ить Катона, Метелла Сципиона и остальных «непримиримых». В целом было трудно кому-либо доверять в обстановке взаимной ненависти и подозрений. Расстояние между противниками никак не влияло на их отношение друг к другу. Цезарь, остававшийся в Галлии во главе закаленной в боях армии, был достаточно зловещей фигурой даже для представителей умеренного крыла в сенате. Ему так и не дали возможности воспользоваться своим личным обаянием [19].
Заседания сената заканчивались ничем, так как Антоний и Кассий блокировали неоднократные предложения объявить Цезаря врагом Республики, выдвигаемые консулами. Положение было очень сложным, и бурный темперамент Антония лишь усугублял его. Он был человеком, постоянно, но безуспешно сдерживавшим свои страсти. Годы спустя Цицерон написал, что он «извергал слова и выплевывал их», когда произносил речь. За несколько недель до этого трибун выступил в сенате с особенно страстной и непримиримой речью: он напомнил сенаторам всю карьеру Цезаря и угрожал вооруженным конфликтом. Впоследствии Помпей заметил: «Как вы думаете, каким будет поведение Цезаря, если он добьется власти над Римом, если сейчас его слабый и недостойный квестор ведет себя подобным образом?» После одного заседания Помпей пригласил всех сенаторов в свой особняк за городской чертой, чтобы заверить их в своей неизменной поддержке и готовности сражаться за правое дело. Пизон, тесть Цезаря, попросил, чтобы ему и одному из преторов разрешили отправиться в Цизальпийскую Галлию и напрямую поговорить с Цезарем, прежде чем сенат предпримет что-то еще. Другие предлагали отправить более многочисленную делегацию. Лентул, Катон и Метелл Сципион дружно выступили против, и предложение не получило дальнейшего развития. Седьмого января 49 г. до н. э. сенат издал чрезвычайный указ, призывавший «консулов, преторов, трибунов и всех проконсулов в окрестностях города обеспечить безопасность Республики». Там не было конкретного упоминания о Цезаре, а обращение к проконсулам явно предназначалось для того, чтобы поставить Помпея в центре событий, но цель указа была ясна для всех. По утверждению Цезаря, Лентул, Помпей, Катон и Сципион наряду с многими другими теперь были решительно настроены на войну. Цезарю в последний раз давали понять, что он не сможет добиться своего без вооруженной борьбы и поэтому должен отступить. Чрезвычайный указ сената приостанавливал действие обычных законов и не мог быть заблокирован с помощью вето. Лентул предупредил Антония и Кассия, что он не может гарантировать их безопасность, если они останутся в Риме. Вместе с Курионом, который вернулся с письмом Цезаря, зачитанным 1 января, трибуны переоделись рабами и тайком выбрались из города на повозке [20].
Хронология событий следующих нескольких дней не может быть точно установлена. Цезарь некоторое время находился в Цизальпийской Галлии, сначала прибыв туда для поддержки кандидатуры Марка Антония на выборах в жреческую коллегию авгуров, но поскольку к моменту его приезда выборы уже завершились успешно для Антония, он поддержал своего ставленника на выборах трибунов. Он остановился в Равенне, рядом с границей своей провинции. Вместе с ним находился Тринадцатый легион и примерно 300 всадников. Некоторые наши источники утверждают, что этот легион был укомплектован почти полностью (5000 человек), но сомнительно, что кто-либо из них обладал надежной информацией. С начала осени Цезарь передислоцировал свою армию и разместил некоторые легионы в полной боевой готовности, чтобы воспрепятствовать любой угрозе, исходившей от армии Помпея в Испании, а еще три или четыре легиона были готовы форсированным маршем перейти через Альпы и присоединиться к нему. Тем не менее он тщательно избегал сосредоточения армии, чтобы его оппоненты не могли воспользоваться этим как доказательством подготовки к войне. Помпей, с его огромным военным опытом, по-видимому, был убежден, что Цезарь не готов к вторжению в Италию. На дороге из Равенны в Арминий (современный Римини) границу между провинцией и Италией обозначала небольшая река Рубикон, которую до сих пор не удалось точно идентифицировать. Цезарь быстро узнал о нападках на него в сенате в начале января, об издании чрезвычайного указа и бегстве трибунов. Эти вести достигли его еще до прибытия беженцев. Так или иначе, он решил действовать.
В «Записках о гражданской войне» этот момент опущен, а о Рубиконе вообще не упоминается, но позднейшие источники дают более подробную версию. Цезарь провел день в Равенне, спокойно занимаясь обычными делами, как если бы ничего не случилось. Вероятно, это было 10 января, хотя мы опять-таки не можем точно датировать этот переломный эпизод в истории античного мира. Цезарь уже отправил некоторых центурионов вместе с легионерами в гражданской одежде и с замаскированным оружием, чтобы захватить контроль над Арминием. Проконсул провел несколько часов, наблюдая за тренировками гладиаторов и изучая план создания гладиаторской школы, которую он хотел построить. С наступлением темноты он искупался и отправился ужинать, сначала поприветствовав многочисленных гостей. Он вышел из-за стола гораздо раньше обычного и попросил их остаться и подождать его возвращения. Несколько старших командиров, предупрежденных заранее, встретили его снаружи. Одним из них был Асиний Поллион, который впоследствии написал историю гражданской войны, использованную в качестве источника Плутархом, а возможно, и Светонием. Солдаты Тринадцатого легиона и всадники получили приказ двигаться следом сразу же после того, как они снимутся с лагеря. Цезарь и несколько его командиров выехали на телеге, запряженной мулами, которая, по свидетельству Светония, была позаимствована из ближайшей лавки хлебопека. Они отправились в ночь по дороге в Арминий. Светоний утверждает, что поездке сопутствовал элемент фарса, когда Цезарь заблудился в темноте и блуждал почти до рассвета, пока не нашел проводника, который направил их на верный путь. Плутарх и Аппиан не упоминают об этом, и оба говорят, что на рассвете он уже был в Арминии. Таким образом, уже ранним утром 11-го числа Цезарь присоединился к войскам на марше и подошел к Рубикону. Перед тем как пересечь мост, он якобы остановился и провел некоторое время в молчании, прежде чем заговорить со своими командирами, в том числе с Поллионом. Он говорил о том, какую цену ему придется заплатить, если он не предпримет этот шаг, и какую цену придется заплатить всему римскому миру, если он это сделает. В повествовании Светония появляется сверхъестественное существо в образе человека, играющего на свирели, который затем вырвал трубу (букцину) у одного из горнистов, протрубил боевой сигнал и бросился в реку, призывая войско следовать за ним. Маловероятно, что Поллион был источником этой выдумки, но возможно, он повторил последние слова Цезаря перед переправой, хотя даже здесь есть несколько слегка отличающихся вариантов. Плутарх утверждает, что Цезарь говорил по-гречески и процитировал строку из поэта Менандра «Пусть жребий будет брошен!» (aneristho kubos). Светоний приводит более знакомое латинское выражение «Жребий брошен» (iacta alea est) [21].
Традиционная фраза игрока в кости прозвучала уместно, так как Цезарь отправлялся на гражданскую войну, располагая не более чем десятой частью своих сил. Даже когда все его войска сосредоточились в одном месте, их численность и ресурсы заметно уступали противнику. Конечно, мы знаем, что Цезарь одержал верх, но тогда это ни в коей мере не казалось предопределенным и даже вероятным. Он выбрал войну, так как с его точки зрения все остальное было еще хуже. В Риме возобладала фракция, пренебрегшая требованиями закона и отказавшаяся признать права и привилегии трибуната. Но Цезарь не скрывал, что главной причиной выступления были личные нападки на него. Римский мир погрузился в хаос и кровопролитие, потому что один человек был так же исполнен решимости защитить свое достоинство и репутацию, как другие стремились уничтожить их. За предшествующие полтора года ставки поочередно поднимались обеими сторонами. Позиции ужесточались, подозрения возрастали, а доверие стало слишком хрупким для достижения компромисса. Гражданская война, начавшаяся в январе 49 г. до н. э., не началась бы без неприкрытой, почти бешеной ненависти, питаемой к Цезарю такими людьми, как Катон, Домиций Агенобарб и другие, которые не могли допустить даже мысли о его возвращении на пост консула. Но даже это не имело бы значения, если бы Помпей не увидел возможности продемонстрировать свое превосходство и показать этим людям, как и Цезарю, что все зависит только от него. И, наконец, схватка бы не началась, если бы Цезарь не так высоко ценил свой престиж и положение. Его жизнь вплоть до этого момента показала, что он готов идти на любой риск при возможности получить новый ценный трофей. Лишь в редких случаях (например, когда он был смещен с должности претора) он мог отступить и то лишь потому, что это было единственным средством для продолжения его карьеры. В 49 г. до н. э. такой выбор был закрыт для него или, по крайней мере, сопряжен с риском, который казался еще более реальным, чем опасность погибнуть в бою.
Но, несмотря на сомнительную законность действий противников Цезаря, в конце концов лишь одно имело значение. К северу от Рубикона Цезарь обладал законным правом imperium, а к югу от реки утрачивал его. Сразу же после переправы Цезарь стал мятежником, какие бы причины ни побудили его к этому шагу. Его врагам все-таки удалось одержать моральную победу, и они могли с большим основанием утверждать, что сражаются за закон и справедливость. Теперь они были исполнены решимости сокрушить его вооруженной силой, как это сделали с Катилиной, а еще раньше с Лепидом. Вооруженное выступление было признаком неудачи Цезаря в его стремлении достичь желаемого политическими средствами. Жребий был брошен, но никто не знал, что покажут кости и где они остановятся.
XVIII «БЛИЦКРИГ»: ИТАЛИЯ И ИСПАНИЯ, ЗИМА-ОСЕНЬ 49 ГОДА ДО Н. Э.
«Я спрашиваю: что происходит? Мне кажется, что я блуждаю во мраке. Кто-то говорит: «Мы потеряли Анкону; Лабиэн дезертировал от Цезаря». Мы говорим о полководце римского народа или о Ганнибале?.. Он утверждает, что делает все это ради защиты своего достоинства. Как может быть достоинство там, где нет чести?»