Путешествуя по Малороссии, Александр Павлович проезжал в полдень какое-то село и решил немного посидеть в волостном правлении. Там никого не было кроме дремлющего сторожа, но волостной голова узнал о том, что кто-то зашел в правление и тоже поспешил туда. В то время носились слухи о возможном проезде императора, и волостной голова решил узнать у заезжего офицера, не слышал ли тот чего о поездке императора.
В избе голова увидел какого-то офицера в запыленном сюртуке, решил, что это не слишком важная птица и стал чваниться, надуваясь от собственной важности и задирая нос:
«А какое дело пану требуется у нас?»
Фигура была очень потешная, и император улыбнулся в ответ:
«А ты кто такой, вероятно, десятский?»
Нос головы задрался чуть выше:
«Бери выше!»
Император продолжал, улыбаясь расспрашивать:
«Кто ж ты, сотский?»
Нос еще приподнялся:
«Бери выше!»
Император продолжал расспрашивать:
«Писарь?»
Нос поднялся чуть не к потолку:
«Бери выше!»
Император уже чуть не давился от смеху:
«Голова?»
Волостной голова милостиво кинул своим носом к правому плечу:
«А може буде и так».
Теперь с вершины своего великолепия голова решил поинтересоваться:
«А ты, пане, хто такой, поручик?»
Улыбаясь, царь ответил:
«Бери выше!»
Нос чуть опустился:
«Капитан?»
Император в ответ:
«Бери выше!»
Нос уже опустился, руки по швам:
«Полковник?»
Ответ спокоен, но страшен:
«Бери выше!»
Голова уже трусливо запинается:
«Янарал?»
Следует убийственный ответ:
«Бери выше!»
И только тут до волостного головы доходит, с кем он так беседовал. Он бросается в ноги императору и вопит отчаянным голосом:
«Батечко! Так оцеж-то ты наш белый, наш восточный царь! О, прости ж, твое царское величество меня, дурня старого!»
Однажды на маневрах Александр Павлович послал с поручением князя Павла Петровича Лопухина, который был столько же глуп, как красив. Вернувшись, тот всё переврал, а государь ему сказал:
«И я дурак, что вас послал».
Лёгкая самоирония всегда оставалась заметной чертой императора.
Адмирал Павел Васильевич Чичагов в 1807 году был назначен морским министром и стал членом Государственного совета. После нескольких заседаний он перестал ездить в Совет. Об этом донесли самому императору. Александр Павлович очень любил Чичагова, но всё же попросил его быть вперёд точнее в исполнении своих обязанностей.
После этого Чичагов несколько раз присутствовал на заседаниях Совета, а потом опять перестал. Узнав об этом, император с некоторым неудовольствием повторил ему своё замечание.
Чичагов на это ответил: «Извините, Ваше Величество, но в последнем заседании, на котором я был, шла речь об устройстве Камчатки, и я полагал, что всё уже устроено в России, и собираться Совету не для чего».
Александр I часто жаловался, что у него нет людей, что он окружен бездарностями, глупцами и мерзавцами. «Я многое мог бы успеть, но некем взять».
По этому поводу однажды Виктор Кочубей метко сказал Михаилу Михайловичу Сперанскому (1772–1839): “Иные заключают, что государь именно не хочет иметь людей с дарованиями. Способности подчиненных как будто даже ему неприятны”.
После небольшой паузы Кочубей добавил: “Тут есть что-то непостижимое и чего истолковать не можно”.
Он знал о тайных обществах, которые станут основой декабрьского восстания. Но не считал себя вправе карать их: ведь Александр Павлович сам в молодости «грешил» революционными республиканскими идеями.
В 1823 году князь Петр Витгенштейн просил императора назначить князя Сергея Волконского командиром дивизии, утверждая, что тот отлично знает службу. Александр Павлович, зная о причастности генерала к деятельности тайного общества, ответил: «Если бы он занимался только одной службой, он бы давно командовал дивизией».
Однажды на маневрах император подозвал к себе Волконского, который там командовал бригадой, составленной из Азовского и Днепровского полков, поздравил его с отличным состоянием вверенных ему частей и сказал: «Советую вам, князь, заниматься только вашей бригадой, а не государственными делами; это будет полезнее и для службы, и для вас».
О мудрости царя-философа свидетельствует такой приписываемый ему афоризм: «Когда я вижу в саду протоптанную тропу — я говорю садовнику: «Делай здесь дорожку!»
В Таганроге, незадолго до своей смерти Александр I встретился на улице с выпившим офицером, который никак не мог выбраться из уличной грязи на тротуар. Император помог ему и сказал:
«Где ты живешь? Пойдем, я доведу тебя, а то, если тебя встретит Дибич в этом положении, тебе достанется, он престрогий».
Узнав императора, офицер сразу же протрезвел.
А что было дальше — смерть или тайный уход, здесь мы обсуждать не станем.
Сентябрейший государь
Юмор и сурьёз императора Николая Павловича
Светский юмор — по преимуществу, досужий. Он рождается в атмосфере прекрасного ничегонеделания. В начале XIX века русские острословы достигли вершин изящества — правда, по большей части — на французском языке. А Николай Павлович из афоризма своего далекого предка царя Алексея Михайловича — «Делу время, потехе час» — предпочитал первую часть. Он говорил: «Я смотрю на человеческую жизнь как на службу, ибо каждый служит». И юмор был для него, прежде всего, легкой приправой, а не способом скоротать свободный вечер.
Именно в его годы — а правил Николай Павлович 30 лет — правила светского юмора сформировались, как казалось, окончательно. Правда, вскоре этот канон сломался, как это всегда и бывает с канонами. Но Николай I — это золотой век, пушкинский век, эпоха, пронизанная иронией.
Когда он родился в 1796 году, вряд ли кто-то мог представить, что ему суждено стать императором. Но проницательный Гаврила Державин написал тогда такие стихи:
Блаженная Россия!
Среди твоих чудес
От высоты святыя
Еще залог небес
Прими и веселися,
Сугубым блеском осветися!
Се ныне дух Господень
На отрока сошел;
Прекрасен, благороден
И, как заря, расцвел
Он в пеленах лучами:
Дитя равняется с царями.
Родителям по крови,
По сану – исполин;
По благости, любови,
Полсвета властелин:
Он будет, будет славен,
Эта ода посвящена крещению младенца — всего лишь одного из внуков правящей императрицы. Не старшего! И даже не второго по старшинству. Когда Николай Павлович занял трон — Державина уже много лет не было в живых. Но именно тогда многим вспомнились эти «дежурные», малоизвестные стихи. И в покойном стихотворце и министре увидели настоящего прорицателя.
То было время расцвета салонного остроумия. Но хмурый, сосредоточенный царь, вжившийся в амплуа благородного отца, не соответствовал светским установкам… Тем он и интересен. Он был инженером среди мотов и вертопрахов. Ленивое остроумие мимоходом — это не его стиль. Светская легкость в те годы сочеталась с казарменным стилем и бюрократизацией жизни, которую, например, в самом жалком виде показал Николай Гоголь (кстати, поклонник императора) в «Шинели». А император строго утверждал: «Россией управляют столоначальники». И себя порой считал таким же столоначальником — только самым главным и несущим за все ответственность.
В России дышит всё военным ремеслом, А ангел делает на караул крестом. —
писал Пушкин об Александровской колонне, возведенной перед Зимним дворцом во времена Николая I.
Оноре Домье. Николай I изучает карикатуру на самого себя
Ординарно застёгнутый на все пуговицы идеальный служака с оловянным взглядом — таким его частенько вспоминают. Пожалуй, это впечатление усиливают и портреты императора. В екатерининские времена кисть добряка Боровиковского придавала русским вельможам обаяние веселого барственного жизнелюбия. Художник показывал их как будто после сытного обеда — благодушными. Если обратиться к установкам Грибоедова, это были времена Фамусовых. А Николай на портретах — романтический герой без страха и упрёка. Готовый погибнуть за свои идеалы. Жизнелюбие и ирония в этой системе ценностей — на третьем плане. А он и был романтиком. И любил романы Вальтера Скотта о доблестных рыцарях и несгибаемых пуританах. У романтиков и юмор особый — в ритмах бури и натиска. Зачастую это юмор солдатский, за который Николая Павловича журили эстеты. Характерный пример — его казарменная похвала скульптору Петру Клодту: «Ну, брат, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!» А фельдмаршала Ивана Паскевича он называл своим старым командиром и общался с ним по-военному: «Желал бы с тобою быть неразлучным; за невозможностью сего прошу тебя, в замену оригинала, принять и носить подобие моей хари».
Но начнём с начала…
Екатерина Великая так зафиксировала появление на свет своего очередного внука: «Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, а кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».
Он радовал её неуёмным аппетитом и богатырскими ухватками. Старая самодержица даже предвидела, что он, несмотря на старших братьев, сможет со временем занять престол…
Но Николая готовили не к престолу, а, скорее, к военной и военно-инженерной карьере. Это сказывалось. В том числе и на остроумии, и на сарказме. Он лучше познал мир и людей, чем его старший брат и предшественник, воспитанный в дворцовых покоях, в ореоле оранжерейной бабушкиной любви. «При нем не стеснялись… Великий князь мог наблюдать людей в том виде, в котором они держались в передней, то есть в удобнейшем для их наблюдения виде. Он здесь узнал отношения, лица, интриги, порядки… Эти мелкие знания очень понадобились ему на престоле», — рассуждал историк Василий Ключевский.