Дюма, всегда питавший интерес к России, с наслаждением пересказал эту историю в своих мемуарах.
Только ты да я не воруем…
Складывалось впечатление, что без личного участия самодержца в России ни одна коляска не может с места сдвинуться. Свою миссию «главного инженера страны» он исполнял до изнеможения. Почтительные легенды слагались о том, как бравый царь, проезжая по России, примечал недостатки и незамедлительно исправлял их. Как пожарная команда. Так год за годом и шла в империи политическая жизнь.
Известно, что Николай Павлович сочувствовал идее освобождения крестьян, но на полноценную реформу не решался. Однажды по этому вопросу было созвано экстренное заседание Государственного совета. Председательствовал сам и император. Ждали только прибытия графа Павла Киселёва, ответственного за крестьянскую реформу. Прошло полчаса, а графа всё нет. Государь не скрывал волнения.
— Вы разве не посылали ему извещения? — спрашивает он попеременно то членов совета, то государственного секретаря.
Все отвечали утвердительно.
Наконец, когда стрелка показала целый час опоздания, с шумом раскрываются двери, и взъерошенный Киселёв появился в зале — с порванной эполетой и одним аксельбантом.
Император окинул его суровым взглядом.
— Простите, государь, — растерянно залепетал Киселёв. — Я не виноват, со мной случилась беда. Жена, от которой я не мог скрыть цели сегодняшнего заседания, вчера от радости проболталась прислуге, а с утра вся дворня разбежалась кто куда и оставила меня вот в таком виде…
Николай Павлович зычно расхохотался. С тех пор остроумца Киселёва (которого, кстати, и многие декабристы прочили в министры, а то и в диктаторы) он называл «начальником штаба по крестьянской части». В 1837 году графа назначили главой Министерства государственных имуществ, и он не худшим образом провёл реформу управления государственными крестьянами.
Николай не слишком увлекался живописью, но хороших портретистов ценил высоко. Немецкому художнику Францу Крюгеру, создавшему недурное изображение императора, Николай велел подарить золотые часы, усыпанные бриллиантами. Однако чиновники дворцового ведомства преподнесли Крюгеру только золотые часы. Бриллианты отсутствовали… Николай Павлович, конечно, узнал об этом и сказал художнику: «Видите, как меня обкрадывают! Если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, для этого мало было бы всей Сибири, а вся Россия превратилась бы в Сибирь!»
Это характерный юмор сильного правителя, ощущающего свое превосходство над нерадивыми соратниками… Подобным образом лидеры иронизируют и в наше время. «Сначала я никак не мог вразумить себя, чтобы можно было хвалить кого-нибудь за честность, и меня всегда взрывало, когда ставили это кому-либо в заслугу. Но после пришлось поневоле свыкнуться с этой мыслью», — рассуждал император, набравшись политического опыта. Честность оказалась диковинным качеством. Из той же оперы такие его саркастические высказывания: «Среди всех членов первого департамента сената нет ни одного, которого можно было бы не только что послать с пользою для дела, но даже показать без стыда», «В Европе государь должен обладать искусством быть то лисою, то львом. Так учил политиков генерал Бонапарт. В России — только львом». Но, несмотря на политическую изощрённость, до последних дней он считал своей путеводной звездой солдатское прямодушие. И он не лукавил, когда говорил: «Честный человек, даже среди поляков, отдаст мне справедливость, сказав: я ненавижу его, потому что он не исполняет наших желаний, но я уважаю его, потому что он нас не обманывает». Он действительно на это надеялся, отбрасывая цинизм.
Любимому сыну и наследнику, Александру Николаевичу, он говаривал: «Пожалуй, во всей России только ты, да я не воруем». И это, пожалуй, тоже вечная история.
Однажды, осматривая строительство Брест-Литовской крепости, император Николай I взял в руки кирпич и поинтересовался у одного из окружавших его сановников, знает ли тот, из чего сделан этот кирпич?
— Полагаю, из глины, ваше величество — ответил чиновник.
— Нет, он сделан из золота, — произнёс император, — по крайней мере, я столько за него заплатил.
И это тоже история про коррупцию.
Уход императора сравним с последними днями Перикла. Свою вахту он отстоял. «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот», — такое завещание услыхал от него сын в горькие дни Крымской войны. Но величие политика, к счастью, определяется не только его последними днями.
Эхо анекдотов
В отличие от старшего брата и предшественника на троне, Николай Павлович любил военный флот и старался его развивать.
В 1827 году, перед отправкой русской эскадры в Средиземное море, корабли разыгрывали перед императором Николаем I учебный бой. «Азов», которым тогда командовал будущий адмирал Михаил Лазарев, сманеврировал столь неудачно, что подставил свою корму одному из линкоров противной стороны. По условиям учений это было равносильно уничтожению. Репутация Лазарева перед императором, как опытнейшего из моряков, была сильно подмочена. А потому уже на следующий день при посещении его корабля Лазарев приготовил Николаю приятный сюрприз. Когда царь со свитой спустились посмотреть крюйт-камеру, то увидели, что из орудийных замков на палубе выложена фраза: «Гангут, Чесма и…»
— Что же означает многоточие? — спросил император у командира.
— Первая из побед флота вашего величества! — четко доложил Лазарев, заготовленный заранее ответ.
Такой победой стало Наваринской сражение. Русско-британско-французская эскадра разбила турецкий флот, а «Азов» особо отличился в том морской сражении.
В мае 1839 года император Николай I утвердил разработанный Лазаревым и военным инженером Иваном Уптоном «план проектируемых улучшений Севастополя». Бюджет несколько урезали, но все-таки небывалое строительство началось. Город отстраивали продуманно, в соответствии с генеральным планом. В том же 1839 году в Севастополе был открыт первый городской памятник — в честь капитана Александра Казарского, который в 1829 году на бриге «Меркурий» с честью выдержал бой с двумя турецкими кораблями. Проект монумента создал архитектор Александр Брюллов, старший брат знаменитого художника Карла Брюллова. Лаконичную надпись на постаменте, по легенде, предложил сам Николай I. Она гласит: «Казарскому. Потомству в пример». Деньги на памятник собрали жители Севастополя и военные моряки, начиная с Лазарева, который внёс первую лепту — сто рублей.
Император трижды бывал в Севастополе в лазаревские времена. Император был доволен деятельностью адмирала, который отстраивал город с «изяществом» (это было любимое слово Лазарева). Но, принимая первоначальный проект, вычеркнул колоннаду на Графской пристани. «Слишком роскошно! Вы, моряки, хотите перещеголять Петербург!»
Но Лазарев проявил упорство, свойственное ему и в боях. И, в конце концов, добился царского разрешения на колоннаду. По замыслу адмирала, ее украсили замечательными скульптурами, заказанными в Италии — и обновленная Графская пристань стала символом великолепного Севастополя. Императору оставалось только махнуть рукой на такую расточительность: ведь, к счастью, Лазарев не забывал и о военном флоте.
В 1851 году великий русский мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды и командующий Черноморским флотом адмирал Михаил Лазарев, уже страдавший от неизлечимой болезни, прибыл с докладом в Петербург. Император Николай I принял адмирала весьма радушно и его докладом остался очень доволен. В знак благодарности и уважения Николай обнял старого адмирала и растроганно произнес:
— Старик, останься у меня обедать!
Но Лазарев от царского предложения отказался, взглянул на свой хронометр, порывисто встал и, сославшись на срочные дела, откланялся. Николай I онемел от удивления…
Когда адмирал вышел, он обратился к присутствовавшему рядом начальнику Третьего отделения тайной полиции и шефу жандармов князю Алексею Орлову со следующими словами: — Представь себе, есть в России человек, который не захотел со мною отобедать.
Он произнес эту тираду не только с удивлением, но и с уважением. Потому что сам трудился много и по строгому распорядку и ценил это качество в других. А попадались ему такие люди, как адмирал Лазарев, нечасто…
Когда однажды Николаю доставили бумагу о публичном оскорблении Лазаревым инженер-полковника Стоке, император, не читая, отложил ее в сторону:
— Если Лазарев оскорбил, значит, тому были причины!
А мореплаватель немного смущался императора еще и потому, что они слишком отличались внешне. Высокий, статный Николай Павлович — и малорослый, полноватый адмирал. Придворным трудно было не сдержать улыбок, когда они оказывались рядом.
Однажды генерал Пётр Михайлович Дараган, который был родом из казацко-старшинских дворян, взял и заговорил по-французски. Обычное дело для тех времён. Ничего странного в этом не было. Но русский человек, сын простого полтавского помещика Пётр Дараган, желая блеснуть своим парижским выговором, стал разговаривать по-французски сильно грассируя — то есть, преувеличенно картавя на галльский лад.
Услышав это, император Николай придал своему лицу комически серьезное выражение и стал повторять за генералом каждое слово, грассируя ещё сильнее. Дараган понял, что его дразнят, покраснел и выскочил в приёмную. Николай догнал его, обнял, расцеловал и сказал: — Зачем ты картавишь? За француза тебя никто не примет; благодари Бога, что ты русский, а обезьянничать никуда не годится.
В своих воспоминаниях генерал Дараган прокомментировал тот случай так: — Этот урок остался мне памятен на всю жизнь.
Главноуправляющими путями сообщения и публичными зданиями в годы царствования Николая I был нелюбимый многими граф Пётр Клейнмихель. Строительство первой железной дороги — из Петербурга в Царское Село, а затем и в Москву — было событием первостепенным. И вокруг него, конечно, не только ломались копья, но и состязались острословы. Да и император не раз давал им поводы для анекдотов.