Цезарь установил военный контроль над всей Италией, так как ни один укрепленный город не оказал ему сопротивления. Он хотел поскорее отправиться в Испанию, так как время работало против него, и с каждым месяцем Помпей продолжал укреплять свои силы. Большинство магистратов отправились вслед за Помпеем, как и многие видные сенаторы. Другие остались в Италии, но еще не выбрали, к какой стороне присоединиться. Цезарь хотел пронести заседание сената и надеялся создать впечатление, что государственные органы продолжают действовать даже во время кризиса. Его противники утверждали, что только они имеют право представлять Римскую республику. Цезарь собирался опровергнуть это и доказать, что власть продолжает функционировать в Риме, где ей и надлежит быть, и таким образом подтвердить, что он находится на стороне закона и сражается не с Римской республикой, а против фракции, узурпировавшей власть. Он хотел, чтобы как можно больше сенаторов собралось на заседании, назначенном на 1 апреля. Цицерон еще находился в Италии, и соратники Цезаря написали ему несколько писем с просьбой приехать.
Оратор приложил много усилий, чтобы избежать военного исхода конфликта, и тяжело переживал из-за воинственных настроений, которые наблюдал среди окружающих. После начала войны он был неприятно поражен быстрым запустением в Риме и преисполнился отвращения, когда понял, что Помпей вообще собирался покинуть Италию. Цицерон испытывал старую и глубокую преданность к Помпею как к человеку, и с самого начала его интуиция и здравый смысл подсказывали, что, несмотря на происходящее, он должен до конца находиться на одной стороне. Помпей часто разочаровывал его, не всегда хвалил по заслугам, вступил в союз с Крассом и Цезарем, но, что хуже всего, предоставил Цицерона своей участи, когда Клодий отправил его в изгнание. Тем не менее глубокая привязанность сохранялась вместе с надеждой, что однажды великий человек проявит свои подлинные качества и сослужит на благо Римской республике. Однако до возвращения Цицерона из ссылки Помпей и другие поощряли его к дружеским отношениям с Цезарем. Помимо теплой переписки, участия в строительных планах Цезаря и службы Квинта в Галлии, сам Цицерон получил крупную ссуду от Цезаря. За месяцы, предшествовавшие началу войны, это стало для него источником крайнего неудобства, поскольку он не хотел создать впечатление, будто Цезарь «купил» его, а тем более выступить против Цезаря с целью уклониться от выплаты долга [15].
Цицерон не приветствовал свое назначение губернатором Сицилии, но прилежно исполнял свои обязанности. В походе против племен, обитавших в окрестностях горы Аман, он — или, по правде говоря, его опытные легаты — одержал незначительную победу. Хотя оратор едва ли мог считаться военным человеком, он страстно желал получить триумф за этот успех. В 50 г. до н. э. сенат проголосовал за общественное благодарение в честь Цицерона, что обычно предшествовало еще большим почестям. Катон выступал против этого и впоследствии в частном порядке уведомил Цицерона о причинах своего поступка: он считал, что будет лучше отдать почести Цицерону за хорошее и честное управление провинцией, которое принесло гораздо больше блага Римской республике, чем незначительное сражение. Курион сначала тоже проявлял враждебность. В дни благодарения нельзя было заниматься какой-либо общественной деятельностью, и он беспокоился, что противники Цезаря стараются добиться преимущества, манипулируя календарем подобным образом. Впрочем, Цезарь вскоре посоветовал трибуну поддержать предложение сенаторов, и в конце концов оно было принято. Катон все же сумел насыпать соль на рану, когда успешно провел голосование о 20 днях общественного благодарения для Бибула, который воевал в тех же горах, граничащих с Киликией и с его собственной Сирийской провинцией. На самом деле зять Катона почти ничего не достиг и потерпел по меньшей мере одно тяжкое поражение. Почести в его честь были более чем сомнительными, тем более их продолжительность, превосходящая даже благодарение в честь Помпея и равная лишь заслугам Цезаря. Цицерон понимал, что лицемерие необходимо для успеха в политике. Его предшественником в Киликии был Аппий Клавдий, разграбивший провинцию ради собственной выгоды. В частных беседах Цицерон сравнивал его действия с поведением «дикого зверя», но на людях неизменно поддерживал вежливые и даже теплые отношения с Клавдием. Тем не менее поступок Катона оставил у него горький привкус. После голосования о благодарении в честь Цицерона Цезарь написал оратору, поощряя его надеждой на триумф и сокрушаясь о двойных стандартах своего старого недруга [16].
В начале гражданской войны Цицерон находился в трудном положении. Он еще не сложил свои проконсульские полномочия, так как не мог сделать этого до празднования своего долгожданного триумфа. Он по-прежнему выходил из дома в окружении ликторов и имел право командовать войсками. Несмотря на неодобрительное отношение к позиции и поведению Помпея, Катона, Домиция Агенобарба и их союзников, он не считал, что может выступить против них или отказать в поддержке законно избранным консулам. Ему поручили собирать войска, но вскоре он назвал эту затею безрассудной и не играл активной роли в военных действиях. Переправу Цезаря через Рубикон он счел тяжким преступлением, но его позиция немного смягчилась, когда он услышал о милосердном обращении с пленниками. В письме Цицерон похвалил Цезаря, особенно по поводу Лентула, который поддержал его в 63 г. до н. э. Отрезанный от Помпея в Брундизии (хотя следует признать, что Цицерон не прилагал больших усилий для того, чтобы связаться с ним, так как ему была ненавистна мысль об эвакуации из Италии), он ожидал развития событий на одной из своих сельских вилл. В начале марта, вероятно, перед падением Брундизия, Цезарь написал оратору краткое письмо:
«Не сомневайся, что я много раз был благодарен тебе и надеюсь иметь еще больше причин для благодарности в будущем. Ты этого заслуживаешь, но сначала прошу, поскольку я ожидаю скорого прибытия в Рим, о возможности встретиться с тобой там и опереться на твой совет, достоинство, благожелательность и всяческое содействие. Я закончу так же, как начал. Прошу извинить мою спешку и краткость этого письма» [17].
Цицерон ответил 19 марта и осведомился, что именно Цезарь имеет в виду под его «благожелательностью» и «содействием». Он снова выразил свою готовность потрудиться ради мира, если это не повредит «нашему общему другу Помпею», так как Республика больше всего выиграет от их примирения. 26-го числа Цезарь написал новое письмо, в котором поблагодарил Цицерона за похвалы его милосердию и отметил, что «нет ничего более противного моей природе, чем жестокость». Цезарь снова просил оратора приехать в Рим и на этот раз сказал, что хочет воспользоваться его «советами и обширными связями». Еще одним предлогом было присутствие в армии Цезаря зятя оратора Публия Корнелия Долабеллы, и Цезарь заверил, что молодой человек пользуется его личной благосклонностью. Через два дня они с Цицероном встретились в Формии. Цицерон был преисполнен решимости не оказаться орудием в чужих руках и снова отклонил настойчивые просьбы о поездке в Рим.
«Он повторял, что мой отказ равнозначен его осуждению, и если я не отправлюсь с ним, то другие с еще меньшей охотой сделают это. Наконец Цезарь сказал: «Тогда поедем и поговорим о мире». «Я буду выступать от своего лица или как твой представитель?» — спросил я. Он сказал: «Разве я могу приказывать тебе, что ты должен говорить». «В таком случае, — сказал я, — я выступлю и скажу, что сенат не может одобрить отправку твоей армии в Испанию или в Грецию. И более того, — продолжал я, — я буду оплакивать судьбу Гнея [т. е. Помпея]». «Я действительно не хочу, чтобы ты говорил это», — сказал он. «Я так и думал, и если я отправлюсь с тобой, то скажу это и многое другое, о чем не могу умолчать, либо никуда не поеду».
Цезарь убеждал Цицерона подумать как следует. Последний был убежден, что Цезарь не питает к нему большой любви, но чувствовал, что самоуважение отчасти вернулось к нему. В заключительных словах Цезаря проскользнул намек на угрозу, когда он между делом заметил, что, если Цицерон не станет его советчиком, он обратится за советом к другим людям. Командиры Цезаря, по мнению оратора, были «разношерстным сбродом», что делало угрозу еще более зловещей [18].
Сенат собрался в назначенный день по призыву трибунов Антония и Кассия и провел заседание за чертой города, чтобы проконсул Цезарь мог присутствовать на нем. Формально закон не был нарушен, хотя впоследствии Цицерон отказывался признать это настоящим заседанием, а не обычным собранием. Пришли лишь немногие сенаторы; особенно заметным было отсутствие известных людей. Тем не менее Цезарь воспользовался этой возможностью для повторения своих претензий: он хотел осуществить свои полномочия, законно полученные от трибунов, но не смог этого сделать из-за того, что позиция Помпея изменилась со временем. Только ненависть личных врагов заставила его решиться на войну. Далее Цезарь предложил послать сенаторскую делегацию для переговоров с Помпеем и достижения мира. По словам Цезаря, его единственным желанием было проявление «равенства и справедливости» — принципа, который он сам исповедовал. Его предложение было одобрено, но никто не выразил желания отправиться к Помпею. Не смутившись этим обстоятельством, Цезарь обратился к Антонию, который созвал народное собрание (Concilium Plebis) для голосования по целому ряду вопросов. Перед началом собрания Цезарь обратился к народу, снова объяснив свои действия и возложив вину за военный конфликт на своих оппонентов. Он заверил граждан, что город будет получать необходимое продовольствие, и даже пообещал выдать каждому римлянину в подарок по 300 сестерциев. Как и в сенате, ему был оказан довольно сдержанный прием. Воспоминания о кровопролитиях, устроенных Марием и Суллой, еще сохранялись в народной памяти, а дальнейший ход войны выглядел неясным. В своих «Записках» Цезарь утверждает, что Помпей угрожал расправиться со всеми, кто остался в Италии, как если бы они встали на сторону врага. На самом деле большинство граждан всех сословий не испытывали сильной привязанности ни к одной из сторон, сохраняли нейтралитет и надеялис