– И это все сделали вы?!.
– Конечно. Подумайте, если бы я поехал в Петербург…
– Черт возьми! – воскликнул я. – А чем же вы докажете, что все это было бы так, если бы вы приехали?
Барабанов прищурился.
– А чем вы докажете, что этого бы не было?
Один из калиткинских дураков подошел к Барабанову и ободряюще похлопал его по плечу.
– Правильно, Барабанов! Под это уж не подкопаешься.
– Да, – сказал кто-то сзади. – Это уж как по писаному.
Я видел ясно, что Барабанов дурачит меня и всех присутствующих. Но как я мог уличить его во лжи? Ведь он говорил то, что могло бы быть…
Я хотел повернуться и уйти, но неожиданная прекрасная мысль удержала меня на месте.
– Да… Пожалуй, вы действительно спасли Россию… А скажите: что же удержало вас от поездки в Петербург? Неужели только предчувствие? Или еще что-нибудь было?
Не замечая той страшной западни, которую я ему готовлю, Барабанов простодушно отвечал:
– Отчасти предчувствие, а главным образом то, что я не получил от матери из Киева ожидаемых денег. Она в то время попала нечаянно под какой-то экипаж, сломала руку и лежала в больнице, почему и не могла выслать денег.
– Стойте! – торжествующе закричал я. – Так это, выходит, не вы спасли Россию, а я!!!
– Почему?! – закричали все, придвигаясь ближе.
– Да потому, что я и есть тот самый человек, экипаж которого наехал на вашу матушку.
– Предположим… Но… При чем же здесь Россия? – презрительно усмехнулся Барабанов.
– При чем?! А при том, что, если бы я не наехал на вашу матушку, она выслала бы вам деньги, а вы бы потащились в Петербург и устроили бы там мировой скандал. Значит, я и спас Россию – нашу великую, любимую, прекрасную родину!!
– Постойте! – крикнул сзади тот человек, к которому я приехал по делу. – Постойте! Выходит, что и не он даже спас Россию, а я. Я к нему тогда собирался в Киев, но не поехал. А если бы поехал – он, наверное, не раздавил бы матери Барабанова. Не поехал же я потому, что гулял на свадьбе дочери Бумагина.
Бумагин был тут же. Он ударил себя в грудь и сказал:
– Значит, не ты спас Россию, а я. Дочь-то ведь моя!
– Значит, она и спасла ее! – сказал кто-то сзади.
– Нет, жених! Если бы он не женился…
– При чем здесь жених… Тетка его, после смерти…
– Значит, тетка?!
Поднялся страшный крик и спор.
Через полчаса выяснилось, что Россию спасла та русская неграмотная баба, служанка тетки жениха, которая вкатила по ошибке несчастной тетке двойную, смертельную дозу какого-то лекарства.
Тут же решили выделить из среды калиткинцев депутацию – с поручением разыскать эту служанку и принести ей благодарность за спасение России.
Когда ее отыскали – она оказалась существом исключительной скромности: она даже не знала о совершенном ею подвиге – спасении от гибели великой, прекрасной, дорогой каждому из нас родины!
Геракл
На скамейке летнего сада «Тиволи» сидело несколько человек…
Один из них, борец-тяжеловес Костя Махаев, тихо плакал, размазывая красным кулаком по одеревенелому лицу обильные слезы, а остальные, его товарищи, с молчаливым участием смотрели на него и шумно вздыхали.
– За что?.. – говорил Костя, как медведь, качая головой. – Божже ж мой… Что я ему такого сделал? А?.. «Тезей! Геракл!..»
Подошел член семьи «братья Джакобс – партерные акробаты». Нахмурился.
– Э… Гм… Чего он плачет?
– Обидели его, – сказал Христич, чемпион Сербии и победитель какого-то знаменитого Магомета-Оглы. – Борьбовый репортер обидел его. Вот кто.
– Выругал, что ли?
– Еще как! – оживился худой, пренесчастного вида борец Муколяйнен. – Покажи ему, Костя.
Костя безнадежно отмахнулся рукой и, опустив голову, принялся рассматривать песок под ногами с таким видом, который ясно показывал, что для Кости никогда уже не наступят светлые дни, что Костя унижен и втоптан в грязь окончательно и что праздные утешения друзей ему не помогут.
– Как же он тебя выругал?
Костя поднял налитые кровью глаза.
– Тезеем назвал. Это он позавчера… А вчера такую штуку преподнес: «Сибиряк, говорит, Махаев борется, как настоящий Геракл».
– Наплюй, – посоветовал член семейства Джакобс. – Стоит обращать внимание!
– Да… наплюй. У меня мать-старушка в Красноярске. Сестра три класса окончила. Какой я ему Геракл?!
– Геракл… – задумчиво прошептал Муколяйнен. – Тезей – еще так-сяк, а Геракл действительно.
– Да ты знаешь, что такое Геракл? – спросил осторожный победитель Магомета-Оглы.
– Черт его знает. Спрашиваю у арбитра, а он смеется. Чистое наказание!..
– А ты подойди к репортеру вечером, спроси – за что?
– И спрошу. Сегодня еще подожду, а завтра прямо подойду и спрошу.
– Тут и спрашивать нечего. Ясное дело – дать ему надо. Заткни ему глотку пятью целковыми, и конец. Ясное дело – содрать человек хочет.
Костя приободрился.
– А пяти целковых довольно? Я дам и десять, только не пиши обо мне. Я человек рабочий, а ты надо мной издеваешься. Зачем?
Он схватился за голову и простонал, вспомнив все перенесенные обиды:
– Господи! За что? Что я кому сделал?!
Лица всех были серьезны, сосредоточенны.
Около них искренно, неподдельно страдал живой человек, и огрубевшие сердца сжимались жалостью и болью за ближнего своего.
Был поздний вечер.
По уединенной аллее сада ходил, мечтательно глядя на небо, спортивный рецензент Заскакалов и делал вид, что ему все равно: позовет его директор чемпионата ужинать или нет?
А ему было не все равно.
Из-за кустов вылезла массивная фигура тяжеловеса Кости Махаева и приблизилась к рецензенту.
– Господин Заскакалов, – смущенно спросил Костя, покашливая и ненатурально отдуваясь. – Вы не потеряли сейчас десять рублей? Не обронили на дорожке?
– Кажется, нет. А что?
– Вот я нашел их. Вероятно, ваши. Получите…
– Да это двадцатипятирублевка!
– Ну что ж… А вы мне дайте пятнадцать рублей сдачи – так оно и выйдет.
Заскакалов снисходительно улыбнулся, вынул из кошелька сдачу, бумажку сунул в жилетный карман и снова зашагал, пытливо смотря в небо.
– Так я могу быть в надежде? – прячась в кустах, крикнул застенчивый Костя.
– Будьте покойны!
Прошла ночь, наступил день. Ночь Костя проспал хорошо (первая ночь за трое суток), а утро принесло Косте ужас, мрак и отчаяние.
В газете было про него написано буквально следующее:
«Самой интересной оказалась борьба этого древнегреческого Антиноя – Махаева с пещерным венгром Огай. В искрометной схватке сошелся Махаев, достойный, по своей внешности, резца Праксителя, и тяжелый железный венгр. Как клубок пантер, катались оба они по сцене, пока на двадцатой минуте страшный Геракл не припечатал пещерного венгра».
Опять днем собрались в саду, на той же самой скамейке, и обсуждали создавшееся невыносимое положение…
Ясно было, что грубый, наглый репортер ведет самую циничную кампанию против безобидного Кости Махаева, и весь вопрос только в том – с какой целью?
Сначала решили, что репортера подкупили борцы другого, конкурирующего чемпионата. Потом пришли к убеждению, что у репортера есть свой человек на место Кости и он хочет так или иначе, но выжить Костю из чемпионата.
Спорили и волновались, а Костя сидел, устремив остановившийся, страдальческий взгляд на толстый древесный ствол, и шептал бледными, искривленными обидой губами:
– Геракл… Так, так. Антиной! Дождался. «Достойный резца»… Ну что ж – режь, если тебе позволят. Ешь меня с хлебом!.. Пей мою кровь, скорпион проклятый!
Костя заплакал.
Все, свесив большие, тяжелые головы, угрюмо смотрели в землю, и только толстые красные пальцы шевелились угрожающе, да из широких мясистых грудей вылетало хриплое сосредоточенное дыхание…
– Антиноем назвал! – крикнул Костя и сжал руками голову. – Лучше бы ты меня палкой по голове треснул…
– Ты поговори с ним по душам, – посоветовал чухонец. – Чего там!
– Рассобачились они очень, – проворчал поляк Быльский. – Вчера негра назвал эбеновым деревом, на прошлой неделе про него же написал: сын Тимбукту… Спроси – трогал его негр, что ли?
– Негру хорошо, – стиснув зубы, заметил Костя, – он по-русски не понимает. А я прекрасно понимаю, братец ты мой!..
Долго сидели, растерянные, мрачные, как звери, загнанные в угол.
Думали все: и десятипудовые тяжеловесы, и худые, изможденные жизнью легковесы.
Жалко было товарища. И каждый сознавал, что завтра с ним может случиться то же самое.
Вечером Костя опять выследил спортивного рецензента и, когда тот всматривался в неразгаданное небо, заговорил с ним.
– Слушайте, – сосредоточенно сказал Костя, беря рецензента за плечо. – Это с вашей стороны нехорошо.
Рецензент поморщился.
– Что еще? Мало вам разве? – спросил он.
Кровь бросилась в лицо Косте.
– А-а… ты вот как разговариваешь?! А это ты видел? Как это тебе покажется?
Вещь, относительно которой спрашивали рецензентова мнения, была большим жилистым кулаком, колеблющимся на близком от его лица расстоянии.
Рецензент с криком испуга отскочил, а Костя зловеще рассмеялся.
– Это тебе, брат, не Тезей!!
– Да, господи, – насильственно улыбнулся рецензент. – Будьте покойны!.. Постараюсь.
И они разошлись…
Разошлись, не поняв друг друга. Широкая пропасть разделяла их.
Снаружи рецензент не показал виду, что особенно испугался Кости, но внутри сердце его похолодело…
Идя домой, он думал:
«Ишь, медведь косолапый. Дал десятку, и Антиноя ему мало. Чем же тебя еще назвать? Зевсом, что ли? Попробуй-ка сам написать…»
И было ему обидно, что его изящный стиль, блестящие образы и сравнения тратятся на толстых, неуклюжих людей, ползающих по ковру и не ценящих его труда. И душа болела.
Была она нежная, меланхолическая, полная радостного трепета перед красотой мира.