Нарышкин сконфузился и поведал царю о своей проделке. Он был согласен на любую кару, но просил помиловать добросердечного камердинера. Александр тут же смягчился и милостиво ответил обер-камергеру: «Успокойтесь. Поступок ваш не настолько важен, чтобы я не умел его простить. Однако мне самому негоже уже носить этот орден. Право, остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей». Вознагражденная находчивость — разве это не материал для анекдота?
«Страсть к путешествиям, мой друг!»
Но самым популярным объектом политических анекдотов был другой участник Венского конгресса — Шарль Морис де Талейран-Перигор. Он стал символом вельможной изворотливости и цинизма. «Вовремя предать — значит предвидеть!» — это крылатое изречение Талейрана в Советском Союзе нередко повторяли, не указывая автора. Ведь его произнес один из героев завоевавшей любовь зрителей кинокомедии «Гараж»…
Когда в Париже после реставрации Бурбонов собрали палату депутатов, это было жалкое зрелище. Бонапартистов удалили, и оказалось, что судьбу страны решают лучшие из худших… Кто-то воскликнул: «Разве может такой сброд спасти Францию?» Талейран на это заметил: «Кто знает? Ведь спасли же гуси однажды Рим…»
Талейран на Венском конгрессе
А Дмитрий Львович Нарышкин был дальним родственником Талейрана — по немецкой графской линии. На Венском конгрессе, в час отдыха, он спросил у знаменитого циника:
— Дядюшка! Скажите, чего, собственно, Наполеон искал в России?
Талейран, хладнокровно продолжая играть в карты, ответил:
— Страсть к путешествиям, мой друг, страсть к путешествиям.
И это была лучшая острота Венского конгресса.
Триумфатор
А теперь имеет смысл вернуться назад — во времена главного, решающего противостояния, в котором принял участие Александр Павлович.
Николай Лесков в «Левше» приметил, что царь Александр (в отличие от младшего брата) не слишком верил в русских людей. Ни одного из нашенских главнокомандующих он не воспринимал всерьёз — ни Каменского, ни Кутузова. Они казались ему отжившими староверами. Другое дело — Моро, Веллингтон, Бернадот. Им он готов был доверить спасение России от Наполеона, а с Кутузовым уживался вынужденно. Россия открылась ему только через несколько лет после Отечественной войны, по мере погружения в православие.
В 1808 году он писал своей сестре Екатерине Павловне, с которой всегда бывал откровеннее, чем с другими: «Бонапарт воображает, что я не что иное, как дурак. Смеется тот, кто смеется последний»… Их противостояние не могло завершиться перемирием или примирением. «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать» — он всегда держал в уме эту максиму. Даже, когда считался союзником Франции.
Казалось, сломить Наполеона невозможно. Но в 1812 году Россия поднялась, продолжали в 1813 — и к весне следующего года поставила «безбожных французишек» на колени.
Фаворит императора Алексей Андреевич Аракчеев недолюбливал Ермолова. После сражения под Лютценом Аракчеев наклеветал императору Александру, будто артиллерия плохо действовала в этом сражении по вине Ермолова. Император призвал к себе Ермолова, в то время начальствующего артиллерией, и спросил, почему бездействовала артиллерия. — Орудия точно бездействовали, ваше величество, — отвечал Ермолов, — не было лошадей. — Вы бы потребовали лошадей у начальствующего кавалерией графа Аракчеева. — Я несколько раз, государь, относился к нему, но ответа никогда не было. Тогда император призвал Аракчеева и спросил, почему артиллерии не предоставлены лошади. — Прошу прощения, ваше величество, — ответил Аракчеев, — у меня самого в лошадях был недостаток. Тогда Ермолов сказал: — Вот видите, ваше величество, репутация честного человека иногда зависит от скотины.
Во время парадного въезда в Париж весной 1814 года император (между прочим, он въехал в столицу Франции на серой лошади, которую подарил ему в свое время Наполеон) перебросился несколькими фразами с одним из самых остроумных русских генералов — Алексеем Ермоловым.
«Ну что, Алексей Петрович, скажут теперь в Петербурге? — обратился он к Ермолову. — Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка».
Эту фразу запомнил не только Ермолов. Ее запомнила вся Россия. Вот вам и «властитель слабый и лукавый». Да он был не только спасителем Европы, но и великолепным реваншистом.
Так оно и было.
Летом 1812 года в Александра Павловича не верил почти никто. Ни союзники, ни умудренные политическим опытом екатерининские орлы. И Державин встречался в Платоном Зубовым — поохать о том, что всё пропало. Что молодые друзья императора — сплошь предатели. А о том, что Михаил Сперанский — французский шпион — Державин говорил давно. Правда, Сперанского император успел заблаговременно отставить. Они с грустью вспоминали о екатерининских временах… Но то — летом 1912-го. А через два года Державин уже воспевал императора — и вполне искренне:
Спесь мы Франции посбили,
Ей кудерки пообрили,
Убаюкана она!
Уж не будет беспокоить,
Шутки разные нам строить.
Дайте чашу нам вина!
Веселися, царь блаженный,
Александр Благословенный!
Русская земля сильна…
Он — недавний оппонент императора — одним из первых прозвал его Благословенным.
Это была вершина славы императора: он взял Париж. И, главное, проявил себя там великодушным победителем. Когда разбушевавшиеся парижане хотели повалить Вандомскую колонну, на которой стояла большая статуя Бонапарта, Александр I с великодушной улыбкой сказал, а точнее — молвил: — Я не хотел бы её разрушать.
Эхо анекдотов
Два генерала, герои Отечественной войны 1812 года — Милорадович и Уваров, очень плохо знали французский язык, но в аристократическом обществе непременно старались говорить по-французски. Однажды за обедом у Александра I они сели по обе стороны русского генерала графа Александра Ланжерона, француза по происхождению, и все время перебрасывались фразами. После обеда Александр I спросил Ланжерона, о чем так горячо говорили Уваров и Милорадович. — Извините, государь, но я ничего не понял: они говорили по-французски.
Император Александр I любил путешествовать инкогнито. Однажды, проезжая большим селением, Александр Павлович остановился в одном из домов и попросил напиться. Старуха-хозяйка не признала самодержца, приняла его за обычного офицера и подала ему холодного кваса. Напившись, император спросил: видела ли она царя?
— Где ж мне, батюшка, видеть-то его? Говорят, скоро проезжать будет: народ-то, чай, валом валит, куда уж мне, старухе.
В это время в избу вошли сопровождающие и сообщили:
— Экипажи готовы, Ваше Величество!
Хозяйка тут же сдернула с головы чепец и во весь голос закричала: — Караул!
Император, естественно, удивился: — Что с тобой, старушка? Чего ты кричишь?
— Прости меня, грешную, батюшка! Нам велено, как завидим тебя, так кричать! — ответила перепуганная старушка.
Император боролся с азартными играми, разорявшими молодых русских дворян. Однажды Александр I встретил обер-егермейстера генерала Василия Левашова и спросил его: — Я слышал, ты играешь в азартные игры?
— Играю, государь.
— Да разве ты не читал указа моего против игроков?
— Читал, Ваше Величество! Но этот указ обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною 50 лет.
Однажды князь Платон Зубов попросил Александра исполнить одну просьбу, но при этом не объяснил, в чём она состоит.
Александр пообещал. Тогда Зубов подал ему заранее подготовленный указ о возврате на военную службу своего друга. Подвох состоял в том, что тот товарищ, в знаменитом суворовском итальянском походе во время одного сражения скрылся из своего полка. В чём была причина его исчезновения — не известно, но у Александра I тот офицер был на плохом счету. Но слово-то дано! И указ императору пришлось подписать. В тот же день царь попросил Зубова об ответной услуге. Тот с готовностью согласился. Просьба была такая: порвать только что подписанный указ.
Многие забавные истории об Александре I связаны с его привычкой путешествовать по России. Как сказано о нем:
Всю жизнь провёл в дорогеИ умер в Таганроге.
Во время пребывания своего в Брянске, в 1823 году, возвратясь с осмотра города, заметил у крыльца занимаемого им дома восьмидесятипятилетнего старика в отличном от других наряде. Государь тотчас же велел позвать его к себе.
— Откуда вы? — спросил он старика.
— Вашего императорского величества верноподданный, Черниговской губернии, Мглинского повета, житель Василий Брешков.
— Зачем вы сюда приехали?
— Нарочно приехал узреть священную особу вашего императорского величества, отдать должный мой поклон и сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего Владыко».
— Очень хорошо. Но не имеете ли ко мне какого дела?
Брешков объяснил, что он с родственниками давно уже отыскивает потерянное предками их дворянство, что племянник его пытается хлопотать по этому делу в столице, но безуспешно.
— Я не забуду вас, — сказал государь, — пишите к своему племяннику, чтоб он явился ко мне, когда я вернусь в Петербург. Этот кафтан у вас верно очень древен?
— Ему сто тринадцать лет! Он пожалован предком вашего величества великим государем императором Петром Первым.
— По какому случаю?
— При взятии Юнгергофской крепости под Ригою.
— Какое тяжелое и крепкое сукно! И сколько лет! — Сказал государь, пощупав полу кафтана. Затем, положив обе руки на плечи старика, прибавил: — Оставайтесь покойны и, если будете иметь какую нужду, пишите ко мне прямо: государю императору Александру I в собственные руки. Я вас не забуду.
И действительно, государь не забыл Брешкова и, по возвращении в Петербург, рассмотрел его дело и найдя его справедливым, решил в его пользу.