Когда Клейнмихель принес императору на утверждение проект железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом, Николай Павлович с офицерской простотой приложил к карте железную линейку и провёл грифелем прямую линию от новой столицы до старой. В одном месте, где царь придерживал линейку пальцем, получился изгиб — Веребьинский обход, ведь никто не посмел нарушить волю императора. Это, конечно, легенда. Просто тогдашние паровозы не могли преодолеть резкий уклон, который получился бы на этом участке из-за ландшафта. И инженеры резонно предложили объезд. Но легенда жива до сих пор!
Как и другая — гораздо более вульгарная. Спросил Клейнмихель у императора: «А колею-то какую делать будем? Как в Европе или пошире?». Николай Павлович, якобы, ответил риторическим вопросом: «На … шире?». Клейнмихель посоветовался с лейб-медиком — и с тех пор ширина российской железнодорожной колеи была 1524 миллиметра против 1435-и европейских. Это, конечно, вызывает улыбку, но скорее всего Николая Павловича привлекла более высокая грузоподъемность широкой колеи.
Когда дорога была построена, император с небольшой свитой отправился из Петербурга в Москву. На одном из перегонов местное начальство, в соответствии с известной русской поговоркой «чтобы дело хорошо пошло, надо подмазать», густо смазало рельсы маслом. Паровоз (или как тогда называли, пароход), естественно, забуксовал и остановился. Пока дамы и господа прогуливались по ближайшему полю, солдаты протирали рельсы своими кителями. Работа шла медленно. Император рассердился: «Почему это должны делать солдаты? Где эти дураки — служители дороги? Почему я их не вижу здесь?» «Вот они, Государь!» — указали ему на неприметных серых людей, копошащихся вместе с солдатами. «Ну, ладно, — смягчился Николай — только пускай они впредь носят красные картузы, чтобы этих дураков за версту видно было!»
Так с тех пор и повелось.
После Венгерского похода, когда Россия выручила Австрию, приструнив мятежных мадьяр, кому-то из участвовавших в этой кампании пожалован был орден Андрея Первозванного. И в тот же день этого ордена удостоили Клейнмихеля.
— За что же Клейнмихелю? — спросил кто-то.
— Очень просто: тому за кампанию, а Клейнмихелю для компании.
Однажды Николай I, делая смотр Дворянскому полку, заметил на правом фланге незнакомого кадета ростом на голову выше его самого. А надо сказать, что Николай I был человеком огромного роста. — Как твоя фамилия? — спросил царь. — Романов, — ответил кадет. — Ты родственник мне? — пошутил царь. — Так точно, ваше величество. Вы — отец России, а я — ее сын.
Как-то ночью император прогуливался по столице, проверяя посты. И встретился ему прапорщик (в то время низший офицерский чин) одной из инженерных частей. Увидел царя и вытянулся во фронт. «Откуда ты?», спрашивает император. «Из депа, Ваше величество». «Дурак! Разве «депо склоняется?» «Все склоняется перед Вашим величеством». Наутро прапорщик проснулся капитаном.
Орест Кипренский. Иван Крылов и Николай Гнедич
Иван Андреевич Крылов по приказу императора Николая I был принят в Публичную библиотеку на должность библиотекаря. Там же, в здании Императорской Публичной библиотеки находилась и квартира, в которой Крылов жил. Рядом с библиотекой стоял один из дворцов — Аничков, в котором часто бывал Николай.
Однажды император и библиотекарь встретились на Невском, и Николай радушно произнес:
— А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давненько не виделись мы с тобой.
— Давненько, ваше величество, а ведь, кажись, соседи.
А об этой истории нам рассказала фрейлина Александра Смирнова-Россет. Николай Павлович велел переменить неприличные фамилии. Некий полковник Зас выдал свою дочь за рижского гарнизонного офицера Ранцева. Он говорил, что его фамилия древнее, и потому Ранцев должен изменить фамилию на Зас-Ранцев. Этот Ранцев был выходец из земли Мекленбургской, из древних ободритов. Фамилия, конечно, вызывала смешки. В итоге Николай I велел Ранцеву зваться Ранцев-Зас. Свекор поморщился, но вынужден был покориться воле своего императора. Впрочем, фрейлина славилась не только юмором, но и фантазией.
Министр финансов николаевского времени граф Канкрин говаривал: «Порицают такого-то, что встречаешь его на всех обедах, балах, спектаклях, так что мало времени ему заниматься делами. А я скажу: слава Богу! Другого хвалят: вот настоящий государственный человек, нигде не встретите его, целый день сидит он в кабинете, занимается бумагами. А я скажу: избави Бог!»
Признанным острословом николаевского времени был Александр Сергеевич Меншиков, правнук петровского сподвижника, много лет бывший морским министром и, увы, ставший одним из виновников неудач России в Крымской войне. Но это — под конец николаевского царствования. А до этого при дворе ему приписывали все остроты — как позже Бисмарку или Черчиллю. Да, он унаследовал у прадеда находчивость и умение развлечь государя шуткой.
Когда строились Исаакиевский собор, постоянный мост через Неву и Московская железная дорога, Меншиков говорил: «Достроенный собор мы не увидим, но увидят дети наши; мост мы увидим, но дети наши не увидят; а железной дороги ни мы, ни дети наши не увидят». Когда же скептические пророчества его не сбылись, он при самом начале езды по железной дороге говорил: «Если Клейнмихель вызовет меня на поединок, вместо пистолета или шпаги предложу ему сесть нам обоим в вагон и прокатиться до Москвы. Увидим, кого убьёт!»
В адмиралтействе из-за медленного прохождения службы во флоте оказывались одни лишь глубокие старики. Естественно, что там часто случались похороны. Николай I спросил Меншикова, почему у него так часто умирают члены генерал-аудитората и адмиралтейств-совета. И назвал четырех умерших недавно адмиралов. — О, ваше величество, — ответил Меншиков, — они уже давно умерли, а в это время их только хоронили.
Граф Павел Дмитриевич Киселев, которого Николай I называл «начальником штаба по крестьянской части», в 1837 году был назначен главой Министерства государственных имуществ и провел реформу управления государственными крестьянами.
Когда подходила к концу война против горцев Кавказа, которыми руководил Шамиль, несколько наиболее непокорных аулов все еще упорно сопротивлялись русским войскам.
— Кого же послать на Кавказ, чтобы разорить эти аулы? — спросил однажды Николай I членов Государственного совета. — Конечно, Павла Дмитриевича, — посоветовал язвительный Меншиков. — Он миллионы государственных крестьян разорил. Чего стоит ему разорить несколько аулов.
Однажды Николай I совершенно внезапно появился в Пулковской обсерватории. Вместе с ним вошло множество придворных и генералов, усыпанных орденами.
Директор обсерватории академик Василий Струве настолько растерялся, что непроизвольно отступил и спрятался за телескоп.
— Что же это он? — удивился царь, обращаясь к свите.
Меншиков тут же ответил: «Он испугался, увидев такую огромную россыпь звезд не на своих местах».
Николай I очень восхищался известным иллюзионистом и фокусником Боско. — Да что там Боско! — сказал как-то царю Меншиков. — У вас, ваше величество, есть свой фокусник, отечественный, получше заморского. — Кто ж таков? — спросил царь. — Да министр финансов Егор Францевич Канкрин. Он берет в одну руку серебро, в другую — золото, дунет в одну руку — выходят бумажные ассигнации, дунет в другую — бумажные облигации.
Ирония джентльмена
Как развлекался царь-освободитель
Когда он родился — поэт Василий Жуковский послал матери будущего императора — великой княгине Александре Фёдоровне — послание в стихах:
Прекрасное Россия упованье
Тебе в твоем младенце отдает.
Тебе его младенческие лета!
От их пелен ко входу в бури света
Пускай тебе вослед он перейдет
С душой, на все прекрасное готовой;
Наставленный: достойным счастья быть,
Великое с величием сносить,
Не трепетать, встречая рок суровый,
И быть в делах времен своих красой.
Лета пройдут, подвижник молодой,
Откинувши младенчества забавы,
Он полетит в путь опыта и славы…
Да встретит он обильный честью век!
Да славного участник славный будет!
Да на чреде высокой не забудет
Святейшего из званий: человек.
Это было в 1818 году. Правил в России старший брат Николая Павловича и родной дядька и тёзка Александра Николаевича. В этом послании есть отсвет победы в наполеоновских войнах. Казалось, что все кровавые испытания для России уже позади. И нам необходим император милосердный и мудрый, созданный для мирной жизни.
А Жуковский сыграет в судьбе этого самодержца роль далеко не последнюю.
Да, он был именно джентльменом на троне. Более точного определения, наверное, не подобрать. А удел джентльменов — элегантные парадоксы. И первый из них таков. Никого так скрупулезно не готовили к роли императора, как Александра Николаевича. Отец надеялся на него как никто ни на кого не надеялся. Василий Андреевич Жуковский с детства воспитывал его как будущего монарха в духе своего гуманистического кредо: «Владычествуй не силой, а порядком, — истинное могущество государя не в числе его воинов, а в благоденствии народа. Люби народ свой: без любви царя к народу нет любви народа к царю». А получилось, что государственные обузы всю жизнь только тяготили императора, старавшегося, в отличие от отца-трудоголика, не решать, а обходить проблемы. Ему не хватало отцовского политического темперамента. Но, быть может, в то время России понадобился именно такой «царь-освободитель» — почти частный человек, без титанической мощи. Титаны среди его предков уже имелись — Петр Великий, Николай Павлович, да и Екатерина… А он — другое дело. Добропорядочный буржуа, постоянно нарушающий буржуазную мораль, но вынужденный с нею считаться. Настоящий офицер, которого великий Жуковский так и не сумел превратить в книгочея. Реформатор, в отличие от Петра, полагавшийся не столько на собственную энергию, сколько на команду работоспособных чиновников. Таким был он, снискавший в истории прозвание «Освободитель».