— А как ее фамилия?
— Тар… А, впрочем, нет, не Тар… Забыл фамилию. Да, по правде говоря, и не полюбопытствовал. Мало ли с кем встречаешься, не запоминать же все фамилии. У меня и без того адски много знакомых… Что ты так смотришь? Ты, кажется, думаешь, что я тебе изменяю? Дорогая моя! Мне прямо смешно! Да я и не видал ее… Я видел ее последний раз ровно два года назад, когда мы с тобой еще и знакомы не были. Глупенькая! Не мог же я предчувствовать, что встречу тебя. Хотя, конечно, предчувствия бывают. Я много раз говорил: "Я чувствую, что когда‑нибудь адски полюблю". Вот и полюбил. Дай мне твою ручку.
— Как он любит меня! — умилилась Наталья Михайловна. — И к тому же у Лазуновых он, безусловно, самый интересный.
Она взглянула ему в глаза глубоко и страстно и сказала:
— Сережа! Мой Сережа! Ты и понять не можешь, как я люблю тебя! Как я истосковалась за эти дни! Все время я думала только о тебе. Среди всех этих хлопот суетной жизни одна яркая звезда — мысль о тебе. Знаешь, Сережа, сегодня утром, когда я проснулась, я даже глаз еще не успела открыть, как сразу почувствовала: "сегодня я его увижу".
— Дорогая! — шепнул Сергей Ильич и, низко опустив голову, словно под тяжестью охлынувшего его счастья, посмотрел потихоньку на часы.
— Как бы я хотела поехать с тобой куда‑нибудь вместе и не расставаться недели на две…
— Ну, зачем же так мрачно? Можно поехать на один день куда‑нибудь, — в Сестрорецк, что ли…
— Да, да, и все время быть вместе, не расставаться…
— Вот, например, в следующее воскресенье, если хочешь, можно поехать в Павловск, на музыку.
— И ты еще спрашиваешь, хочу ли я! Да я за это всем пожертвую, жизнь отдам! Поедем, дорогой мой, поедем! И все время будем вместе! Все время! Впрочем, ты говоришь — в следующее воскресенье, не знаю, наверное, буду ли я свободна. Кажется, Малинина хотела, чтобы я у нее обедала. Вот тоска‑то будет с этой дурой!
— Ну, что же делать, раз это нужно! Главное, что мы любим друг друга.
— Да… да, в этом радость. Счастливая любовь, это — такая редкость. Который час?
— Половина четвертого.
— Боже мой! А меня ждут по делу. Проводи меня до извозчика. Какой ужас, что так приходится отрываться друг от друга… Я позвоню на днях по телефону.
— Я буду адски ждать! Любовь моя! Любовь моя!
Он долго смотрел ей вслед, пока обращенное к нему лицо ее не скрылось за поворотом. Смотрел как зачарованный, но уста его шептали совсем не соответствующие позе слова:
— "На днях позвоню". Знаем мы ваше "на днях". Конечно, завтра с утра трезвонить начнет! Вот связался на свою голову, а прогнать, — наверное, повесится! Дура полосатая!
БЕЛОЕ БОА
— Постой! Постой! Да подожди же одну минуточку! Я только хотела тебе сказать в двух словах, что случилось с мои белым боа. Подожди, только два слова, я сама тороплюсь.
Помнишь ты мой синий костюм, который у меня был в прошлом году? Ну, какая ты, право, — вместе еще покупали на Моховой! Ты еще кричала, что зачем зеленый кант, что он совсем не выделяется. А знаешь, это было довольно глупо с твоей стороны уверять, что зеленый кант не выделяется. Все, что угодно, можно, по — моему, сказать про зеленый кант, но сказать, что он не выделяется, это уж, — воля твоя, как хочешь, а, по — моему, глупо.
Да ты не сердись, чего ты сердишься? Знаешь древнерусскую пословицу: "Юпитер, ты сердишься, ergo{6} ты не прав". Ну, признайся, ну, признайся, сделай милость, что с зеленым кантом ты села в лужу! Ведь, села? Что уж там! Это в тебе чисто женское упрямство!
Ты и Катю Крышкину уверяла, что нельзя на черную шляпу розовое перо сажать. А потом, как увидела, сейчас же и себе такое навертела. Уж нечего, нечего!
Не понимаю, к чему отрицать, раз факт налицо. Сама напроказишь, а потом на других сваливаешь. Помнишь, с Павловском такая же была история. "Ни за что, ни за что! Там сыро, там скучно!" А потом засела, так до осени с места не сдвинуть было. Мне так хотелось на Иматру поехать, — так, ведь, нет, ни за что. И очень глупо. Нужно всюду бывать, если хочешь чего‑нибудь добиться. Знаешь пословицу: "Под лежачий камень и вода не бежит"? Понимаешь? Под лежачий не бежит, а бежит под такой камень, который везде бывает…
А все твое упрямство? Зачем, например, было приглашать Соскина? "Ах, аристократ! Ах, блондин!" Хорош аристократ! Уверяет, что "Пиковую даму" Чехов сочинил. А что блондин, так, по — моему, тем стыднее для него! Да! и все твое упрямство…
Что? Мне самой некогда! Я только хотела сказать тебе про белое боа. Ты воображаешь, что тебе одной некогда. У других, может быть, дела‑то больше, чем у тебя.
Вот, например, утром я непременно должна была написать четыре письма. Че — ты — ре! И все деловые. Одно даже анонимное… Потом поговорить по телефону с портнихой, с парикмахером, с доктором, с Андреевой и с этим, как его… Кстати, какой болван этот парикмахер! Я ему заказала подкладку, а он мне изволил сделать накладку. А все твое упрямство! "У его жены такое честное лицо!" На одном лице, милая моя, далеко не уедешь.
Это мне напомнило Агафью. Простого борща сварить не умела, а когда я ее прогнала, так она меня же корила: "Я, барыня, такая честная, щепотки соли у вас не украла, а вы мне отказываете".
Я и говорю ей: "Это очень хорошо, милая моя, что вы честная. Я охотно пожму вам руку, но готовить обед приглашу другую бабу, может быть, стоящую неизмеримо ниже вас в моральном отношении, но зато умеющую варить суп". Ха — ха — ха! Вот потеха! А, в сущности, все твое же упрямство.
Ах, да, я хотела сказать тебе насчет белого боа.
Тоже была идея покупать белое боа! У тети Лизы было соболье боа, так она его двадцать лет носила. Поседела вся, а боа ничуть. Тетя Лиза вообще все страшно долго носит. Вот уж, не обижайся, про тебя этого сказать нельзя! Ты если даже в первый раз платье наденешь, оно на тебе имеет такой вид, точно ты в нем три ночи проспала. Уверяю тебя!
А помнишь розовую шляпу? Ты ее прямо из магазина привезла, а я думала, что ты на нее села! Ха — ха — ха! Уж ты не обижайся. И знаешь, я давно хотела дать тебе совет. Если ты хочешь, чтобы шляпа… Подожди, не перебивай ты меня, ради Бога, — мне самой некогда, у меня каждая минута на счету. Мне сегодня нужно было че — ты — ре письма написать, и я ничего не успела. Нужно было телефонировать парикмахеру, Андреевой и этому, как его… и ничего не успела! Потому что ни минутки нет свободной.
Ты представить себе не можешь, до чего я занята!
Володя говорит: "Надо раньше вставать, тогда все успеешь". Очень хорошо! Великолепно! Ну, вот я встану в пять часов утра. Что, спрашивается, буду я делать в пять часов утра? Магазины все закрыты, знакомые все спят. Ведь это же абсурд! А все твое упрямство… Кроме того, нужно же считаться и с нервами. В хорошеньком виде будут у меня нервы, если я стану вставать в пять часов! Можно предъявлять всякие требования к человеку, но нельзя же требовать невозможного! Это — абсурд! Я, вообще, тебя не понимаю!
Зачем, например, тебя понесло в прошлый четверг к Погодиным? Ведь глупо! Ну, сознайся, что глупо! Нет, ты сознайся хоть раз! Кроме того, я хотела тебя попросить… подожди, куда же ты? Да мне самой некогда! Вот чудачка! Воображает, что она одна занятой человек! Я еще утром должна была написать че — ты — ре… Да подожди же, Господи! Я хотела только сказать, что мое белое боа… Ну, ушла, и черт с тобой! Ужасно, подумаешь, огорчила!
Сунься‑ка другой раз с разговорами! Я тебя и слушать не стану.
У меня, милая моя, может быть, дела‑то побольше, чем у тебя!
Ужасный характер!
ПАЛАГЕЯ
Из кухни долго неслись всхлипывания, оханья и вздохи, которые, становясь все громче, перешли, наконец, в гнусавое бабье причитанье:
"И на ка — во — о ты — ы на — ас!.."
Тогда барыня встала, отложила газету, сняла пенсне и пошла в кухню.
На сундуке у окна сидела Палагея, закрыв голову передником, качалась из стороны в сторону и громко выла.
Барыня посмотрела, послушала — и все поняла: у Палагеи, очевидно, был в деревне незаконный ребенок, который умер.
— Палагея! — сказала барыня. — Прежде всего, будьте благоразумны. Ваши вопли привлекут к себе внимание соседей, и вам самой же будет неприятно удовлетворять их праздное любопытство.
Палагея показала из‑под передника один глаз, голубой с красными жилками, и сказала горько:
— А мне что! А по мне пущай все слышут! И был, и сплыл, и куда я теперь!
— Нехорошо роптать, Палагея! — строго остановила барыня. — Нужно покориться. Бог дал, Бог и взял!
— Бо — ог? — вдруг озлилась Палагея. — Какой же он Бог, коли он ни прачке, ни в мясную — никому не заплатил!
Барыня удивилась и от удивления даже надела пенсне.
— Что такое? Разве он был уже взрослый?
— Старый он был! Кабы не старый, я бы и не поверила! Ведь шутка сказать — восемнадцать рублев! Восем — на — адцать!
— Да о ком ты говоришь?
— Да про него же говорю, про генерала из пятого номеру. Дай, — говорит, — Полинька, взаймы. Я, — говорит, — тебе через месяц по телефону вышлю! А сегодня, — дворник говорит, — квартиру передал, а сам уехал. И на кого — о ты на — ас…
Барыня послушала, покачала головой и поехала к мадам Тузякиной, передовой женщине, посоветоваться насчет Палагеи.
Мадам Тузякина отнеслась к делу очень серьезно, с самой идейной стороны.
— Вы во многом виноваты! — сказала она Палагеиной барыне. — Вы привезли из деревни некультурную женщину и бросили ее в водоворот столичной жизни. Разве вы не сознаете, что на вас лежит обязанность развить ее? Она грамотная?
— Нет.
— Ну, вот видите! Купите ей азбуку, пошлите ее в театр, заставляйте ее рассказывать о своих впечатлениях. Это ваш долг.
Барыня купила азбуку.
— Вот, Палагея, завтра начнем систематически заниматься. Вам необходимо развить себя, иначе вы погибнете в водовороте столичной жизни. Вы были когда‑нибудь в театре?