В частности, эпизод с розыгрышем самого Ивана Фотиевича, учиненный его друзьями по случаю якобы присуждения ему Нобелевской премии за роман «Люди не ангелы».
Напомню тем, кто читал роман, и сообщу тем, кто еще, может быть, прочтет его, что он был опубликован в декабрьской книжке журнала «Нева» за 1962 год. Его тут же перевели в ряде европейских стран, поскольку тамошних издателей привлекала в романе та жизненная и художественная правда, с какой впервые в отечественной литературе рассказывалось о жизни деревни тридцатых годов на примере украинского села Кохановки. Правдой этой были голод 1932 года, насильственная коллективизация, преступное раскулачивание крестьян-середняков и разгул своеволия начальства в ГУЛАГах, репрессии среди руководства металлургического комбината и его подневольных строителей…
Так вот этот роман и стал предметом розыгрыша. Начал его Михаил Николаевич Алексеев, работавший в журнале «Огонек» заместителем главного редактора.
Он позвонил Стаднюку и сообщил, что по «белому ТАССу» прошла информация из Швеции, что советскому писателю Ивану Ф.Стаднюку присуждена Нобелевская премия за роман «Святых людей нет».
Не поверил Стаднюк другу. Но в душе было посеяно сомнение. Смутило неточно переведенное название, да еще на английский манер имя автора – «Ивану Ф.Стаднюку».
Между тем Алексеев не успокаивался:
– Иван, что ты будешь делать с такой кучей денег?
– Отдам половину тебе.
– Да ты, чую, не веришь. Приезжай в «Огонек» и сам взгляни на сообщение, – предложил Алексеев.
– Если ты меня разыгрываешь, месть будет еще более жестокой…
И тут же Стаднюк сказал, что непременно приедет в редакцию.
– Но меня уже не будет: еду за Поповкиным. Будем обедать либо в «Украине», либо в Доме литераторов. Захочешь – найдешь. А сообщение для тебя я оставлю у секретаря редакции Анны Алексеевны…
Каково же было удивление, когда он распечатал конверт и увидел на официальном тассовском бланке жирными буквами напечатанную информацию о присуждении ему Нобелевской премии…
И все же что-то мешало окончательно поверить в то, что видели глаза. А вдруг это не розыгрыш друга, а ошибка корреспондента английской газеты «Санди тайме»?! Тогда немедленно в ЦК, советоваться, как вести себя. В памяти была история с премией Борису Леонидовичу Пастернаку за роман «Доктор Живаго»…
Он взял такси и помчался в Дом литераторов.
Но там ни Поповкина, бывшего в то время главным редактором журнала «Москва», ни Алексеева. Встретил Сергея Сергеевича Смирнова и попросил взглянуть на содержимое конверта.
Прочитав тассовскую телеграмму, Смирнов просиял:
– Ай да, Ваня! Ну, поздравляю!
– Да ты всмотрись в бланк! Может подделка?! – попросил Иван Фотиевич своего старого фронтового товарища.
После внимательного «изучения» бланка Смирнов раздумчиво произнес:
– Вроде бы все по форме…
– Только ты, Сережа, никому об этом…
– Ну, о чем речь…
Стаднюк вспоминал:
– Не успел я, видимо, доехать до Украины, как Дом литераторов уже гудел, обсуждая неслыханную новость. За Смирновым подобные шутки водились…
Между тем Стаднюк увидел в ресторане Алексеева и Поповкина. Они о чем-то оживленно беседовали. Заметив Стаднюка, тут же принялись за еду. «Разыграли!» – подумал Иван Фотиевич. Подойдя к столу, нарочито снисходительно бросил им:
– С Нобелевским приветом! – И уже сев за стол: – А ведь за такие шутки, хлопцы, можно привлечь к суду.
– Ты лучше покажи Евгению Ефимовичу бланк с сообщением, – прервал его Михаил Алексеев.
Поповкин подержал в руках бланк и вернул:
– Все правильно. Без подвоха. Я видел такой же у Сергеева-Ценского, когда его выдвигали за «Севастопольскую страду». Но не дали старику. И тебе могут показать кукиш. С них станется!
Когда он в деталях описал муки старика Ценского, Иван Стаднюк вроде успокоился: «Не, так не разыгрывают».
И тут он вспомнил о своем товарище, общем знакомом – литературоведе Юрии Яковлевиче Барабаше, который к тому времени работал в ЦК КПСС заведующим сектором литературы. Уж кто-кто, а он-то должен все знать по правде.
Улучив момент, Стаднюк вышел в вестибюль и позвонил Барабашу по телефону.
– Да, мы все знаем, – спокойно ответил Юрий Яковлевич. – Только не знаем, что тебе на сей счет посоветовать. Пока поздравляю, а вечером я тебе непременно позвоню…
Прошла суббота. Воскресенье. В душе – переполох. Как-никак, а Нобелевский лауреат. А деньги – землякам, на нужды колхоза.
И вдруг вечером звонок. Бодрым голосом Барабаш интересуется:
– Ну как себя чувствуешь, Нобелевский лауреат?
– Привыкаю вроде бы…
И тут же отрезвляющий совет:
– Придется отвыкать.
– Почему?
– Да потому, Иван Фотиевич, что тебя разыграли… Подожди, подожди… Про ПК я тоже тебе врал, выручая Алексеева, который опередил тебя своим звонком…
– А тассовский бланк откуда?
– Опять же Алексеев через копирку допечатал на полупустом бланке.
И Иван Фотиевич решил отомстить.
Но это уже другая история…
Месть
Иван Стаднюк не долго ждал возможности отомстить Михаилу Алексееву за розыгрыш с Нобелевским лауреатством.
Николай Матвеевич Грибачев, известный поэт, главный редактор журнала «Советский Союз» пригласил друзей на рыбалку на родную Брянщину. Согласились. Стаднюк поехал тут же с Грибачевым, а Алексеев обещал приехать вскорости, поскольку в Москве задерживали дела. Правда, попросил дать ему телеграмму, если рыбалка будет удачной.
В Брянске к Грибачеву и Стаднюку присоединился местный поэт Иван Швец.
И вот они в поселке Усух. Расположились в деревенской избе. Рыба ловилась плохо. Тем не менее Стаднюк пошел на почту и отправил Алексееву такую телеграмму: «Приезжай немедленно. Клев бешеный. Нет соли. Страдают местные рыбаки тоже. Привези как можно больше».
На другой день почтальон принес телеграмму из Москвы: «Приезжаем с Сережей Смирновым. Встречайте». Речь шла о поэте Сергее Васильевиче Смирнове – тоже заядлом рыболове.
Сказано – сделано.
В назначенное время на райкомовском газике они с Грибачевым приехали встречать друзей.
Поезд в Суземах стоит всего лишь две минуты.
И вот в дверях вагона появились Алексеев и Смирнов с двумя объемными чемоданами.
– Соль привезли? – первым делом опросил Стаднюк, когда поезд остановился.
– А как же, привезли, – из тамбура крикнул Алексеев.
– Будь она проклята! – в сердцах добавил Смирнов. – Надорвались пока втянули в вагон…
После устройства вновь прибывших в обжитой Грибачевым со товарищи избе все вместе отправились в сельпо.
Магазин разместился в бывшем амбаре. В нем ничего не было, кроме водки, черного хлеба и каких-то консервов. Но зато на полу, начиная от порога и до самого потолка, высилась гора соли. Алексеев не обратил внимания на гору и попросил отпустить ему водки и хлеба.
Подойдя к нему, Иван Стаднюк толкнул его на соль, он упал на эту гору. И оглядевшись, понял, что лежит на соли. А товарищи его хохотом от души даже испугали продавщицу: в своем ли уме эти здоровые дядьки…
Живи, мышь!
Критик Николай Михайлович Сергованцев рассказал, что в середине шестидесятых годов, когда он работал в редакции журнала «Октябрь», как-то вызвал его в кабинет главный редактор журнала Кочетов Всеволод Анисимович.
– Только я появился на пороге, Кочетов спросил: «Коля, а как ты относишься к онученосцам?» Я удивился: «А кто это такие?» «Как это кто? Алексеев с его «Вишневым омутом» и Стаднюк со своими «Людьми», которые «не ангелы».
И тут же, не дожидаясь моего «отношения», предложил мне: «Напиши-ка о них статью».
Я знал, что Кочетов не очень-то по-доброму относился не только к крестьянам, хотя и начинал свой путь в большую литературу с романа «Товарищ агроном», поскольку сам был причастен к этой профессии и некоторое время работал агрономом. Не очень-то принимал он и сочинения своих собратьев по перу, в которых те «плакались» по деревне.
Долго мучился я. Понимал: если они – «онученосцы», то, стало быть, статья должна быть не просто критической, а в целом отрицательной в оценке нравившихся мне романов «Вишневый омут» Михаила Алексеева и «Люди не ангелы» Ивана Стаднюка. Нет, не по мне эта задача: лукавить не мог и не хотел.
А потому спустя некоторое время пришел к Кочетову и сказал:
– Извините, Всеволод Анисимович, но я не смогу написать про онученосцев.
Он глянул на меня и молча согласился: «Живи, мышь!»
Надо написать «Страну Муравию»…
Встретившись как-то с молодыми поэтами-земляками в Смоленске, Александр Трифонович Твардовский разоткровенничался:
– Вот многие из вас и сегодня думают поехать в Москву. Там де они, наконец-то, получат признание. Это тут их не понимают, а потому не очень-то печатают их нетленные строчки…
Александр Твардовский
Примерно так думал и я, – продолжал Твардовский, – когда в 1929 году отправился в Москву за славой. Виноват был Михаил Светлов. Это он пробудил надежду на скорый успех и признание, напечатав в журнале «Октябрь», где он заведовал поэзией, несколько моих стихотворений.
А Москва-то не ждала неведомого ей Твардовского.
И начал он ходить по редакциям. И ночевать по разным углам.
Редакции отваживали его отказами.
– Случилось таи, что кое-кого из тех, кто отказывал, я запомнил, – говорил Александр Трифонович. – Помню пришел в «Московский комсомолец», в отдел литературы. А там невысокий, похожий на кузнечика своими тонкими ножками, Осип Мандельштам. Пробежал глазами по стихам и что-то начал возбужденно и жестикулируя, говорить мне. Не поняв его, я потихоньку забрал свою тетрадку и ушел.
Потом я оказался в журнале «Новый мир» и передал стих редактору Вячеславу Полонскому. Меня попросили прийти через несколько дней. Так и поступил. Но в редакцию не пустили: какая-то девица протянула мне мои стихи через окошко. Но я уже вроде бы осмелел от этих отказов. Говорю девице: «Мне надо к редактору». Девица пошла докладывать. Вернулась и сказала: «Пройдите».