– Не дрейфь! Сейчас чаю попьем и быстренько все накидаем. – Я вяло улыбнулась, и мы побрели пить чай.
Остальные тоже начали собираться, и лишь баянист остался на месте, машинально наигрывая задорную мелодию.
За чаем мы с Шуриком обрисовали детали будущего концерта. Я мимоходом спросила, где он учился, на что получила неожиданный ответ – «нигде».
– Как же тебя взяли на работу? – спросила я.
– Да я как-то всегда в технике шарил, вот меня и позвали тут настроить кое-что. Ну я раз настроил, другой, да так и остался. – Шурик говорил об этом так беззаботно, как будто рассказывал о походе в магазин за хлебом.
– А Оксана Викторовна – она кто? Методист?
– Да хрен ее знает! Вообще, она поет, сценарии иногда пишет.
– Ну а образование-то?
– Да нет тут ни у кого образования, – рассмеялся он, – только Светлана Григорьевна музыкальную школу в детстве закончила – гордости полные штаны на всю жизнь.
– Это та, что сопрано?
– Чего?
– Ну высоким голосом поет…
– А! Ну да, она.
Эта информация вновь ввела меня в долгие раздумья. «Какой же концерт выйдет с людьми, у которых нет никаких знаний о культурной деятельности?» – ужасалась я. Стало страшно. Я была уверена, что эта затея обречена на провал и что мне не место в этом поселке, будь он хоть трижды моногородом.
Извинившись, я вышла на улицу и позвонила в департамент культуры. Когда я обрисовала ситуацию и попросила подыскать мне более подходящее место, мне ответили, что других мест пока нет, и вообще, мне нужно набираться опыта. Но если у них что-нибудь появится, тогда, конечно, я буду первая в очереди, а пока извините, надо потерпеть. И еще много-много другой лапши повисло на моих ушах.
Поняв, что у меня нет другого выхода, я решила для начала обойти всех и узнать, что они смогут исполнить на концерте. Оказалось, что у каждого в запасе большой репертуар на любой случай жизни. Тут были песни и о Родине, и о любви, и шуточные, и грустные, и на свадьбу, и на поминки. Короче говоря, я даже немного успокоилась.
Я аккуратно выписала все имена исполнителей, названия их концертных номеров, посчитала хронометраж, составила сценарий, отметила для оператора, какое музыкальное сопровождение необходимо. Я делала все по высшему разряду. Так, как умела. Так, как нас учили в институте. К концу рабочего дня у меня уже была готова концертная программа. Фантазии для оригинального названия у меня не осталось, и я, скрепя сердце, подписала: «Праздник урожая».
Мои коллеги были уже на низком старте и ждали назначенного часа, чтобы отправиться домой. Я еще раз прочитала свой сценарий и вспомнила слова директора о коне. Конь не вызывал у меня никаких вопросов. В конце концов, какая ярмарка без живого коня? Недолго думая, вставила «Выход коня» в удачное, на мой взгляд, место, сделала пометку: «Музыкальное сопровождение „Любэ – Конь“, на экране – табун лошадей». Закрыла окончательный вариант сценария и мысленно себя похвалила.
В пятницу в Доме культуры была суматоха. До концерта оставался один день. Все искали свои костюмы, правили кокошники, чистили сапоги, на ходу репетируя номера. Утром директор сказала, что на время концерта я тут главная и имею право требовать от артистов все, что захочу. В разумных пределах, конечно. Я понимала, что нам необходима репетиция, но собрать всех в одном месте было невозможно. Коллеги постоянно отмахивались от меня, аргументируя это тем, что они знают номера как свои пять пальцев и что их даже ночью разбуди – споют и станцуют без запинки. У меня опускались руки. Я побрела к Шурику проверить, как обстоят дела с музыкой и видеорядом. Сценарий я отдала ему еще утром. Однако Шурик выглядел менее дружелюбным, чем при первой нашей встрече.
– Не надо меня торопить, я все сделаю как надо, – отрезал он, как будто я уже достала его с этим вопросом.
Спорить и доказывать было бесполезно. Я поняла, что не имею перед ним никакого авторитета, да и вообще ни перед кем в этом ДК. По пути на свое рабочее место я встретила директрису. Она была чрезвычайно довольной. Мне показалось это странным, учитывая сложившуюся ситуацию.
– Как движется подготовка? – участливо спросила она.
– Ну… – замялась я, не представляя, как сказать, что не справляюсь, – потихоньку, – выдохнула я в итоге.
– Отлично! Может, у тебя есть какие-то вопросы? Не стесняйся, мы всегда друг другу помогаем.
Вообще-то у меня действительно был вопрос. Один, и очень важный. Я так и хотела заорать: «Какого хрена тут происходит?!». Но в слух сказала:
– У нас нет ведущего. Все ведь заняты в концерте как исполнители.
– Проведи сама! Зрители любят новые лица.
Она мне улыбнулась так искренне, что я не посмела возразить и покорно кивнула. Хотя в голове стучало «Нет! Нет! Нет! Я не могу быть ведущей. Что угодно, только не это!». Я-то знала, что на сцене мой язык становится толстым и неповоротливым и существует в другом временном поясе, нежели мысли.
Весь остаток дня я читала сценарий, старалась заучить каждую букву. Я читала в слух и про себя. Выискивала подходящие интонации. Нервы были на пределе. Меня уже не заботило то, что концертные номера не прорепетированы, теперь меня волновала только своя участь.
Наступил день «икс». Начало концерта было назначено на два часа. С самого утра я ничего не ела. Я никогда не ем, когда волнуюсь. Остальные были безмятежны, как в самый обычный субботний день. Ближе к обеду директор принесла новые микрофоны-гарнитуры.
– Подарок от спонсора, – пояснила она, – сегодня выступаем с ними.
Новость была принята далеко не радостно. Светлана Григорьевна возмущалась больше всех:
– Я это не надену! Это неудобно и непрофессионально! Такие микрофоны созданы никак не для певцов!
На удивление, женщины-альты с ней охотно соглашались и энергично кивали на каждое ее слово. Однако микрофоны были выданы всем. За полчаса до начала ко мне подбежал Шурик, быстро приобнял и пожелал «ни пуха». Дрожь в конечностях увеличивалась с каждой минутой. В зал уже проходили люди, и, похоже, нас ждал аншлаг. Женщина с велосипедом была без велосипеда, потому что сегодня она стала билетером и на ней было темно-синее строгое платье.
И вот я стою за кулисами. Свет, фанфары, аплодисменты, сердце. Первым номером – выступление учеников Детского Центра со стихами о родном поселке. Поочередно выпускаю детей, попутно их пересчитывая. Семь, восемь, девять… Девять! А в программе значится десять.
– Где педагог? – шепотом закричала я. – Кто отвечает за детей?
Ответа нет. Тем временем дети уже прочитали первые четверостишия.
– Кто-нибудь, найдите педагога! У нас не хватает ребенка!
Не знаю, насколько громко я говорила, потому что в ушах так звенело, что я не слышала себя. Но повисшую на сцене тишину я все-таки услышала. Выглянула из-за кулисы и увидела, что дети в растерянности смотрят друг на друга. Я, сделав глубокий вдох, улыбнулась со всей доброжелательностью, на которую хватает сил, и стала давать детям знаки продолжать, хотя в душе уже не надеялась на хороший исход. Рыжеволосый мальчик поймал мой взгляд, понимающе кивнул и как ни в чем не бывало прочитал строки отсутствующего ребенка.
Поклон, аплодисменты и вздохи умиления послышались из зрительного зала. Кто-то положил мне руку на плечо и сказал на ухо: «Какие молодцы!». Похоже, заминка была небольшая, и ее мало кто заметил. Для меня же она показалась вечностью. И как расценивать эту ситуацию – неудачной, потому что пропал ребенок, или удачной, потому что ловко выкрутились? Решила пока об этом не думать, время покажет.
Объявляю следующий номер. Наше народное трио в сопровождении баяниста чинно выходит на сцену. Пока все идет гладко, и я со спокойной душой покинула кулисы. Около входа на сцену толпятся артисты, среди них и группа из Детского Центра. Я снова пересчитала детей и поняла, что теперь их десять.
– Где же ты был? – спросила я у отсутствующего ребенка чуть грубее, чем хотелось.
– Прятался под скамейкой, – довольно отвечает он.
– Но зачем? – спрашиваю, силясь не заорать.
Ребенок лишь пожал плечами. Я вопросительно посмотрела на педагога, которая тоже отсутствовала в тот ответственный момент. Она кротко мне улыбнулась.
– Дети… – произнесла она таким тоном, что ни один аргумент не может это «дети» перебить.
Мне оставалось только тяжело вздохнуть и принять ситуацию как должное. Так я и сделала, усевшись на ту самую скамейку, под которой прятался отсутствующий ребенок. Следующий номер будет в стык с предыдущим, и у меня есть время отдохнуть и настроиться перед выходом на сцену. Рядом со мной сидела Оксана Викторовна, а ее дочь помогала делать ей прическу. На обеих блестящие платья с пайетками. Дочь, несмотря на свой высокий рост, надела туфли на высоченной платформе. Зато мать все еще в ромашковых шлепках.
– Оксана, переобуйся! – заметила директриса.
– Успею, мне еще не скоро, – отрезали ромашковые шлепки.
– Вот блин! – раздался чей-то голос, и мое сердце, еще не выяснив масштабы блина, тут же застучало, как бешеное.
– Что случилось? – подскочила я с места.
– На колготках стрелка, – с досадой протянула Настя, – мне выходить следующим номером. У тебя нет, случайно?
– Нет, – ответила я уже спокойно, – а нельзя выйти без них?
– Не, я ноги не брила. А это чьи? – Хореограф взяла со стула чьи-то растянутые капроновые колготки.
– Не знаю, – ответила я, пытаясь побороть отвращение.
– Пофиг, – бросает Настя и натягивает колготки.
Еще мгновение, и звучит вступление к ее номеру. Она с сияющей улыбкой выходит на сцену. Я еще не видела, как танцует эта неуклюжая на вид девушка, поэтому пошла за кулисы, чтобы посмотреть. Начало танца очень плавное и безмятежное. Настя двигалась так грациозно, что ее полнота совсем не бросалась в глаза. Музыка становилась все ритмичнее, а Настины движения более резкими. И вот в разгар кульминации она делает несколько быстрых вращений, и я вижу, как чужие колготки предательски сползают с ее ляжек. Мне стало стыдно, в груди засвербело, краска залила лицо. Ластовица колготок уже спустилась до самых колен. Я украдкой посмотрела в зрительный зал, пытаясь разузнать обстановку. Зрители улыбались не то от наслаждения, не то от комичности ситуации. Между тем Настя, не теряя самообладания, сделала разножку – что-то вроде шпагата в воздухе, одновременно с тем незаметно подтянув колготки. И, грациозно приземлившись, завершила выступление. Я в очередной за сегодня раз выдохнула с облечением.