Вот и теперь другой на его месте давно нашептал бы генералу в левое ухо какой-нибудь пакостный совет, а у этого и рога опустились. Станет генерал Бузакин его, чертову, ерунду слушать. Он, который всю жизнь своим умом жил.
Вдруг генерал зашевелил бровями и потянулся к телефону. Черт так и замер.
– Начинается!
– Иван Терентьич, вы? – загудел генерал в трубку. – Объявите сегодня же квартирантам в моем доме, что я им набавляю. Что-о? А нет, так всех по шеям! У меня ведь без контракта – налево кругом марш. И чтобы сегодня вечером деньги были у меня в столе. Слышите? Ну, то-то!
Черт от радости хрюкнул, прыгнул, пощекотал генерала хвостом за ухом и побежал взглянуть: хорошо ли Иван Терентьич с жильцами управился.
Черт был старый, кривой, хромал на все четыре лапы и пока доплелся до генеральского дома, там уже стоял дым коромыслом. Дом был большой и весь набит мелкими людишками, которые от себя сдавали комнаты еще более мелким, а те, в свою очередь, сдавали углы уже самой последней мелкоте. Генеральский приказ о надбавке платы ударил квартирантов, как поленом по темени. Исход был один, к которому они сейчас же и прибегли – набавить комнатным жильцам. Те всполошились и набавили угловым.
Угловым содрать было не с кого – поэтому они сначала просили, потом ругались, потом подняли такой плач и вой, что подоспевший черт, забыв усталость, проплясал па-д’эспань на трех копытах, не хуже любой Петипа.
Громче всех голосила угловая прачка Потаповна, которой набавили целый рубль, а у нее всего-то состояния было ровно рубль с четвертаком. Четвертак она тут же с горя пропила, рубль отдала хозяйке для Ивана Терентьича, и так как денежные ее обороты на этом и кончались, она, ничем не отвлекаясь, предалась самому бурному отчаянию и, причитая во весь голос, била себя по голове всеми орудиями своего производства по очереди: то вальком, то скалкой, то утюгом, то коробкой из-под крахмала.
Все это черту так понравилось, что он на этом бабьем рубле оттиснул копытцем пометинку.
– Это хороший рублик. Последим, как он дальше покатится.
А рублик вкатился в карман к Ивану Терентьичу и вместе с другими деньгами крупного и мелкого достоинства вручен был в тот же вечер генералу Бузакину. Генерал долго деньги пересчитывал, потом взял рубль с чертовой пометинкой и долго ругал за что-то Ивана Терентьича и тыкал ему рублем под нос.
– И чего это он? – удивлялся сонный черт. – Неужто мою пометинку увидел? Ну и генерал у меня! Мол-лод-чина генерал! За таким не пропадешь!
На другое утро, как раз в Рождественский сочельник, раздавал генерал подчиненным своим награды. Наменял рублей, пятаков, трешников и перед всеми извинялся, что приходится выдавать такой мелочью.
– Так уже подобралось!
Но при этом каждому недодавал – кому рубль, кому полтинник, кому гривенник. Одному только Ивану Терентьичу выдал всю сумму сполна, чем немало разогорчил собственного черта.
– Эх ты, старая ворона! Расслюнявился хрыч под Христов праздник, уж ему и собственного прохвоста надуть лень.
Но при этом приметил черт, что и его рублик попал к Ивану Терентьичу. Пришлось тащиться, подсматривать, что дальше будет.
Вышел Иван Терентьич за дверь, стал деньги пересчитывать. Дошел до чертова рублика, пригляделся, сплюнул.
– Чтоб тебе черти на том свете так выплачивали!
Черт от удовольствия облизнулся, но тут же и затревожился, потому что Иван Терентьич вдруг сунул этот рублик горничной.
– Вот вам, Глашенька, на праздничек. Как я вам по сю пору никогда ничего не давал, так вот получайте сразу целковый. Вы человек трудящийся, и это очень надо ценить.
Черта даже затошнило. Думал ли он, что его рублик заставит вдруг такого обиралу и живоглота акафисты петь. Кабы знал, пометинки бы не клал, копыта бы не марал.
Стал караулить, авось либо Глашка на этот самый рубль кому-нибудь пакость сделает.
Вот побежала она на улицу, а черт ждет. Бегала долго, вернулась, чего-то сердится, а рубль нетронутый в платке принесла. Всплакнула злыми слезами (черт каждую слезинку пересчитал и в трубе зубом записал) и вдруг схватилась, побежала к генеральше.
А генеральша была важная и занималась благотворительностью. Черт к ней не заглядывал, потому что у нее своих двое на побегушках состояли, молодых, юрких, на дамский вкус.
Дела у генеральши было по горло. Сидела сам-четверть с секретарем и чертями, какие-то ярлыки наклеивали – благотворительный базар с лотереей устраивали.
Подошла Глашка к генеральше, забегала глазами.
– Я, – говорит, – барыня, человек небогатый, но оченно хочу помочь тому, кто беднее меня. Примите от меня христараднику двадцать копеек. Вот тут у меня рубль, так вы, будьте добры, дайте мне восемь гривен сдачи.
Сунула рубль в кружку, генеральша дала ей сдачу и еще сказала секретарю «се тушан!»[46].
А черт кубарем вылетел из комнаты. Осрамила дурища его рубль, на богоугодное дело из него двугривенный вылущила. Одурели они все, живьем в рай лезут.
И так его всего от конфуза разломило, что забился он в угол под книжную полку, взбил комок пыли себе под голову и завалился спать.
Проснулся черт только через два дня. Прислушался – на генеральшиной половине деньгами звякают.
Крякнул, пошел помогать.
Там генеральша с секретарем благотворительную выручку считала и расходы расписывала.
Считали, писали, писали, считали и подвели прибыль – ровно один рубль.
И начали спорить. Секретарь говорил, что не стоит из-за одного рубля огород городить, бумаги писать, ведомость пачкать. Не получили, мол, прибыли, да и баста. А генеральша чего-то заупрямилась. Вертит рубль в пальцах.
– Нет, – говорит, – с какой же стати! Вот тут какая-то бедная прачка Потаповна нашему обществу прошение подавала. Выдадим ей этот рубль. Нам это ничего не стоит, а ей, может быть, жизнь спасет. Я знаю, что и наши труды должны быть вознаграждены, но будем великодушны пур ле повр![47]
Она подняла глаза к небу и была так чиста и величественна, что секретарь молча склонился и поцеловал по очереди обе ее руки, причем в одной из них черт увидел свой меченый рублик. Тут с ним сделались корчи.
– Как! Тот самый рубль, который мы с генералом от Потаповны отняли, к ней же и возвращается, да еще накрутил столько добрых дел по дороге! После этого – нет больше неправды на свете и незачем мне жить!
Плюнул черт в благотворительную генеральшину кружку и пошел вешаться. Влез в платяной шкаф, разыскал генеральский мундир с орденами и прямо на Анненской ленте и повесился.
Туда ему и дорога!
На что такой черт годен? Стар, слеп, дальше своего носа не видит и при этом, между нами будь сказано, круглый дурень. Потому что не будь он дурнем, так и не глядя догадался бы, что Потаповнин рублик был фальшивый!
Фабрика красоты
Культура шагает вперед огромными шагами. Мы, вчера еще ползавшие по земле, сегодня вознеслись, как мошкара в небо, и можем плюнуть на шляпу врага с высоты пятисот метров.
Пока что воздух, кажется, заполнил все головы и вытеснил из них другие мысли. Даже самые кокетливые женщины между двумя примерками и тремя портнихами толкуют о том, что «воздушные шары летят оттого, что в них электричество», и что «Ефимов может легко подняться на десять милиграммов, если захочет», и прочие учености.
Не сегодня завтра преодолеем тяготение и вылетим из атмосферы, за планеты и солнца, прямо туда, где, по свидетельству народной мудрости, находятся чертовы кулички.
Но культура, двинув нас на воздух, не оставила без внимания и наших мелких домашних делишек.
Она давно унесла на чердак толстые, сборчатые драпировки, в которых мухам было так уютно воспитывать свое молодое поколение, выбросила бархатные скатерти, мягкие кресла и толстые, наглухо прибитые ковры. Потом все вымела и вымыла и поставила в гостиную такую мебель, на которой не засидишься: прямо, жестко и неуютно. Вместо прежнего развалистого, мягкого кресла с подушками по бокам, под спиной и под головой выдумала сквозной деревянный стулик, такой гладкий, такой лакированный, что посмотришь – и кажется, будто от него дует.
Во всем гигиена. Во всем забота о нашем здоровье.
Но и красота не в загоне. В этом я имела случай убедиться.
Во всех больших городах учреждены теперь «институты красоты», которые и рассылают по всему земному шару свои воззвания.
Составлены эти воззвания ярко, убедительно, с полным пониманием эстетических требований каждого.
«Самая совершенная красота невозможна, если при неправильных чертах лица кожа ваша шероховата и покрыта веснушками, угрями и красными пятнами».
И разве это неправда? Возьмите хоть Венеру Милосскую, сделайте ей неправильные черты лица и покройте ее кожу пятнами – много останется от ее хваленой красоты?
Воззвание оканчивается добрым советом и утешением:
«Для устранения всех этих недостатков, составляющих бич вашей жизни, вы должны немедленно выписать наш крем „Красотин“ (банка – пять рублей, две банки – десять), и уже после двухдневного употребления такового ваша красота достигнет такого развития, что многие даже удивятся.
Рекомендуем также нашу пудру „Красотин“ (коробка – рубль, две коробки – два рубля), которая придаст вашим чертам немедленную интеллигентность».
Далее следуют благодарственные отзывы от герцогини Подваршавской, княгини Шпукферботен, графини Афанасьевой и баронессы Иванюковой, в которых эти почтенные дамы свидетельствуют о полном своем возрождении.
«Теперь для меня жизнь стала чашей наслаждений, с тех пор как лицо приобрело притягательную силу после четырех банок вашего уважаемого крема. Пришлите мне еще четыре уважаемые банки и три коробки вашей почтенной пудры».
Иногда вместо воззвания фабрики красоты высылают целые каталоги, которые в два дня не просмотришь.
Чего там только нет! С интуицией существа сверхъестественного составители этого каталога угадали все самые неожиданные, самые едва уловимые неприятности, которые мо