з отцовского размаха.
Это, конечно, восторженные, «святочные» по духу рассказы, но некоторые черты характера императора здесь ухвачены точно.
«Многие превосходили его способностями, но никто не сделал больше него для России, хотя ни ему, ни его современникам не было дано видеть добрые плоды его трудов, а пришлось только испытывать терния, рассеянные по пути», — писал правовед Борис Чичерин, сочувствовавший Великим реформам.
«Еду братом милосердия!»
Он был миролюбивым человеком, но принял участие в одной из самых известных войн XIX века — в Русско-турецкой 1877 — 78 гг.
Кроме того, он первым из самодержцев, после основательницы этого воинского ордена Екатерины Великой, стал кавалером Святого Георгия 1-й степени. И император гордился этой наградой.
Перед поездкой в действующую армию было так: «— Я еду братом милосердия, — говорил государь многим в Петербурге.
Этими словами он ясно указал то место, которое желал занять среди участников кампании. Тяжкий и мучительный крест добровольно возложил на себя Царь-Освободитель! Он обрек себя на невыразимые страдания, ибо какие могут быть радости у брата милосердия вообще, а тем более когда горе каждого солдата должно было обратиться в горе самого утешителя!? Победы, которые неизбежно покупаются сотнями и тысячами жертв, доставляемыми на попечение братьев милосердия, лишь терзают сердце и душу… Кровь, все кровь, вечно страдания, плач, стоны и вопли — вот картина торжества в тылу армии. Пребывание Государя в тылу армии продолжалось восемь месяцев, и он явил себя там действительно незаменимым, несравненным и всеобщим… не братом, а отцом милосердия», — вспоминал участник той войны, гвардейский офицер Леонид Чичагов, в будущем, на склоне лет — митрополит Ленинградский, владыка Серафим Чичагов.
Осталось в памяти офицеров и солдат, как император Александр Николаевич в начале кампании, выходя из палатки, где лежали труднобольные, на прощание пожелал им поскорее выздороветь. Совершенно неожиданно для всех в ответ на это пожелание прокатилось дружное:
— Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
Государь горьковато улыбнулся и промолвил:
— Не от вас это зависит…
Он, как мальчишка, воспитанный Жуковским, умел сопереживать человеческому страданию.
Благословенное инкогнито
Как ни странно, о нем мало судачили в Европе. Николай I и Александр I вызывали куда больший ажиотаж и длинную вереницу слухов. И все-таки некоторые истории на тему заграничных путешествий императора рождались. Так, однажды Александр II, прогуливаясь по фешенебельному чешскому курорту Карлсбад, познакомился с немцем — местным жителем. Царь был в статском платье и гулял один. — Чем вы занимаетесь и как вообще вам живется? — спросил аборигена Александр на хорошем немецком. — Я имею сапожную мастерскую, и положение мое прекрасно, — ответил немец и спросил в свою очередь: — А вы кто такой и чем занимаетесь? — Я русский император, — ответил Александр. — Да, это тоже хорошее положение, — флегматично заметил немец. С одном стороны, этот бюргер и впрямь считал свою участь идеальной, а с другой — просто не верил, что перед ним император.
А для Александра Николаевича самой большой радостью было оказаться незамеченным, быть не на сцене царствования, а в антураже частного лица. Он Петра Великого он унаследовал страсть к женщинам, от других мужчин рода Романовых — любовь к охоте. А настоящее удовольствие от амурных и охотничьих приключений можно получать только, оставаясь неузнанным. И царь оказался выдающимся конспиратором! Не хуже революционеров, которые за ним охотились. Прятаться от чужих глаз умел виртуозно. И всякий раз успехи на этом поприще значительно улучшали ему настроение и даже заставляли хохотать. Как он любил, когда удавались столь невинные обманы! В его записях встречаются такие торжествующие рассказы: «Я пошел пешком, когда весь свет был на улице, ожидая моего приезда, и я очень рад был, что всех надул, прошел за спинами публики».
Ярких людей в России в те времена было немало, но император редко общался с ними. Во время предсмертной болезни Александр II посетил Фёдора Ивановича Тютчева. В прежние времена он никогда не бывал в гостях у поэта и дипломата. Когда это случилось, Тютчев, несмотря на недомогание, не мог не пошутить: — Это приводит меня в большое смущение, ибо будет крайне неделикатно не умереть на другой же день после царского посещения.
Реформы и свободы породили радикальную оппозицию. Такова неизбежность. Оппозиционеров, готовых к террористическим актам, в империи было немного, но именно они определяли политическую повестку дня в России.
Эхо анекдотов и взрывов
Первый — хорошо известный многим — анекдот о царе-освободителе связан еще с его детскими годами… Ехал император Николай Павлович в экипаже с царевичем Александром и его наставником поэтом Василием Жуковским. Невинный царевич увидел на заборе известное слово из трех букв и спросил Жуковского, что оно означает. Государь с интересом посмотрел на пиита, ожидая, как виртуоз русского слова выйдет из положения.
— Ваше Императорское Высочество, — ответил Жуковский, — это повелительное наклонение от глагола «ховать», то есть — прятать. Призыв — «прячь!».
Государь промолчал, сдержал улыбку. Но по возвращении домой он улыбнулся Жуковскому, отстегнул цепочку с дорогими золотыми часами и протянул поэту со словами: «…прячь в карман!»
Этот анекдот на разные лады частенько рассказывают и в наше время.
В 1859 году, при отъезде Государя из Чугуева, после смотра, когда он вышел на крыльцо, ямщик, вместо того чтобы сидеть на козлах, стоял подле коляски, а на козлах торжественно восседал великолепный пудель, любимая государева собака, постоянно сопровождавшая его в путешествиях. Сначала этого не заметили, но когда Государь подошел к коляске, то губернатор спросил ямщика, отчего он не на козлах? Ямщик ответил:
— Никак нельзя, ваше превосходительство, там их благородие уселось.
Государь рассмеялся и сказал ямщику:
— А ты их оттуда кнутиком, кнутиком.
На полковом празднике лейб-казаков, совпадавшем со взятием кавказскою армиею Карса. Его Величество пожелал откушать пищу, приготовленную для праздничного обеда нижних чинов. Когда Государь подошел к столу, то Его Высочество главнокомандующий крикнул:
— Ребята, дайте ложку.
Казаки начали переминаться.
— Эх, да у них и ложки-то нет, — улыбаясь, сказал Государь.
Это замечание заставило близ стоящего казака полезть за голенище и достать ложку. Вынув ложку, казак вытер ее своими пальцами и подал Государю. Монарх, видя все это, улыбаясь, взял у казака ложку и принялся ею кушать казачьи щи. Он же укрепил традицию георгиевских праздников, когда император принимал не только кавалеров полководческого ордена, но и солдат, заслуживших кресты за храбрость в боях. И непременно выпивал с ними рюмку водки.
4 апреля 1866 года в четвертом часу дня после обычной прогулки в Летнем саду в сопровождении племянника, герцога Николая Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы Марии Баденской, император садился в коляску, когда неизвестный выстрелил в него из пистолета. Покушение не удалось: по официальной версии, террориста толкнул почуявший беду крестьянин Осип Комиссаров. А покушался на жизнь его величества дворянин, бывший студент Дмитрий Каракозов, член тайной организации…
Царь спросил у схваченного Каракозова: «Ты поляк?». Он не мог представить, что в него мог стрелять соотечественник. «Нет, русский». «Почему ты стрелял в меня?» — спросил царь. «Ваше величество, вы обидели крестьян!».
О покушении и о казни Каракозова красочно вспоминал художник Илья Репин: «Первое покушение на жизнь Александра II озадачило всех простых людей до столбняка. Вместе с народною молвою средние обыватели Питера быстро установили, что это дело помещиков — за то, что у них отняли их собственность — тогда с душою и телом — крепостных; вот они и решились извести царя. Интеллигенция, конечно, думала иначе…
«Избавитель» Осип Иванович Комиссаров-Костромской быстро становился героем дня, но у нас он не имел успеха: злые языки говорили, что в толпе, тогда у Летнего сада, этот шапошник был выпивши и его самого страшно избили, принявши за покусителя. А потом болтали, что в разгаре его славы жена его в магазинах требовала от торговцев больших уступок на товарах ей как «жене спасителя»…
Ещё темненько было в роковое утро, на заре, а мы… уже стояли в бесконечной толпе на Большом проспекте Васильевского острова. Вся дорога к Галерной гавани, шпалерами, густо, по обе стороны улицы была полна народом, а посредине дороги быстро бежали непрерывные толпы — все на Смоленское поле. Понемногу продвигались и мы по тротуару к месту казни…».
Одновременно с казнями происходила и героизация терроризма — в особенности, в студенческой среде. Император, несмотря на реформы, не стал для них кумиром…
Ходила в свете и такая острота. Диалог после первого покушения на императора Александра II.
— Кто в него стрелял? — Дворянин. — А кто его спас? — Крестьянин. — Как его наградили? — Сделали дворянином.
Так оно, собственно говоря, и было.
Первое покушение не стало последним, хотя император и стал проявлять осторожность. Потом, в Париже, русского императора пытался пристрелить поляк, а в 1879 году — член общества «Земля и воля» Александр Соловьев. Потом были попытки устроить железнодорожную катастрофу.
«Что они имеют против меня, эти несчастные? Почему они преследуют меня, словно дикого зверя?», — вопрошал император. В начале 1880 года террористы устроили взрыв в Зимнем дворце, но царь остался жив. Его как будто берегла судьба.
1 марта 1881 года Александр II выехал из Зимнего дворца в Манеж. В обратный путь он направился через Екатерининский канал. Четверо народовольцев — Игнатий Гриневицкий, Николай Рысаков, Алексей Емельянов, Тимофей Михайлов — заняли позиции вдоль набережной. От первого взрыва император не пострадал. Но он пожелал увидеть террориста, подошел к нему. В этом время Гриневицкий, никем не замеченный, бросил в ноги царю вторую бомбу. Так трагически завершился путь жизнелюба и реформатора.