20 сентября 1772 года Павлу Петровичу исполнилось 18 лет. Многие (а главное, его наставник) считали, что он теперь как минимум станет принимать более активное участие в государственных делах. Возможно, в этом был уверен и сам великий князь. Но Екатерина демонстративно ничем не ознаменовала это событие, что вызвало недовольство в окружении Павла. Французский посланник Франсуа Мишель Дюран де Дистрофф замечал о воспитателе наследника, который заодно с этой миссией руководил российской дипломатией: «Свободное время он употребляет на то, чтобы ссорить мать с сыном и сына с матерью». Это преувеличение, свойственное политическим противникам. Панину случалось не только ссорить, но и мирить их — он вел отнюдь не прямолинейную игру.
Как бы то ни было, мать и сын невольно стали конкурентами. Все недовольные политикой Екатерины с этих пор уповали на Павла. Даже Емельян Пугачев (маркизом Пугачевым называла его императрица в переписке с европейскими просветителями), которому наследник, разумеется, не сочувствовал. Императрица, в свою очередь, не препятствовала распространению слухов, компрометировавших Павла, — о слабоумии и жестокости цесаревича и даже о том, что его подлинным отцом был ее тайный фаворит Сергей Салтыков, а вовсе не Петр III…
«Все мое влияние, которым я могу похвалиться, состоит в том, что мне стоит только упомянуть о ком-нибудь или о чем-нибудь, чтобы повредить им», — иронизировал Павел в письме своему приближенному Карлу Остен-Сакену. Впрочем, опала ожидала лишь радикалов. Многих вельмож, связанных с наследником, императрица возвышала — и искатели чинов вовсе не избегали его. Достаточно вспомнить, что Никита Панин, некоторое время открыто боровшийся за права Павла на престол в обход Екатерины, несколько лет играл первую скрипку в российской дипломатии. Еще один красноречивый пример — Николай Репнин, боевой генерал, волевой управленец, который всегда был близок к наследнику, но ни дружба с ним, ни принадлежность к масонам не помешали ему стать одним из самых блестящих полководцев и государственных деятелей екатерининского времени. Недурную дипломатическую карьеру сделал Андрей Разумовский. Да и Гаврила Державин входил в ближний круг цесаревича, а потом стал кабинет-секретарем Екатерины. Словом, ситуация складывалась двойственная.
Отдельная страница нашей истории — Никита Панин, выдающийся дипломат, изворотливый придворный, воспитатель Павла… При этом, его считали человеком ленивым и медлительным. Екатерина II однажды сказала о нем, что Панин когда-нибудь умрет оттого, что поторопится. А еще императрица говорила о Панине, что у него много недостатков, но он искусно умеет скрывать их. Никита Иванович и сам был острословом. Когда граф Александр Воронцов (соперник и противник Панина) заболел от излишнего злоупотребления постной пищей, которую он уписывал не только во время постов, Панин написал ему, что закон требует не разорения здоровья, а разорения страстей, «еже одними грибами и репою едва ли учинить можно».
Русский Гамлет
Светская болтовня о взаимной нелюбви императрицы и ее сына стала добычей мемуаристов, писателей, историков. Это красивый миф в шекспировском духе. Но — именно миф, в котором домыслов гораздо больше, чем правды. Во-первых, Павел всегда оставался для Екатерины родным человеком, во-вторых, в большой политике Северная Минерва никогда не руководствовалась чувствами. Главная причина их конфликта состояла в том, что мать и сын считали друг друга никудышными политиками. Так что это политическая, а не семейная история. И началась она в день рождения сына Екатерины, которого по решению находившейся тогда на троне Елизаветы Петровны сразу же разлучили с матерью.
Мы почти не будем говорить о сложных политических обстоятельствах того времени. Хотя тут есть о чём поспорить и что вывалить на уши… Сегодня нас интересуют легенды и оттенки характера императора. А беспощадная историческая реальность будет проступать в этих рассказах как фрагменты осыпавшейся мозаики.
Судьба императора Павла Петровича печальна и таинственна, а в чем-то и трагикомична. Трудно сказать, кто первым назвал его русским Гамлетом, но это прозвание за ним закрепилось намертво. И, как мы увидим, подобно Гамлету, он любил инсценировки, бросающие в дрожь тех, кому Павел Петрович хотел отомстить. Хотя, пожалуй, он был наивнее и прямодушнее своего датского собрата, о котором к тому времени уже рассказал русской публике поэт и драматург Александр Сумароков.
Когда его отца, императора Петра III, отстранили от власти, Павлу еще не исполнилось шести лет. Подразумевалось, что, достигнув совершеннолетия, он станет императором. Но его мать оказалась настолько талантливым политиком, что всерьез воспринимать перспективу ее отрешения от власти никто не мог. Несколько раз в аристократических кругах возникали идеи сделать ставку на воцарение Павла — но императрица пресекала эти начинания легко и бескровно. Десятилетиями Павел жил в Гатчине, в воображаемом мире. Держал собственный двор, лелеял мечты, непохожие на устремления его нелюбимой матери. Не ладил с ее фаворитами, с екатерининскими орлами, а всесильного Потемкина просто ненавидел. Однажды — уже став императором — в беседе с Василием Поповым — бывшим правителем канцелярии князя Таврического — император принялся обвинять Потёмкина во всех смертных грехах и вопрошал: «Как нам теперь исправить то зло, которое он причинил России?». — «Отдайте туркам Крым и южный берег», — ответил Попов, прекрасно понимая, что такая дерзость будет стоить ему свободы. Но император сдержался. По-видимому, высоко оценил остроумие Попова!
Отвергая Потемкина, он поклонялся пруссакам, прежде всего — великому королю Фридриху II. Заводил в Гатчине прусские порядки, находил наслаждение в муштре. Хотя, в отличие от прусского кумира, никогда не чурался амурных забав.
Во время путешествия по Франции цесаревич познакомился с королем Людовиком XVI. Тот, сразу приметив грусть в глазах Павла, спросил его: «Есть ли в вашей свите люди, на которых вы могли бы вполне положиться?».
Павел ответил с горькой иронией:
— Да если бы возле меня находился пудель, который был бы ко мне искренне привязан — моя мать велела бы его немедленно бросить в Неву или в Сену, если бы дело было в Париже…
Бывали у «принца» и гости. Некоторых он принимал не без удовольствия. Генерал-аншеф Александр Суворов, явившись к Павлу, по своему обыкновению, начал проказничать и кривляться, но цесаревич остановил его и произнес не без печали: «Остановитесь, граф. Мы и без того понимаем друг друга». Суворов сменил тон и удивил хозяина своим тонким остроумием и образованностью. После серьезного разговора, выйдя из кабинета, Суворов побежал вприпрыжку и запел: «Принц восхитительный, деспот неумолимый». По-французски это звучит в рифму. Павел этого каламбура не оценил.
Считалось, что Павел Петрович вовсе не понимает юмора. И только генерал Николай Саблуков — один из доброжелателей самодержца — вспоминал: «Об императоре Павле принято обыкновенно говорить как о человеке, чуждом всяких любезных качеств, всегда мрачном, раздражительном и суровом. На деле же характер его вовсе был не таков. Остроумную шутку он понимал и ценил не хуже всякого другого, лишь бы только в ней не видно было недоброжелательства и злобы». Он действительно ценил юмор. Так, во время одного смотра гатчинский офицер Иван Каннабих опрометью помчался исполнять поручение Павла. Он скакал так быстро, что с него слетела шляпа. Павел крикнул ему, что он потерял шляпу, на что Каннабих ответил: «Но голова тут, ваше величество», продолжая скакать. Ответ понравился Павлу и он велел: «Пожаловать ему 1000 душ».
И всё-таки шутки он предпочитал мрачные. Придя к власти, первым делом Павел установил культ своего убиенного отца — Петра III. Разумеется, в пику только что скончавшейся матери. При жизни императора Петра III не успели короновать. Павел решил исправить эту ошибку истории, вскрыв гроб отца. Он детально разработал ритуал сокоронования праха Петра III и тела Екатерины II. Такого мрачного спектакля мир еще не видел. Утром в Александро-Невском монастыре Павел возложил корону на гроб Петра III. Потом его перезахоронили в Петропавловском соборе как императора. При этом — вот она, ирония Павла! — регалии несли участники убийства императора Петра III: граф Алексей Орлов-Чесменский, гофмаршал Фёдор Барятинский и генерал-аншеф Пётр Пассек. Павел любовался ужасом в их глазах… Даже бывалый вояка Орлов с трудом сдерживал слезы.
А Барятинский вскоре после похорон был отправлен в отставку и получил приказ оставить столицу, выехав на жительство в деревню. Опала! Когда его дочь попросила помиловать отца, император мстительно ответил: «У меня тоже был отец, сударыня!»
Когда он стал полноправным монархом — миловал и карал без разбора, подчас — по прихоти, а не по расчету, хотя не был глупцом. Это как раз тот случай, когда досужая молва надолго повлияла на восприятие государственного деятеля… На Павла ходили злые эпиграммы:
Не венценосец ты в Петровом славном граде, А деспот и капрал на плац-параде.
Кто это написал? Не столь уж важно. Приписывали великому Суворову.
Фигаро при Гамлете
С юных лет любимцем Павла был Иван Кутайсов, которого современники называли «турчонком». Генерал Репнин взял его в плен в сражении при Бендерах и подарил Екатерине. Но, возможно, он был грузином — и генерал Генрих фон Тотлебен спас его от турок и прислал в столицу… На это намекает фамилия — Кутайсов, скорее всего — от города Кутаиси. В любом случае, он слыл безродным выскочкой. Вместе с Павлом от путешествовал по Европе, в Париже научился куаферскому искусству и с тех пор регулярно стриг и брил своего патрона. Он оказался искусным царедворцем, поверенным во всех любовных делах Павла Петровича.
Став императором, Павел произвел своего любимца сначала в бароны, а потом и в графы. Он, к негодованию придворных, сделался обер-шталмейстером и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного, а кроме того — одним из самых богатых людей империи. И всё-таки продолжал ежедневно брить государя! Павел не доверял себя другим цирюльникам. Когда Кутайсов попытался отбояриться от этой обязанности, мол, у него с годами руки стали дрожать — он предложил вместо себя некоего гвардейского офицера, который тоже недурно владел парикмахерским ремеслом. Но Павел, увидев замену, сделал страшные глаза и закричал: «Иван! Брей ты!».