорщики представляют потенциальную угрозу Республике. Само выживание государства было поставлено на карту, и было бы глупостью «пощадить нескольких злодеев и обречь на гибель всех добрых людей» [20]. Катон отверг точку зрения Цезаря, что смерть была бы слишком легким наказанием, и вспомнил традиционные истории о наказаниях, назначаемых злодеям в загробной жизни. Он раскритиковал и предложение разослать пленников по разным городам. Почему их будут содержать более надежно, чем в Риме, и что помешает мятежникам Катилины освободить их? Как это было обычно для него на протяжении всей жизни, Катон предлагал самые суровые и бескомпромиссные меры. Милосердие было неуместным и даже опасным до тех пор, пока сохранялась угроза Республике.
«Поэтому, когда будете принимать решение насчет Публия Лентула и остальных, твердо помните, что вы одновременно выносите приговор войску Катилины и всем заговорщикам. Чем непреклоннее вы будете действовать, тем больше они будут падать духом; если они усмотрят малейшую вашу слабость, то все, кто преисполнен наглости, немедленно окажутся здесь...
Заговор устроили знатнейшие граждане, чтобы предать отечество огню; галльское племя, яростно ненавидящее все, что именуется римским, склоняют к войне; вражеский полководец с войском у нас на плечах. А вы? Медлите даже теперь и не знаете, как поступить с врагами, схваченными внутри городских стен?» [21]
Как и Цезарь, Катон приводил примеры из римской истории в попытке заручиться поддержкой своих взглядов. Ораторы, высказывавшие разные мнения, довольно часто утверждали, что за ними стоят старинные римские обычаи. Саллюстий изображает дебаты главным образом как борьбу между Цезарем и Катоном. Их дискуссия как бы предвосхищала гражданскую войну, в которой Катону предстояло стать самым жестким и непримиримым оппонентом Цезаря. Это была распространенная точка зрения, особенно в последующие годы. Цицерон был глубоко раздосадован, когда Брут сочинил воспоминания, в которых приуменьшал его собственную роль и выпячивал роль Катона. Как и Цезарь, Катон хорошо понимал, как много поставлено на карту, и постарался произвести сильное впечатление на слушателей. Когда он закончил речь и опустился на свое место, все бывшие консулы и многие другие сенаторы разразились аплодисментами. Цезарь остался непреклонен и продолжал отстаивать свое мнение. Двое ораторов сидели недалеко друг от друга, и реплики Катона становились все более язвительными и ожесточенными, хотя он так и не смог спровоцировать своего оппонента. В отличие от Цицерона, он открыто говорил о подозрительном поведении Цезаря в последние месяцы и утверждал, что нежелание поддержать смертный приговор свидетельствует о сочувствии заговору, если не об участии в нем. В этот момент кто-то (предположительно один из рабов) передал Цезарю записку. Катон усмотрел в этом благоприятную возможность и заявил, что его оппонент явно состоит в тайных сношениях с противником. Цезарь, читавший записку, не отреагировал, но ответил отказом, когда Катон потребовал, чтобы он прочитал послание вслух. Тогда Катон стал настаивать, поощряемый одобрительными криками со всех сторон. Наконец Цезарь просто вручил записку Катону, который был потрясен, когда увидел, что на самом деле это страстное любовное письмо от Сервилии. С отчаянным криком: «Возьми ее обратно, пьяница!» — он швырнул записку Цезарю, чье патрицианское достоинство и самоуверенное спокойствие ничуть не были поколеблены этим инцидентом. Оскорбление прозвучало довольно странно, так как Цезарь славился своей воздержанностью по отношению к алкоголю, в то время как сам Катон был замечен в пьянстве [22].
Этот инцидент проливает интересный свет на отношения между Цезарем и Сервилией. Он явно указывает на неподдельную страсть и потребность в частом общении между любовниками. Отправка любовного письма на заседание сената, где Цезарь сидел рядом с ее мужем и сводным братом, была чрезвычайно смелым шагом со стороны Сервилии. Вероятно, она, как и Цезарь, находила удовольствие в таких рискованных мероприятиях. Об отношении Силана трудно судить, и не ясно, знал ли он вообще, что у его жены был роман с Цезарем. Как бы то ни было, он не предпринял никаких действий против любовника своей жены. Политическая поддержка Цезаря была ценным приобретением, особенно для человека, который смог получить должность консула лишь со второй попытки и не имел высокой репутации. Предполагалось даже, что он мог поощрять свою жену к интриге с Цезарем, чтобы заручиться его поддержкой.
Исход голосования, проведенного по предложению Катона, а не его шурина Саллюстия, так как оно считалось лучше сформулированным, показал, что подавляющее большинство сенаторов склоняется к казни пленников. Луций Цезарь, шурин Лентула, поддержал это решение, как и родной брат Цетега, который сам был сенатором. Цезарь не изменил свою позицию и был освистан возмущенной толпой, когда выходил из храма Конкордии. Как обычно, во время сенатских дебатов двери оставались открытыми, и многое из того, что происходило внутри, сообщалось людям, столпившимся на форуме и вокруг него. Страх перед заговором и особенно слухи о готовящихся поджогах в Риме — смертельная угроза для множества римских граждан, живших в переполненных и плотно скученных деревянных каморках, — оправдывали враждебное настроение римской толпы. Цицерон продолжал открыто поддерживать Цезаря и проследил за тем, чтобы ему не причинили вреда. Последний акт был разыгран в близлежащем Туллиане — маленькой, похожей на пещеру темнице, где заключенных содержали в течение короткого времени в ожидании наказания. Заговорщиков отвели туда. Несмотря на то что Лентула лишили преторского поста, он удостоился чести пройти в темницу в сопровождении консула. После этого палач задушил осужденных одного за другим. Цицерон вышел наружу и лаконично объявил: «Они жили» (vixerunt). Несмотря на почти единогласное голосование сената, в глазах народа ответственность за казнь лежала на нем [23].
Прошло немного времени, прежде чем на Цицерона обрушились первые нападки. Новые трибуны заняли свои посты 10 декабря 63 г. до н. э., и среди них был Квинт Метелл Непот — человек, чья бунтарская репутация якобы побудила Катона выставить свою кандидатуру на выборах трибунов в этом году. Вскоре он заговорил о «незаконности» наказания заговорщиков. В последний день декабря, когда консулы официально слагали свои полномочия, было принято произносить речи с перечислением их заслуг и достижений. Непот и один из его коллег по имени Луций Бестия воспользовались своим правом вето, чтобы помешать выступлению Цицерона, что было почти неслыханным оскорблением. Впрочем, он не смог помешать уходящему консулу произнести традиционную клятву, и Цицерон воспользовался этой возможностью, чтобы заявить о себе как о спасителе Римской республики. Непот был шурином Помпея и в течение некоторого времени служил одним из его легатов на Востоке, но вернулся в Рим, где его рассматривали как человека, представляющего интересы великого полководца. Война закончилась, и вскоре Помпею предстояло возвращение в Рим, но оставался вопрос о том, как он вернется. Уже ходили разговоры о том, что необходимо призвать самого прославленного и успешного военачальника, который сокрушит мятежную армию Катилины [24].
Первого января Цезарь вступил в должность претора и сразу же организовал атаку на Катула. В 83 г. до н. э. храм Юпитера на Капитолийском холме был сожжен дотла, а через пять лет Катулу, который тогда занимал должность консула, было поручено проследить за восстановительными работами. Реставрация до сих пор не завершилась, и претор призвал Катула к ответу за это безобразие перед собранием граждан на форуме, обвинив его в разбазаривании средств, выделенных сенатом. Он сознательно унизил бывшего консула, когда помешал ему подняться на ростру и заставил его говорить, стоя на уровне земли. Цезарь предложил внести законопроект, передающий полномочия по реставрации храма кому-то другому, видимо, Помпею, так как он продолжал приобретать популярность, при каждом удобном случае поддерживая народного героя. Впрочем, на форуме собралось большое количество сторонников Катула, заставивших претора отступиться от задуманного. Как часто бывало в карьере Цезаря до сих пор, успех его мероприятия имел для него менее важное значение, чем рост популярности в народе [25].