ургскому шарлатану вперед и все дело окончилось только бранью публики да извинениями устроителей лекции».
Тихое помешательство
Мы сидели на скамье тихого бульвара.
– Жестокость – прирожденное свойство восточных народов, – сказал я.
– Вы правы, – кивнул головой Банкин. – Взять хотя бы бывшего персидского шаха. Это был ужасный человек!
И мы оба лениво замолчали.
Банкин сорвал травинку, закусив ее зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчас же лицо его засветилось тихой радостью.
– Он сейчас уже, наверно, спит! – прошептал Банкин.
– Почему вы так думаете? – удивился я.
– Конечно! Он всегда спит в это время.
Последнее время Банкин казался человеком очень странным. Я внимательно посмотрел на него и осторожно спросил:
– Откуда же вам это известно?
– Мне? Господи!
И опять мы замолчали.
– Ему, очевидно, не сладко живется… – зевая, промямлил я.
– Почему? С ним нянчатся все окружающие. Его так все любят!
– Не думаю, – возразил я. – После того, что он натворил…
Банкин неожиданно выпрямился и в паническом ужасе схватил меня за плечи:
– Натво… рил?! Владычица небесная!.. Что же он… натворил? Когда?
– Будто вы не знаете? Сажал кого попало на кол, мучил, обманывал народ…
– Кто?!!
– Да шах же, господи!
– Какой шах?
– Бывший. Персидский. О котором мы говорили.
– Разве мы говорили о шахе?
– Нет, мы говорили о ребятишках, – иронически усмехнулся я.
– Ну конечно, о ребятишках! Я о своем Петьке и говорил.
Банкин вынул часы, и опять лицо его засияло счастьем.
– Молочко пьет, – радостно засмеялся он. – Проснулся, вероятно, и говорит: мамоцка, дай маяцка!
– Ну, это, кажется, вы хватили… Сыну-то вашему всего-навсего два месяца… Неужели он уже говорит?
Я сам был виноват, что коснулся этого предмета. Разговор о Петьке начался у нас в восемь часов и кончился в половине двенадцатого.
– Видите ли, – начал просветленный Банкин, – он, правда, буквально этого не говорит, но он кричит: мам-ма! И мы уже знаем, что это значит: дорогая мамочка, я хочу еще молочка! А вчера… Нет, вы не поверите!
– Чему?
– Тому, что я вам расскажу. Да нет, вы не поверите…
Я дал слово, что поверю.
– Представьте себе: прихожу я… Позвольте… Когда это было? Ага! Прихожу вчера я домой, а он у Зины на руках. Услышал шум шагов, и – ха-ха! – оборачивается, и – ха-ха!.. ха-ха-ха!.. – и говорит: лю!
– Ну?
– Говорит: лю! Каков каналья!
– Ну?
– Ха-ха! Лю! – говорит.
– Что же это значит – лю? – спросил я, недоумевая.
– Неужели вы не поняли? Это значит: папочка, возьми меня на руки.
Я возразил:
– Мне кажется, что толкование это немного произвольно… Не значило ли «лю» просто: старый осел! Притворяй покрепче двери?
– Ни-ни. Он бы это сказал совсем по-другому. А вы знаете, как он пьет молоко?
Я поежился и попробовал сказать, что знаю.
Банкин обиделся:
– Откуда же вы можете знать, если вы еще не видели Петьки?
– Я, вообще, знаю, как дети пьют молоко. Это очень любопытно. Я видел это от пятидесяти до ста раз.
– Петька не так пьет молоко, – уверенно сказал Банкин.
На половине описания Петькиного способа пить молоко сторож попросил нас удалиться, так как бульвар закрывался. Желая сделать сторожу приятное, Банкин пообещал, что, когда его Петька научится ходить, он будет играть песочком только на этом бульваре.
По свойственной всем бульварным сторожам замкнутости, этот сторож не показал наружно, что он польщен, а загнал восторг внутрь и с деланым равнодушием сказал:
– Пора, пора! Нечего там.
В маленьком ресторане, куда мы зашли выпить по стакану вина, мне удалось дослушать конец Петькиного способа пить молоко. Кроме того, мне посчастливилось узнать много ценных и любопытных сторон увлекательной Петькиной жизни, вплоть до самых интимных…
Из последних я вынес странное убеждение, что Банкин был удовлетворен и чувствовал себя счастливым только тогда, когда пиджак его или брюки были окончательно испорчены легкомысленным поведением его удивительного отпрыска.
Истощившись, Банкин долго сидел, полный тихой грусти.
– За что вы меня не любите?
– Я вас не люблю? – удивленно вскинул я плечом. – С чего это вы взяли?
– Вы меня не любите… – уверенно сказал Банкин. – Вы не могли за это время собраться – зайти ко мне и взглянуть на Петьку.
– Господи помилуй! Да просто не приходилось. На днях зайду. Непременно зайду.
– Правда?! Спасибо, Я вижу, вы полюбили моего Петьку, даже не видя его. Что же вы запоете, когда увидите!
Спину мне разломило, и глаза слипались.
Я попросил счет и, зная, что с Банкиным мне по дороге, попробовал завязать разговор о самой безобидной вещи:
– Ночи теперь стали короче.
Банкин тихо засмеялся.
– Да, да! Светает в четыре часа. Просыпаюсь я вчера, смотрю – светло. А он ручонку из кровати высунул и пальцем… этак вот…
– Пойдемте! – сказал я. – А то мы не достанем извозчика.
– Успеем. У него теперь самый сладкий сон. Поверите ли вы, что, если его поцеловать, он не просыпается.
– Это неслыханно, – пробормотал я. – Человек! Пальто.
Однажды Банкин зашел ко мне. Я познакомил его с сидевшим у меня редактором еженедельного журнала и приветливо спросил:
– Как поживаете?
– Он уже ходит, – подмигнул Банкин. – А вчера какой случай был…
– Так вы говорите, что теперь еженедельники не в фаворе у публики? – обратился я к редактору. – Скажите…
– А вы бросьте издавать еженедельник, – перебил Банкин. – Начните что-нибудь для детей. Это будет иметь успех. Да вот, я вам расскажу такой пример: есть у меня сын – Петька. Удивительно умный ребенок. И он…
– Вы, господа, поговорите здесь, – сказал я, вставая, – а мне нужно будет на часок съездить. Вы уж извините.
Дня через три я встретил Банкина возле итальянца – продавца разной дряни из кораллов и лавы.
– Это для взрослых… Понимэ! Эй, как вас… синьор! Понимаете – для взрослых. Иль грано! А мне нужно что-нибудь для мальчика… Копренэ? Анфана! Понимаете, этакий анфан террибль! Славный мальчишка… Да не брелок! На черта ему брелок, уважаемый синьор? Фу, какой вы бестолковый!
Я тихонько прошел мимо, но, возвращаясь обратно на трамвае, опять встретил Банкина. Он промелькнул мимо меня на противоположном трамвае, увидел мое лицо, и до меня донесся его радостный, но совершенно непонятный мне крик:
– А Петь… В кашу рук…
Вчера вышел на улицу, и первое лицо, которое мне попалось, был Банкин.
– А я за вами.
– Что случилось?
– Пойдемте. Посмотрите теперь на моего Петьку – ахнете! Вы помните, я вам рассказал в трамвае о его – ха-ха! – поступке с кашей – ха-ха!
– Помню, – сказал я. – Очень было смешно.
– Это что! Вы посмотрите, какие штучки он теперь выделывает.
Впереди нас шла нянька с мальчиком лет трех.
– Постойте! – вскричал Банкин, хватая меня за рукав. – Постойте!
Я посмотрел на его побледневшее лицо, дрожащие губы, слезы на глазах и – испугался.
– Что с вами?!
– Ха-ха! Такой Петька будет. Через два года. Ха-ха! Так же будет ножками: туп! туп! Постойте!
Он подошел к няньке и дал ей двугривенный. Потом расспросил: сколько мальчику лет, чей сын, что ест и не капризничает ли по ночам?
Потом присел перед мальчиком на корточки и спросил:
– Как тебя зовут?
– Ва-я.
– Ваня, – пояснила нянька.
– Ваня? Милый мальчик! Нянька… Может, он чего-нибудь хочет?
Оказалось, что Ваня «чего-нибудь хотел» только полчаса тому назад.
Это настолько успокоило Банкина, что он нашел в себе мужество расстаться с Ваней, и мы пошли дальше.
– Проклятый город, – сказал я. – Сколько пыли.
– Что?
– Город, я говорю, пыльный.
– Да, да… – рассеянно подтвердил Банкин.
И задумчиво добавил:
– Воды он не боится.
– Чего же ему бояться, – возразил я. – Только бы поливали!
– Да и поливают. Если тепленькая вода – так он не кричит… и, если поливают спинку, только морщит нос и ежится.
Когда мы подошли к квартире Банкина, он открыл ключом дверь, схватил меня за шиворот, втолкнул меня в переднюю и, проворно вскочив вслед за мною, захлопнул дверь.
Я упал на ступеньки лестницы. Ушиб ногу. Сел на нижней ступеньке и, потирая колено, со страхом спросил:
– Что я вам сделал дурного?
– Петька простудиться может, – объяснил Банкин. – Дует.
Я встал, и мы вошли в первую комнату – столовую.
– Вот здесь, на этом месте, – указал Банкин, – Петьке нянька дает молочко. Вот видите – стул.
Я осмотрел стул. Венский.
– Хороший стул. Венский.
– Приготовьтесь, – хохоча счастливым, лучезарным смехом, воскликнул Банкин. – Сейчас увидите его.
Я пригладил волосы, одернул сюртук, и мы, на цыпочках, вошли в детскую.
– Вот он, – шепотом сказал Банкин, указывая на кроватку.
– Какой хорошенький.
– Да это не то. Этот угол подушки! А вон он лежит за подушкой.
– Прелестный ребенок.
– Правда? Я знал, что вы сейчас же влюбитесь в него… Помните, я вам рассказывал, что, если я его целую во время сна, он никогда не просыпается… Вот вы увидите.
Банкин подошел к кроватке, нагнулся – и вслед за этим раздался бешеный рев ребенка.
Вбежала госпожа Банкина.
– Опять ты его разбудил?! Вечно лезет с поцелуями! Молчи, молчи, мое сокровище… Здравствуйте! Как поживаете?
– Благодарю вас. Я совершен…
– Вы его хорошо рассмотрели? Не правда ли, очаровательный ребенок? Садитесь. Ну, как вы поживаете?
– Очень вам благодарен. Живу ниче…
– Видели ли вы когда-нибудь такого большого мальчишку?
За мою бурную, богатую приключениями жизнь я видел десятки ребят гораздо больше Банкиного ребенка, но мне неловко было заявить об этом.