Как-то раз царский поезд неожиданно остановился на маленьком разъезде. Один из собравшихся поглазеть мужиков увидел Александра Александровича, снял шапку и прошептал: «Вот это царь так царь!» И тут же приправил речь отборной деревенской матерщиной ввиду глубокого волнения. Его хотели арестовать, но император подозвал перепуганного мужика и дал тому 25-рублевку (где имелось изображение царя): «Вот тебе мой портрет на память!»
Щи да каша
Он не хотел становиться светским человеком, ненавидел балы и пышные приемы. Если доводилось бывать на этих мероприятиях — держался раздраженно, грубовато комментировал танцевальные маневры молодых «хлыщей» и норовил поскорее удалиться. В любительском оркестре игрывал на трубе — для себя и узкого круга приятелей. Вот это другое дело! Там и пошутить можно — в бодром стиле, без лицемерных иносказаний.
В обращении он скорее напоминал миролюбивого генерала в отставке, чем монарха своего времени. Одежду предпочитал удобную, к франтовству склонности не имел, хотя на некоторых портретах выглядит настоящим денди. Питал склонность к головным уборам без козырьков. Во-первых — потому что таковы традиционные русские шапки. Во-вторых — вспоминал орлов, которые всю жизнь открыто смотрят на солнце, а зрением обладают острым.
Даже на коронационном обеде Александра III подавали перловый суп и горох в стручках. Самую простую крестьянскую еду. А ему и не требовалось большего. К тому же, такова была его программа — возвращение к русскому стилю во всём. От архитектуры до гастрономии.
Сергей Юльевич Витте — буржуа до кончиков ногтей, даром что граф — в мемуарах восхищался «умом сердца» и благородством, присущим царю, при котором его карьера протекала триумфально. «Он обладал благороднейшим — мало сказать благороднейшим, — он обладал именно царским сердцем. Такое благородство, какое было у Александра III, могло быть только, с одной стороны, врожденным, а с другой стороны — не испорченным жизнью», — рассуждал Витте.
Например, Витте вспоминал: «Он терпеть не мог излишней роскоши, терпеть не мог излишнего бросания денег — жил с замечательной скромностью. Конечно, при тех условиях, в которых приходилось жить императору, часто экономия его была довольно наивна. Так, например, я не могу не сказать, что в его царствование, когда я был министром, при дворе ели сравнительно очень скверно. Я не имел случая часто бывать за столом императора, но что касается так называемого гофмаршальского стола, то за этим столом так кормили, что, можно сказать, почти всегда, когда приходилось там есть, являлась опасность за желудок. И кажется, император Александр III не мог достигнуть того, чтобы исправить гофмаршальскую часть. Сам император Александр III любил пищу чрезвычайно простую, и когда ему его стол приедался, то он, будучи уже, бедный, больным, в последние полгода его жизни или немного более иногда просил как лакомства, чтобы ему приносили обед обыкновенный солдатский или охотничий из ближайших казарм или охотничьей команды».
Карикатурный образ Александра III на редкость далек от оригинала. Алкоголик, тугодум, осовремененная версия Ивана Грозного — всё это совсем не про него.
Вот уж кто не любил величественных жестов и не окружал себя имперским византийским ореолом. Говорить о пьянстве императора и вовсе не приходится: он имел обыкновение работать каждый день. Вина не чурался, но меру знал. Больше пил кваса, чем вина, иногда примешивая к нему шампанское. Разве что по молодости, еще будучи цесаревичем, мог покутить в веселой компании. Но это — до того, как на его плечи свалилась царская ответственность.
Россказни о том, как он прятал фляжку от строгой супруги — по большей части, фантазии, а по меньшей — обыкновенные шалости одного из немногих верных супругов на престоле, который в роли отца семейства вообще-то старался держаться строго.
История с Цебриковой
В 1889 году писательница «демократического направления» Мария Цебрикова написала императору открытое письмо — достаточно умеренное, далеко не революционное, без ненависти, без тени злорадства по поводу убийства Александра II: «Свобода слова, неприкосновенность личности, свобода собраний, полная гласность суда, образование, широко открытое для всех способностей, отмена административного произвола, созвание земского собора, к которому все сословия призвали бы своих выборных, — вот в чем спасение… Одно слово Ваше — и в России переворот, который оставит светлый след в истории. Если Вы захотите оставить мрачный, Вы не услышите проклятий потомства, их услышат дети Ваши, и какое страшное наследство передадите Вы им! Вы, Ваше Величество, один из могущественнейших монархов мира; я рабочая единица в сотне миллионов, участь которых Вы держите в своих руках, и тем не менее я в совести своей глубоко сознаю свое нравственное право и свой долг русской сказать то, что сказала».
По существу, многие в окружении императора (правда, не в ближнем его кругу) рассуждали примерно так же. Это достаточно умеренные требования. Но открытое письмо Цебриковой, написанное эмоционально и заразительно, нелегально распространялось по России и наделало шуму. Вероятно, это и стало причиной ее ареста: ажиотаж напоминал шумиху вокруг письма Белинского Гоголю.
Известно, что Александр III наложил на ее дело резолюцию: «Отпустите старую дуру». Многие до сих пор повторяют эти слова с восторгом — мол, одним росчерком пера, без тюрем и ссылок он морально уничтожил противника. Но всё было сложнее. Ее отпустили, да не совсем. Без суда писательницу сослали в Вологодскую губернию, в Яренск, затем — в Сольвычегодск. В 1892 году условия ее ссылки значительно улучшились: она переселилась в усадьбу Воробьёво, что в Смоленской губернии. Конечно, под надзор полиции, но — в усадьбу, принадлежавшую подруге, О. Н. Поповой. Там и климат мягче, и возможностей для литературной деятельности больше. Может быть, именно к этому переселению и относится лапидарная запись императора, которого Цебрикова, кстати, надолго пережила? А умерла она в марте 1917 года, получив известие о Февральской революции. Возможно, чувствовала себя победительницей.
Есть ли у России союзники?
Ну, и, наконец, истории внешнеполитические, всем известные и милые сердцу патриота.
Однажды император, любивший порыбачить, сидел с удочкой на берегу пруда в своей любимой Гатчине. Ему доложили, что министр иностранных дел просит его принять — дело срочное, не терпящее отлагательств. Александр Александрович, не отвлекаясь от удочки, произнёс фразу, ставшую крылатой: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать».
В другой раз, во время дипломатического обеда австрийский посланник стал достаточно бестактно намекать на то, что Австро-Венгрии достаточно будет трех-четырех корпусов, чтобы ликвидировать беспорядки на Балканах. Император взял со стола серебряную вилку, согнул ее тремя пальцами в узел и тихо сказал:
— Вот что я сделаю с вашими корпусами.
Надо ли пояснять, что Россия ни в какую войну тогда не вмешалась. Но демонстрировать своё превосходство он умел.
До сих пор даже высокопоставленные государственные деятели часто повторяют шутку Александра III, которую в наше время знают даже дети:
«У России нет друзей. Нашей огромности боятся. Во всем свете у нас только два верных союзника — наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас». Часто вместо друзей говорят «союзников». Можно припомнить и замечательный тост «За здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России вне ее территории».
Конечно, это именно шутка. Конечно, в ней много правды — как и в поговорке «в картишки нет братишки». Но сам Александр Александрович вовсе не отрицал возможности дипломатии. И подписал, пожалуй, самый масштабный договор в истории России, объединивший Россию с Францией и политически, и экономически. А для наших нынешних дипломатов царская шутка стала своего рода индульгенцией: если всё равно у нас нет друзей (а некоторые говорят — нет и союзников) — то к чему старания? Так можно оправдать инертность в международных делах, а она приводит к поражениям. Александр III и его верный министр иностранных дел Николай Гирс отлично это понимали.
И потому завершить этот цикл крылатых историй, связанных с международными делами, следует всё-таки французским сюжетом. В июле 1891 года в Кронштадт прибыла эскадра адмирала Жерве. Встречали союзников по-царски. Император, обнажив голову, выслушал гимн республиканской Франции — революционную «Марсельезу». А в ответ на недоумение своего гофмаршала, ответил: «Это их гимн, значит, его и следует играть. Или, князь, Вы хотите, чтобы я сочинил новый гимн для французов. Нет уж, играйте тот, какой есть». И добавил: «Подождите. Сейчас они, республиканцы, окажут такое же почтение нашему гимну — «Боже, царя храни». И действительно: оркестр грянул русский гимн — и все штатские французы обнажили головы. Думаю, эта шутка императора для наших дипломатов должна быть важнее, чем ссылка на армию и флот. Хотя и идеализировать договор с французами не стоит. Это был компромисс, в котором был заложен и благотворный, и разрушительный для нашей страны потенциал. Так всегда и бывает в большой политике. Несмотря на почти детское благородство души, Александр III крепко это понимал.
Эхо анекдотов
Жена заслуженного морского офицера, адмирала Степана Лесовского — Елизавета Вестман — после смерти супруга получала за его заслуги пенсию от государства.
Однажды вдова Лесовского решила снова выйти замуж. Ну что же, вполне нормальное женское желание. Если бы только не одно меркантильное стремление — Елизавета, вступая в повторный брак, очень хотела сохранить приличную пенсию своего героического бывшего супруга. Она написала прошение на высочайшее имя о сохранении ей пенсии в надежде, что монарх и Россия «не забыли службу её мужа, адмирала Лесовского».
Но резолюция императора Александра III гласила: «Ни я, ни Россия не забыли службу почтеннейшего Степана Степановича, а вот вдова его забыла. Отказать».