По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 г.) он пишет: «Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла…»
Во время предсмертной болезни поэта император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он не умрет на другой же день после царского посещения. Острота его дошла до императора, и запланированный визит не состоялся.
По поводу сановников, близких императору Николаю I, оставшихся у власти и при Александре II, Ф.И. Тютчев сказал однажды, что они напоминают ему «волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле».
Некто, очень светский, был по службе своей близок к министру далеко не светскому. Вследствие положения своего, обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. «Что же он там делает?» – спрашивают Ф.И. Тютчева. «Ведет себя очень прилично, – отвечает он, – как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник: он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное, ласковое слово, а там, при первом удобном случае, сделает пируэт и исчезает».
Как шутил и подтрунивал Лев Толстой
Давным-давно, 28 августа 1828 года, в Ясной Поляне, что под Тулой, родился писатель, перевернувший не только литературу, но и весь мир. Лев Николаевич Толстой! После него человечество уже не могло жить по-старому… К Толстому действительно прислушивался весь мир.
Его считают самым серьезным писателем в истории мировой литературы. И в то же время – Лев Толстой стоит в одном ряду с Гомером и Сервантесом, а они оба были столпами остроумия.
Начнем с того, что он был исправным офицером и спортсменом. Отлично ездил верхом (до старости!), зимой отменно бегал на коньках, любил кататься на велосипеде на дальние расстояния, занимался на турнике, как настоящий гимнаст… Уже будучи пожилым человеком, он несколько раз проделывал пешком неблизкий путь из Москвы в Ясную Поляну.
Лев Толстой
Толстой любил солоноватый армейский юмор. Не только офицерский, но и солдатский. Их грубоватый, но комичный флирт, их находчивость и, как говорили в те времена, «молодечество». То есть – кураж, нахальство и бодрость. Он и сам был не чужд таких «богатырских» проказ – и не только в молодости. Мог на спор влезть на высокое дерево. А на склоне лет, когда однажды супруга, Софья Андреевна, опаздывала к обеду, Толстой всех подговорил спрятаться под столом – и сам залез в самое укромное место. А потом напугал супругу. Вот оно, молодечество!
В героические дни обороны Севастополя в Крымскую войну Толстой сражался на артиллерийских батареях. И, конечно, нередко, когда приходилось иметь дело с глупостью армейского начальства, в Толстом просыпался талант сатирика. Так случилось после неудачного сражения на реке Черной, когда генералы привели воинство к катастрофе. Толстой тогда написал:
Долго думали, гадали,
Топографы всё писали
На большом листу.
Гладко вписано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить…
Выезжали князья, графы,
А за ними топографы
На Большой редут.
Князь сказал: «Ступай, Липранди».
А Липранди: «Нет-с, атанде,
Нет, мол, не пойду.
Туда умного не надо,
Ты пошли туда Реада,
А я посмотрю…»
Вдруг Реад возьми да спросту
И повел нас прямо к мосту:
«Ну-ка, на уру».
Веймарн плакал, умолял,
Чтоб немножко обождал.
«Нет, уж пусть идут».
Генерал же Ушаков,
Тот уж вовсе не таков:
Всё чего-то ждал.
Он и ждал да дожидался,
Пока с духом собирался
Речку перейти.
На уру мы зашумели,
Да резервы не поспели,
Кто-то переврал.
А Белевцев-генерал
Всё лишь знамя потрясал,
Вовсе не к лицу.
На Федюхины высоты
Нас пришло всего три роты,
А пошли полки!..
Солдаты действительно, посмеиваясь в усы, в охотку пели эти язвительные куплеты. А многие фразы из этой песни Конечно, это горький юмор. Но все-таки юмор. И его понимали солдаты.
Иронией и сарказмом пропитаны многие эпизоды его книг. Она малозаметна, он не выпячивает смешное. Но вспомните описания, например, честолюбивых помыслов Андрея Болконского или метаний Пьера Безухова из «Войны и мира». Там можно разглядеть и самоиронию. А уж пьеса «Плоды Просвещения» – это просто праздник толстовского юмора. Жаль, что ее редко ставят в театрах. Ничего не написано лучше (и остроумнее!) о разобщении крестьянства и образованной России.
Петр Андреевич Вяземский записал рассказ Льва Николаевича Толстого о том, как тот ехал на почтовых.
Ямщик, подгоняя лошадей, подстегивал их кнутом и приговаривал:
– Ну, пошевеливайтесь, Вольтеры мои!
Льву Николаевичу показалось, что он ослышался. Но когда ямщик а в третий раз назвал лошадей Вольтерами, не выдержал:
– Да почем ты знаешь Вольтера?
– Я не знаю его, – ответил ямщик.
– Тогда почему ты называешь это имя?
– Помилуйте, барин, – сказал ящик. – Мы часто ездим с большими господами, так вот кое-чего и понаслышались от них…
Толстой говорил: «Есть три сорта рассказчиков смешного: низший сорт – это те, которые во время своего рассказа сами смеются, а слушатели не смеются; средний сорт – это те, которые сами смеются, и слушатели тоже смеются, а высший сорт – это те, которые сами не смеются, а смеются только слушатели». Лев Николаевич советовал, когда рассказываешь что-нибудь комическое, самому не смеяться, а то вдруг у товарищей сделаются скучные лица, и тогда вам станет неловко. Сам он любил рассказывать смешное с серьезным и даже грозным выражением лица. И каламбурил до конца своих дней. Однажды Софья Андреевна, жена писателя, принесла мужу лечебные капли. Толстой закапал и вдруг начал пищать. Жена в испуге закричала: «Левочка, что с тобой?!» А он очень серьезно ответил: «Так ведь тут написано: принимать по три капли, после пищи».
В разговорах и в переписке Толстой любил подтрунивать над своими собеседниками – в особенностями над литераторами. «Поезжайте за границу, выдьте замуж, подите в монастырь, заройтесь в деревню, но не будьте ни секунды в нерешительности. Это самое тяжелое и даже вредное состояние», – такой совет он дал одной даме.
А молодым писателям обычно говорил так: «Бросьте литературу, если хотите послушаться старика. Мне что ж! Я скоро умру… Но вам, начинающим, незачем тратить попусту время и развращаться». Как-то спросили Льва Николаевича, читал ли он книгу госпожи Н. Он воскликнул: «За что? Разве я вам что-нибудь дурное сделал?» Выслушав стихи Константина Бальмонта, Толстой меланхолически повторял: «Глупости, глупости…» Поэт потом говорил: «Старик ловко притворился, что ему не понравились мои стихи».
Из современных писателей он выделял Антона Чехова. Восхищался его рассказами. Но о театральных произведениях имел иное мнение. Однажды, после теплой беседы, он сказал Антону Павловичу на ухо громким шепотом: «А всё-таки пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир скверно писал, а вы ещё хуже!» А модного новеллиста Леонида Андреева он припечатал одной фразой: «Он пугает, а мне не страшно».
У Толстого были сложные отношения с поэзией. Он любил стихи, боготворил Пушкина, ценил творчество своего приятеля Фета. И сам время от времени писал стихи, не только сатирические, но всегда не без юмора:
Итак, пишу впервой стихами,
Но не без робости ответ.
Куда? Куда? Решайте сами,
Но заезжайте к нам, о Фет!
Сухим доволен буду летом, —
Пусть погибает рожь, ячмень,
Коль побеседовать мне с Фетом
Удастся ввволю целый день.
Заботливы мы слишком оба;
Пускай в грядущем много бед, —
Своя довлеет дневи злоба, —
Так лучше жить, любезный Фет!
Но к концу жизни он стал максималистом – и принялся отрицать искусство, в том числе и поэтическое. В письме 1908 года к С.В. Гаврилову он в весьма ироническом стихе определил сущность поэзии: «Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, к<отор>ый, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды.
Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие. Когда же оно еще плохое и бессодержательное, как у теперешних стихотворцев, – самое праздное, бесполезное и смешное занятие».